Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945]
Николай Троицкий. Спасибо, доктор!
Впервые к военной судьбе известного в Кузбассе хирурга Степана Васильевича Беляева я прикоснулся много лет назад. Тогда он, ровесник века, по возрасту годился мне в отцы. А поводом для журналистского знакомства с Беляевым стал орден Красной Звезды, которым он был награжден как… партизанский разведчик. Для всех это было неожиданным.
Давно уже нет Степана Васильевича, и теперь автор очерка о докторе старше своего героя. Мне, раненному в сорок первом, спасенному, как и многие мои побратимы-воины, врачом-тружеником, хочется рассказать о человеке, поднявшем на ноги тысячи.
Помнят Беляева фронтовые и партизанские товарищи, раненые, которых он спас, жители деревень в фашистском тылу, которых лечил. Добрым словом вспоминают и в Кузбассе. Здесь его стараниями создана больница, мединститут, где он был первым ректором…
…Сформированная в Томске 166-я стрелковая дивизия, в медсанбате которой служил Беляев, в июле 1941 года прибыла под Ельню и влилась в девятнадцатую армию.
Только развернули медсанбат, как привезли раненых. Первым на стол к Беляеву попал летчик с перебитыми ногами. Беляев сам видел, как он на своем тупоносом «ястребке» вступил в бой с семью немецкими самолетами. Два из них сбил, а самому пришлось выпрыгнуть из горящей машины. Немцы устроили «карусель», расстреливая беззащитного парашютиста.
Многие сотни раненых за годы войны прооперировал Беляев. Но первые запомнились на всю жизнь: этот летчик с перебитыми ногами; потом майор Войцеховский — тот, что вызвал огонь артиллерии на себя, когда его командный пункт окружили немцы; комсомолец Ваня Портянкин, вступивший в единоборство с фашистским танком. Спасти Ваню не удалось, но на том рубеже, где встали насмерть он и его товарищи, немецкие танки не прошли…
В августе в дивизию приезжали Михаил Шолохов, Александр Фадеев; был с ними корреспондент армейской газеты. Он и написал о Беляеве, в частности, о том, как врач вместе с санитаром задержал двух немецких диверсантов-парашютистов. Перед строем личного состава медсанбата был зачитан приказ командира дивизии о представлении военврача Беляева к ордену Красной Звезды. Но награду он не получил…
Девятнадцатая армия вела тяжелые бои в окружении, сковала большие силы врага, что позволило развернуть свежие части на подступах к столице. Но вражеское кольцо вокруг армии сжималось все туже. Остатки 166-й дивизии пытались прорваться с боем…
Ко всему готовил себя Беляев. Только не к плену. И когда там, в осеннем лесочке, понял, что не вырваться, первой была мысль о смерти. Но он тут же взял себя в руки: «Не спеши, доктор, ты еще раненым да и здоровым нужен…»
В Смоленске немцы отправили раненых в госпиталь, а остальных погрузили в эшелон. Везли больше трех суток. В набитых битком товарных вагонах людям приходилось стоять. Наконец эшелон остановился, началась разгрузка. На уцелевшем здании маленького вокзальчика Беляев прочитал: «Боровуха-1».
Всех выстроили на плацу. Обыскали, отобрали все, что представляло какую-то ценность. Немец что-то буркнул через плечо и ушел. Обращаясь к пленным, переводчик спросил:
— Есть среди вас хирурги?
Беляев подтолкнул молодого врача из Томска Костю Шадурского, и они вместе шагнули вперед.
Пленный военврач, оказавшийся старшим врачом лагерной санчасти, назвался Сергеем Мельником. С ним был переводчик — доктор Ага…
И непосвященные люди с первых дней пребывания в «Боровухе-1» поняли, что здесь, в лагере, немцы организовали массовое истребление военнопленных. Опытный врач Беляев увидел это тем более отчетливо. Санчасть регистрировала сотни умерших от голода, тифа, дизентерии и других болезней. Холод, ужасная антисанитария увеличивали смертность.
В конце октября Беляев был назначен заместителем старшего врача санчасти. Старался сделать все, чтобы сократить смертность. До изнеможения работал в операционной. За территорией лагеря, в помещении бывшей школы, организовал тифозный барак. В начале ноября и сам туда угодил: упал без сознания во время операции. Пролежал в бараке недолго. Как только спала температура, поднялся и, хотя от слабости темнело в глазах, сказал себе: «Раз на своих ногах стоим, значит, еще повоюем…» Весил тогда всего 46 килограммов.
В тот день, когда Беляев вернулся в санчасть, исчез из лагеря доктор Мельник. Куда — никто не знал. Старшим врачом-обер-артцем был назначен Беляев.
И вот первый рапорт врачу комендатуры Хорсту Фельгенхауэру. По заведенному порядку Беляев и переводчик санчасти доктор Ага стояли у порога, а немец сидел в глубине комнаты. Мальчишка, вероятно только что окончивший курс, он и этим хотел подчеркнуть свое превосходство.
Перелистав тетрадь, где регистрировались умершие, Фельгенхауэр вскочил и швырнул ее Беляеву в лицо:
— Пневмония, тиф, дизентерия! Это ложь! Что вы пишете? Русские свиньи поголовно заражены туберкулезом и мрут как мухи. К тому же вы плохо лечите своих соотечественников, обер-артц!
Сдерживая возмущение, Беляев попросил перевести, что долг врача требует от него писать правду и только правду. Что же касается лечения, то он, Беляев, имеет следующие предложения: во-первых, организовать санобработку — шинели на людях живые от вшей; во-вторых, утеплить помещения; в-третьих, улучшить питание.
Через день было получено разрешение восстановить банно-прачечный комбинат. За это взялись пленные инженеры Химикус и Заботин. Врачи начали наводить порядок в санчасти, бараках и казармах. Многие пленные, измученные голодом, болезнями, потерявшие всякую надежду на спасение, отказывались убирать и чистить помещения. Как тяжелый удар кнута, приходилось Беляеву не раз слышать за спиной злобный шепоток:
— Выслуживаешься, гад!
Но он делал вид, что ничего не замечает. И еще пуще бранился, кричал, грозил доложить самому господину коменданту, если не будут заделаны выбитые окна, не сделана уборка и дезинфекция. И была какая-то неведомая сила в этом донельзя истощенном человеке. Так энергично, по-хозяйски он распоряжался, что люди брались за работу, и в сердцах многих загоралась слабая искорка надежды: а может, еще не конец?
К зиме кое-что удалось сделать. Заработала котельная, банно-прачечный комбинат, в казармах стало теплее, чище. Начали кипятить воду, по предложению Шадурского витаминизировали ее хвоей. В санчасти тайком от немцев подкармливали тех, кто вовсе обессилел, оказывали больным всю возможную помощь. Усилия медиков не могли, конечно, остановить фашистскую машину истребления, но многим военнопленным сохранили жизнь. Смертность в лагере снизилась. Это доставляло Беляеву удовлетворение.
Он жил надеждой вырваться из лагеря. И мог это сделать, так как имел пропуск в комендатуру, аптеку, тифозный барак. А остальные? Беляев присматривался к товарищам, чувствовал, что и они его изучают. В конце концов пришел к убеждению, что это надежные люди. И если не все пойдут на прямой риск, то и не выдадут. Под видом проверки готовности помещения к зиме Беляев собрал на чердаке санчасти тех, кому доверял, сказал то, чего все ждали и что кто-то должен был сказать:
— Предлагаю открыть карты. Я человек русский, советский, коммунист и никогда не примирюсь с тем, что творят на нашей земле изверги-немцы!
Заулыбался, закивал головой доктор Ага. С восхищением смотрел на своего старшего товарища Костя Шадурский. Врачи Матюха и Симанский были немногословны:
— Наше мнение не расходится с вашим, Степан Васильевич.
«Доктор Ага» открыл свое настоящее имя: Александр Яковлевич Мильцман, член партии с 1917 года, батальонный комиссар.
Решили искать надежных людей в поселке. Беляев верил, что такие люди должны быть. Но как связаться с ними?
Сославшись на обострение язвенной болезни, Беляев попросил у Фельгенхауэра разрешение покупать в поселке продукты. Тот не возражал, намекнув, что коллега не должен забывать и его.
Теперь можно было действовать увереннее. В поселке Беляев не раз встречал ничем не приметного парнишку. Казалось, что он хочет заговорить, но не решается. На этот раз, заметив паренька у аптеки, Беляев подозвал его и спросил:
— Ты не знаешь, мальчик, у кого можно купить молока и яиц?
— Не знаю, дяденька, сами все голодные. Но я у мамы спрошу, а завтра, когда в тифозный барак пойдете, вам скажу.
Беляев отметил про себя, что мальчишка знает, когда и куда ходит обер-артц, и сказал:
— И на этом спасибо. Давай знакомиться. Меня зовут Степан Васильевич. А тебя?
— Меня Дима.
В сердце кольнуло: Дима! Так и его сынишку зовут. Как-то они там?
На другой день Дима Потапенко отвел Беляева и Мильцмана в дом Войткевичей. Приняли их сдержанно, но вежливо, хозяйка дала немного яиц и масла. Осторожные попытки завязать разговор о положении на фронте ни к чему не привели. Хозяин ответил:
