Алексей Арбузов - Старомодная комедия

Прекращают танцевать.

Он. По-моему, что-то вышло.

Она (вежливо). В какой-то степени.

Он. Вот видите (торжествуя) – я танцевал чарльстон!

Она. Вероятно. Но очень давно.

Он. Сорок лет назад! Некоторые па, конечно, могли выветриться из головы, но общий рисунок…

Она. Родион Николаевич, я Вам почти поверила.

Он {агрессивно, поблескивая глазами). Но я танцевал и шимми!

Она. Побойтесь Бога… Вспомните о Вашем сердце.

Он. Не побоюсь. Исполняйте мелодию!

Она. Вот уж не думала, что Вы такой неуемный…

Он. Никаких полумер – танцевать так танцевать!

Она. Эх, спета наша песенка!…

Аккомпанируя себе, они начинают танцевать шимми. Этот танец удается им, пожалуй, лучше.

Он (танцуя). Извольте – могу и шимми… Ага! Видите.

Она. Спокойнее. Вы слишком трясетесь.

Он. Но в этом танце надо трястись.

Она. Не в такой мере. Надо чуть трястись. Чуть – в этом весь фокус.

Он. Пожалуйста, могу и чуть. Танцуют почти хорошо.

Она. Довольно.

Они останавливаются.

Я не ожидала. Вы молодец.

Он. Вы тоже не промах.

Она. Но тем не менее нам решительно следует передохнуть.

Он. Пожалуй. В этой мысли что-то есть.

С удовольствием располагаются на скамейке.

Она. Боже мой, как прекрасно.

Он. Лучше не бывает.

Она. Но мы все-таки большие молодцы.

Он. Мне тоже это кажется. (Помолчав.) Что ни говори, а шимми и чарльстон значительно превосходят эти новые танцы.

Она. И почему же Вы с ними так яростно боролись в свое время?

Он. Но кто мог ожидать, что в конце концов они окажутся такими пристойными?

Она. Нет, жизнь прекрасна.

Он. Вы правы. Давайте поедем на пароходе в Каунас.

Она. Нельзя. Это может быть дурно истолковано.

Он. Как? Неужели мы еще в таком возрасте?

Она. А вы думаете!

Он (взглянул на нее). Черт возьми – Вы опасное существо.

Она. Но не для Вас. Как вы могли забыть – ведь Вы женоненавистник.

Он. Именно так. (Пылко.) Разве есть еще на свете женщины, с которыми хоть в малейшей степени можно было бы сравнить… Нету их. Испарились!

Она. Д-да, видимо, испарились… И мужчины тоже… которых можно было бы сравнить… испарились!

Он. И мужчины испарились… и женщины испарились.

Она. Все испарились.

Он. Вот ужас-то.

Она. Но нам с вами это безразлично. Мы помним, как нас любили.

Он. Вот именно. И нам этого достаточно.

Она (вдруг). Вы полагаете?

Он (встрепенулся). А Вы?

Она. Я?… (Слабо.) Почему бы и нет… Полагаю.

Он. Я тоже… (Осторожно.) Полагаю.

Она. Вот и хорошо. Мы оба полагаем.

Он (решительно). Полагаем – и все.

Она. А ведь находятся такие глупцы… уверяют, будто одиночество страшит…

Он. Надо же!

Она. Вот уж не страшит…

Он. Смешно подумать… (Неожиданно.) Хотя иногда под вечер… вдруг взгрустнется.

Она (подумав). Разве уж совсем немножечко…

Он. Еле-еле.

Она. Совсем чуть-чуть.

В ресторане оркестр заиграл вальс. Они встают со скамейки. Он берет ее за талию. Она улыбается, и они медленно кружатся в вальсе.

Ее двадцать третий день

На море только что зашло солнце, вот-вот начнет темнеть. По тропинке меж сосен медленно бредут Родион Николаевич и Лидия Васильевна.

Он. Отчего Вы смеетесь? Молчали, молчали – а теперь смеетесь.

Она. Все-таки мы замечательные молодцы с Вами.

Он. Вы твердо убеждены в этом?

Она. Вот уже второй час ходим-бродим, никак остановиться не можем.

Он. Да. Нечто новое в моей жизни. Например – только что наблюдал закат солнца.

Она. Он был на редкость удачный.

Он. Возможно. Но мне с Вами несдобровать. Есть все основания полагать, что я уже лечу в пропасть. Позавчера ночью танцевал чарльстон у ресторана!

Она. Да, это была картинка.

Он. Ужас! Вспоминаю наши бесчинства и содрогаюсь.

Она. И напрасно. Все было так мило. Я совершенно от Вас этого не ожидала.

Он. А если бы нас засекли? Кто-нибудь из моих врачей?

Она. Но какой Вы начальник, если боитесь ответственности?

Он. Вас послушаешь…

Она. Вот и слушайте. Не так уж долго осталось. (Замолкла.) Кстати, почему Вас целый день не было видно?

Он. Ездил в город. Сегодня у меня была операция в клинике.

Она. Странно… Неужели Вы еще и практикуете?

Он. По специальности я хирург… обязан быть в форме. Для нашего брата отсутствие тренировки смертельно. Хирургия – дело военное. (Усмехнулся.) А случиться может все.

Она. Все?

Он. Кто может поручиться.

Она (помолчав). Это ужасно.

Он. Еще как.

Они подошли к братскому кладбищу. Оно расположено у самого моря, там, где шоссе поворачивает чуть в сторону от высоких сосен. Мраморные четырехугольные постаменты – надгробия с именами погибших. Над ними барельеф из песчаного камня, на котором высечены три солдатские каски.

Она. Братское кладбище… Я здесь уже бывала.

Он. Идемте. Не стоит останавливаться.

Она. Почему?

Он. Не надо.

Она. Вы какой-то удивительный.

Он молчит.

А странное выбрали место для кладбища. У самого моря.

Он. В октябре сорок четвертого здесь шли жестокие бои. Противник сопротивлялся отчаянно… Мы понесли большие потери (Снова молчит.) Они погибли тут, у моря, на этой земле. Тут и похоронены.

Он. Вы здесь воевали?

Он. Нет.

Она. Откуда же знаете?

Он. Я слышал.

Она. И все это было. Вспомнить страшно.

Он. Но надо помнить.

Она. Тех, кто погиб?

Он. Тех тоже.

Она. И Вы все-таки думаете… это повторится?

Он. Надо жить так, чтобы не повторилось.

Она {посмотрела на него благодарно). Как верно… (Не сразу.) Я yстала. (Садится на скамью.)

Он. Ну что ж (Сел с ней рядом.)

Она. Помните, я обещала рассказать, почему разлюбила театр. Так вот – это произошло после Петиной смерти. (Усмехнулась.) После победы. Со мной случилось что-то необъяснимое… Когда за сценой начиналась бутафорская стрельба, мне становилось совестно… нестерпимо стыдно. Горе, гибель людей – это было свято для меня – тут кончалось искусство… И мне было не до притворства… Я оставила театр. (Снова помолчала.) А в цирке царило веселье, все смеялись вокруг, радовались… Это было спасение.

Он. Мне трудно это понять.

Она. Я знаю. Меня и друзья не понимали. Но что поделаешь – я люблю смех, веселье… Наверно, я малодушный человек. Но что поделаешь. (Помолчав.) Почему вы улыбнулись?

Он. Вспомнил ту минуту, когда впервые вас увидел.

Она. И что же?

Он. Я чуть не расхохотался тогда. Нет-нет, Вы вовсе не показались мне смешной… Просто мне вдруг стало весело.

Она. Право, не знаю, должно ли меня это радовать.

Он (не сразу). Вы уезжаете… послезавтра?

Она. Да. (Улыбнулась.) Уже.

Он (растерянно). А я к Вам привык.

Она (изумилась, но не подала вида). Отвыкнете.

Он. Наверное.

Она (рассердилась). Это радует Вас?

Он. Нет… Печалит… Если говорить серьезно – печалит. Хотя это, конечно, глупо.

Она. Но почему же глупо?

Он. Уж не знаю Глупо – и все. Ладно. Черт с ним. В конце концов, я привык к одиночеству. (Усмехнулся.) С ним не соскучишься.

Она. Вы не сердитесь, что я спрашиваю… Но Вы молчите, а я не могу понять, отчего Ваша жена оставила Вас. Что случилось?

Он (негромко). Война случилась.

Она. И что же?

Он. Она пошла воевать. Не вернулась. (Улыбнулся.) Вот и все. Вот такие дела. Очень все просто.

Она (тихо). Молчите. Ладно.

Он. Я и молчал. Это Вы велели. (Не сразу.) Хотя зачем молчать? Молчать о ней нет расчета. Она была хирург, как и я, а когда идет война, место ему на фронте. Это ведь ясно. Мы воевали на разных фронтах и не встречались с сорок первого… Она дважды была ранена и дважды возвращалась в армию… В сорок четвертом ее не стало. Убили все-таки. Целых три года она жила без меня. (Задумался.) Может быть, изменилась?… Не знаю. Но забывать ее мне нельзя. Не положено. (Помолчав.) Когда я в Ленинград вернулся, мне все казалось – она жива; иду по улице и думаю: она дома ждет. Дочке шесть лет исполнилось… Мы с ней по Невскому гуляли, по Летнему саду, дурачились… а думали о ней.