Алексей Арбузов - Старомодная комедия

Алексей Николаевич Арбузов

Старомодная комедия

Марии Ивановне Бабановой

Действующие лица:

Лидия Васильевна, ей нет еще шестидесяти.

Родион Николаевич, а ему шестьдесят пять.

Действие происходит в августе 1968 года на Рижском взморье.

Часть первая

.

Ее шестой день.

Помнится, в шестьдесят восьмом году в конце июля на берегу Рижского залива началась эта история. Однажды в яркий солнечный день Родион Николаевич, главный врач санатория, представительный мужчина весьма респектабельного вида, сидел в плетеном креслице, заложив ногу но ногу. В приемные часы Родион Николаевич не слишком любил торчать в своем кабинете – для этого вполне хватало дождливой погоды; в солнечные же дни ему нравилось поглядывать на голубое небо и, отрываясь от дел, рассматривать окружающие его кустики и деревья.

В тени большого каштана, возле окон своего кабинета, он велел поставить нехитрую дачную мебель, превратив этот уголок в некий летний филиал своего рабочего кабинета. Итак, в то памятное утро, когда Родион Николаевич просматривал какие-то деловые бумаги, перед ним и появилась впервые Лидия Васильевна, особа, которую я, к сожалению, не назвал бы молодой. Но так ли уж много значит возраст, если, глядя на женщину, мы догадываемся, как пленительна она была в молодые годы. Впрочем, вглядевшись пристально, мы можем догадаться и о том, что жизнь улыбалась ей не всегда, а уж нынче улыбается совсем не часто. И все же в то утро, когда она впервые предстала перед Родионом Николаевичем, одета она была не без изящества. Я повторяю – не без изящества, хотя и несколько пестро.

Она. Пожалуй, у меня никаких сомнений, что Вас зовут Родион Николаевич.

Он. Что верно, то верно.

Она. А если это так, то Вы, несомненно, главный врач данного санатория.

Он. И это не противоречит истине.

Она. В таком случае я решительно не понимаю, почему Вы улыбаетесь.

Он. Как это ни странно, я тоже не понимаю.

Она. И все-таки продолжаете улыбаться.

Он (нахмурился, принял серьезный вид). Как видите, с этим покончено.

Она. Не найдя Вас в кабинете, я по совету дежурной сестры Велты Ваздика спустилась в сад. Очень рада, что обнаружила Вас.

Он. Прошу простить, но в неприемные часы я предпочитаю находиться в саду, возле окон своего кабинета. Прошу садиться.

Она. Благодарю. (Села.) Хотя об этом Вы могли вспомнить и чуть раньше.

Он. Вы правы. Но мне не сразу пришло это в голову.

Она. Отчего же?

Он. Дело в том, что, увидя Вас, я страшно изумился.

Она (холодно). Чему вы изумились?

Он. Сам не знаю. Хотя изумился я очень. Мне даже показалось, что мы были с Вами когда-то знакомы.

Она (так же сурово). Уж не это ли Вас и рассмешило?

Он. По всей видимости.

Пауза.

Она. Ну почему вы молчите?

Он. А Вы полагаете, что я должен о чем-то говорить?

Она. Это естественно. Ведь Вы вызвали меня для беседы.

Он. Прошу прощения… Вы отдыхаете в нашем санатории?

Она (гордо). Я думала, что это Вам известно.

Он. Но… я хотел бы узнать Вашу фамилию.

Она. Жербер. Лидия Васильевна.

Он (внимательно оглядел ее). Жербер? Та самая?

Она (с достоинством). Та самая? Как понять это словосочетание? Согласитесь, что звучит оно несколько странно. (Фыркнула.) Та самая!

Он. Прошу извинить, товарищ Жербер, но я назначил Вам прием на десять утра, а сейчас как-никак уже второй час дня.

Она. Какие пустяки! Разве это имеет значение? Ведь я явилась.

Он (осторожно). Безусловно, это радует меня. Но почему Вы не явились в десять?

Она. Неподходящее время. В десять я кормлю чаек. (Строго.) Я кормлю их ежедневно сразу после завтрака.

Он. Я все-таки думаю, что один раз Вы могли бы покормить их и чуть позже.

Она (непререкаемо). Нет, это было бы нарушением режима.

Он. А Вам кто-нибудь его устанавливал?

Она. Ни в коем случае. Я все делаю самостоятельно.

Пауза.

Как называется это дерево?

Он (удивился). Каштан.

Она. А эти кусты?

Он (удивляясь еще больше). Это акация.

Она. Мне необходимо все это запомнить. Увы, но последние годы я жила в каком-то диком отдалении от природы. Я путаю названия цветов, птиц. Решительно не помню, кто – кто. Теперь мне следует все это вспомнить. Но почему Вы все время молчите? Я пришла, сижу тут с Вами, теряю время – а Вы молчите… притаились как-то. Может быть, у меня дурная кардиограмма? Анализ крови никуда? Или иные неприятности? Не таитесь.

Он (поспешно). Нет, нет… Пока я не располагаю никакими тревожащими данными. Суть совсем в ином, товарищ Жербер. Видите ли… Наш санаторий – в какой-то мере лечебное учреждение… Это не гостиница, не дом отдыха даже. Тишина и порядок должны быть тут неукоснительными. А между тем…

Она. С большим интересом слушаю Вас, Родион Николаевич.

Он. Ваше поведение вызывает обильные жалобы окружающих. Вы находитесь у нас всего шесть дней, а нареканий в Ваш адрес накопилось предостаточно… Поверьте, в нашем санатории еще никогда не было такой необычной больной.

Она. Прежде всего должна заметить, что слово «больная» меня решительно не устраивает. Этот термин не может не угнетать любого нормального человека, приехавшего к Вам с чистой душой и открытым сердцем.

Он. Видите ли… не я его, к сожалению, устанавливал… но таков уж порядок.

Она (презрительно). «Порядок»!… Порядок обычно устанавливают те, кому нечего делать.

Он. Но позвольте…

Она. В чем меня обвиняют?

Он. Прежде всего в том, что вы никому из окружающих не даете спать.

Она (ледяным тоном). И каким же образом я не даю спать этим окружающим?

Он. Находясь в постели, среди ночи вы вдруг совершенно неожиданно для Ваших соседей начинаете вслух читать стихи.

Она. Немыслимо! Им не нравится, видите ли, что я читаю стихи! Неужели они думают, что храпеть предпочтительнее? А знаете ли Вы, что моя соседка – назовем ее гражданкой Икс – храпит с такой сокрушающей силой, что стоящие у моего изголовья цветы колышутся – уверяю Вас! – колышутся от ее храпа… В те же самые минуты моя другая визави – назовем ее гражданкой Игрек – стонет и охает во сне таким образом, что можно подумать о ней ну просто бог весть что… Однако, как видите, я не теряю бодрости и сношу эти стоны совершенно безропотно.

Он. Хорошо, допустим… Но замечено также, что ни свет ни заря Вы начинаете внезапно петь, чем и будите окружающих.

Она. Но неужели Вы думаете, что можно удержаться от этого в летнее солнечное утро? В дождливую погоду я ведь не пою и петь, заметьте, не собираюсь. К тому же я пою очень тихим голосом, еле слышно. (Поет тихонечко.) «По разным странам я бродил, И мой сурок со мною…» Ну можно ли от этого проснуться, посудите сами.

Он. Вы очень мило поете, но тем не менее Вам следует учитывать, что некоторые люди спят чрезвычайно чутко. И можем ли мы так эгоистично лишать их сна в ранние утренние часы?

Она. Ничего, ничего – могут и не поспать немножечко! В конце концов, ничто так не укорачивает нашу жизнь, как беспробудный сон. Можно упустить массу любопытного. Не станете же Вы отрицать, что жить на свете, в общем-то, довольно любопытно.

Он. Все это, безусловно, так, но утренний сон…

Она (прерывает его). Вообразите к тому же, что некоторые из моих соседок, несмотря на то, что давно уже тут находятся, ни разу – понимаете? – ни разу не видели восхода солнца! А между тем восход солнца на море оставляет, как я выяснила, необыкновенное впечатление.

Он. Совершенно солидарен с Вами. Но почему вы, как утверждают потерпевшие, лазаете по ночам из окон в сад, а через некоторое время точно таким же путем возвращаетесь обратно? Многие из проснувшихся терпеливо ждут Вашего обратного появления, дабы уснуть снова, но иногда Вы возвращаетесь часа через полтора и тем самым травмируете их еще более.

Она. Но дежурная сестра Велта Ваздика закрывает на ночь корпус на ключ, а у меня возникает иной раз непреодолимое желание выйти в ночной сад, полюбоваться светом луны, добрести до моря, остаться наедине с природой… Поймите, я – горожанка, уж много лет я не видела моря, не бродила по лесу… Здесь все вокруг решительно сводит меня с ума… (Ей стало вдруг совестно своих признаний.) Впрочем, Вы, вероятно, к этому совершенно равнодушны. Вот уже полчаса вынимаете из коробочки леденцы и упиваетесь ими до самозабвения. Продолжайте же их сосать, Родион Николаевич, видимо, это единственно, на что Вы способны.