Чак Паланик - Романс

Можете меня поздравить. У нас с женой родились двойняшки, и, кажется, с ними все в порядке. По десять пальчиков на руках, по десять — на ногах. Две девочки. Но... вы знаете, как это бывает, у меня все равно какое-то чувство... Словно что-то обязательно пойдет не так, просто потому что так всегда получается, когда дела обстоят слишком хорошо. Я все еще опасаюсь, что этот прекрасный сон вдруг закончится.

В смысле вот, к примеру, я, пока не женился, встречался с одной девчонкой, толстой такой. То есть мы оба были толстыми, так что нам было легко друг с другом. И та девчонка, она вечно испытывала на нас всякие диеты для похудения: то мы не ели ничего, кроме ананасов в уксусе, то ничего, кроме каких-то зеленых водорослей из пакетика. А еще она всегда настаивала, чтобы мы долго гуляли пешком. В конце концов она стала сбрасывать фунт за фунтом, бедра у нее словно растаяли, и видели бы вы, как она была счастлива! Но уже тогда я знал: случится что-то, из-за чего все пойдет прахом. Вот такое чувство, вы тоже его знаете: когда кого-нибудь любишь, то счастлив, если счастлива она, но я был уверен, что теперь моя подружка меня бросит. Потому что теперь она попадала в поле зрения и интересов парней с карьерой и с медицинской страховкой. Она и до того была милашкой-хохотушкой, но теперь, когда она стала еще и худой, у нее очевидным образом проявились неисчерпаемые резервы способностей к самоконтролю и самодисциплине, с моими никак не сравнимые. Друзья тоже не помогали, наоборот, они кружили вокруг в ожидании, когда же она меня пошлет, чтобы самим начать с ней встречаться. А потом вдруг выяснилось, что дело не в ананасах и не в самодисциплине, а в том, что у нее рак, но она все же успела поносить второй размер, прежде чем померла.

С тех пор я и знаю: счастье — это тикающая бомба. А жену я встретил, потому что решил больше ни с кем не знакомиться, никогда, ни за что, а вместо этого сел в поезд и поехал в Сиэтл. Там проходил рок-фест «Лоллапалуза», так что я упаковал палатку, завернул в спальный мешок бонг, в общем полностью экипировался для жизни на природе вроде какого-то Гризли Адамса и отправился в вагон-бар. Иногда, знаете ли, просто необходимо забыть о друзьях и трезвости на несколько дней. И вот зашел я в вагон-бар и сразу наткнулся на взгляд этих зеленых глаз, холодный, как камень, и неотразимый. А я не чудовище, я не какой-нибудь жиртрест из реалити-шоу, валяющийся на больничной койке с коробкой жареных цыплят. Я вообще-то понимаю, почему парни мечтают работать охранниками в женской тюрьме или в концлагере, где они могли бы встречаться с симпатичными зэчками и никто бы им не нудел «Надень рубашку!» или «Ты что, вечно так потеешь?». Но я-то в поезде, и рядом со мной эта богиня в майке Radiohead, обрезанной так, что видно животик и не только, а джинсы спущены по самое не могу, а на каждом пальце по кольцу с Микки Маусом или с Холли Хобби, а к своим прекрасным губам она поднесла бутылку и смотрит на меня сквозь нее — обычную прозрачную бутылку с дешевым пивом.

А парни вроде меня знают расклад. Если ты не Джеймс Белуши или Джон Кэнди, никакая красотка вот так на тебя глаз не положит, так что я сразу понял, что лучше мне пристыженно отвернуться. Такая девчонка может заговорить со мной разве что для того, чтоб донести сенсационную новость: я жирный козел и загородил ей весь вид на океан. Знай свои пределы, я так считаю. Целься пониже, и не промахнешься. Протискиваясь мимо нее, я все же присмотрелся — не глядя присмотрелся. Пахнет здорово, как какой-то десерт, нет, как пирожок, тыквенный пирожок с красно-коричневой корочкой! Еще того лучше, пивная бутылка в ее губах поворачивается вслед мне, пока я пробираюсь к бару и заказываю себе выпивку, при том что мы явно не последние мальчик и девочка, оставшиеся на земле. За соседними столиками выпивают другие люди, судя по дредам и майкам в разводах, они тоже едут на «Лоллапалузу». Я забираюсь за самый дальний столик, но красотка продолжает наблюдать за мной. Ну вы сами знаете, когда на тебя так пялятся, шагу не сделаешь, не споткнувшись, особенно в поезде. Только я собираюсь бухнуть, как поезд входит в поворот и все пиво льется прямо на мою полосатую ковбойку. Я притворяюсь, что смотрю в окно на деревья, но тайком, как секретный агент, поглядываю на ее отражение в стакане и вижу, что она все пялится на меня. Отвлекается только раз, когда подходит к бару и дает бармену деньги, а он ей другую бутылку пива, а потом ее отражение становится все больше и больше, вот уже в натуральную величину, и она стоит рядом с моим столиком и говорит «привет» и что-то там еще.

А я говорю: «Чего?»

А она показывает на мою ковбойку, на эти пятна от пива, и говорит: «Мне твои пуговки нравятся... блестящие!»

Я упираюсь подбородками в грудь и гляжу на перламутрового цвета кнопки.

Это не пуговицы, это кнопки, но я не хочу заострять внимание на этом обстоятельстве. И я тут же замечаю, что она иногда сует в рот пальцы — ладно, что там, она постоянно сует в рот пальцы и говорит с придыханием таким девчачьим голосочком всякие детские словечки: «каклетка» вместо «котлета» или «бабака» вместо «собака» — но ведь для образцовых красоток это азбука сексуальности.

Она подмигивает мне, облизывает губы кончиком язычка и этими влажными губами произносит: «Я Бритни Спирс!» Вот она какая дразнила, оказывается. Понятно, набралась немного. Че там, лыка не вяжет. К этому времени мы уже пьем текилу из маленьких бутылочек — мы ведь не ведем этот поезд. Нет, она не Бритни Спирс, но она того же калибра крутизны. Видно, что выдрючивается, но по-доброму. И достаточно просто посмотреть на нее, чтобы понять все, что нужно понять.

Мой единственный шанс — держаться, заигрывать и не забывать покупать выпивку. Она спрашивает, куда я еду, и я отвечаю, что на «Лоллапалузу». Она проходится пальчиками по моей рубашке. Пальчики шагают по кнопкам от ремня к моему горлу, а потом опять вниз, и я надеюсь, что она не чувствует, как колотится мое сердце.

И она такая кокетка, зеленые глаза смотрят то искоса, то прямо, с поволокой, из-под длинных дрожащих ресниц. И она уже обогнала меня на несчетное количество бутылок, потому что забывает заканчивать предложения и время от времени показывает на что-то за окном и кричит: «Бабака!» — а увидев на переезде машину, кричит: «Жучок!» — и колотит меня в плечо всеми своими миккимаусовыми перстеньками, а я втайне надеюсь, что синяк не пройдет до конца жизни. И мы вместе идем на «Лоллапалузу» и ставим палатку, и Брит настолько пьяна, что, проснувшись на следующее утро, она все еще пьяна. И сколько б дури я ни выкурил, мне все равно за ней не угнаться. Может, это потому, что Брит такая тощая, но, кажется, она пребывает под кайфом, даже когда не пьет, словно ей хватает дыма, который выдыхаю я. Вся наша «Лоллапалуза» похожа на классическую историю любви, как в Интернете, только там надо платить, чтоб вздрочнуть, а эта происходит со мной и наяву. И мы встречаемся полгода, мы вместе на Рождество, Брит перевозит ко мне свои вещи, а я все опасаюсь, что как-нибудь Брит проснется утром и протрезвеет.

На День благодарения мы едем обедать к моей маме, и мне приходится объясняться. Не то чтобы Брит была привередлива в еде, но она такая тощая, потому что ест только кабачки цуккини, разрезанные вдоль так, чтобы было похоже на каноэ ирокезов, с насечками на кожуре на манер индейских письмен и с целым племенем фигурок храбрецов из сырой морковки, но с головами из горошин внутри. Каноэ плывут на войну по большой тарелке шоколадного сиропа, и вы удивитесь, когда узнаете, как много ресторанов забыли включить это блюдо в свое меню. Так что обычно Брит приходится готовить его самой, а это полдня работы, а потом же надо и поиграть со всем этим на ковре в гостиной, так что Брит не грозит прибавить ни унции веса. Ну а моя мама, она попросту охренела от радости, узнав, что у меня опять есть девушка.

И никакой порошок, никакая трава не доставят такого кайфа, как ощущение от прогулки по улице под ручку с моей тотально супермодельной каменно-холодной стервочкой Брит. Парни, едущие за рулем своих «Феррари-Тестаросса», парни с животами кирпичиками и стероидными бицепсами — впервые в жизни у них не было превосходства надо мной. Я иду по улице с моей Бритни, и она награда, которую каждый парень мечтает получить.

Напрягает только то, как все эти Ромео снюхиваются вокруг нее, стараясь привлечь внимание, и улыбаются ее сиськам лучшими пепсодентовыми улыбками. Как-то раз едем мы в автобусе, и целая компания Ромео стоит рядом с нами, а мы с Брит сидим на заднем сиденье. Брит любит сидеть у окна над задними колесами, чтобы всегда первой видеть «Фольксваген», если попадется, и долбить меня по плечу с криком: «Жучок!» Один из этих здоровенных Ромео устраивается так, что его ширинка прямо на уровне ее глаз, и, когда автобус подскакивает на выбоине, его бедро нет-нет да и потрется об ее плечо, и Брит наконец смотрит на него и, не вынимая пальца изо рта, говорит: «Привет! Какой боль шой мальчик!» Брит, она такая, доброжелательная. И тут она подмигивает и манит его мокрым пальчиком нагнуться. Он глядит по сторонам, чтобы удостовериться, что конкуренты заметили его удачу, и наклоняется, а лицо у него — хоть сразу в койку. И, может быть, чтобы я поревновал, Брит говорит этому Ромео (зеленые глаза так и сверкают!): «Хочешь, покажу фокус?» Все остальные Ромео обламываются, но понятно, что они не хотят упустить ни слова, а Брит вынимает пальцы изо рта и засовывает себе в штаны, чем-то там шурует в джинсах, и вся задняя площадка автобуса замирает, глядя, как ее пальцы борются со вшитой в линялый деним молнией. И видно, как эти Ромео нервно сглатывают, их адамовы яблоки ходят ходуном, а глаза вылезают из орбит, не говоря уж обо всем прочем.