Алексей Арбузов - Старомодная комедия

Какой ужас… И никого поблизости.

Он. Как Вас зовут?

Она. Товарищ Жербер.

Он. Не то… Как Вас зовут?

Она. Лидия Васильевна… Лида… А что?

Он. Не знаю… Почему-то захотелось выяснить.

Она. Зачем?

Он. Еще не ясно.

Она (ужаснулась). Вы сидите на мокрых ступеньках!…

Он. Я в плаще. Мне даже уютно. Даже как-то симпатично, мило.

Она. Вам лучше?

Он. Еще нет. Но сейчас будет. Вот увидите.

Она. Скорее давайте.

Он. Дождь кончился?

Она. Да.

Он. А где мой зонт?

Она. Лежит в луже.

Он. Вы его сломали?

Она. Не удалось.

Он. Какое чудесное известие. (Вздохнул.) Ну вот, кажется, отпустило… (Поднял голову, огляделся.) Вы только оглянитесь вокруг…

Она. Огляделась… И что же?

Он (изумляясь). Как прекрасно жить, товарищ Жербер… Лидия Васильевна.

Ее пятнадцатый день

Больница в окрестностях Риги. Ясное солнечное утро. В саду, на скамейке, с книжкой в руках расположился Родион Николаевич. Он в больничной пижаме, а от солнца защищает его белая полотняная кепочка. На садовой дорожке с сумкой в руках появляется Лидия Васильевна. Увидев его, она замирает и, словно изучая, пристально разглядывает. Родион Николаевич поднял голову. Он заметил ее.

Он (безмерно удивлен). Товарищ Жербер?…

Она (мягко напоминая ему). Лидия Васильевна.

Он. Да, да, прошу простить. Лидия Васильевна. Но что Вы делаете здесь?

Она. Видите ли, я совершенно случайно проходила мимо больницы, а затем вдруг остановилась у ее входа. По-видимому, я неожиданно вспомнила, что четыре дня назад вас поместили сюда в ревмокардиологическое отделение. Надо сказать, что обо всем этом мне поведала наша дежурная медсестра Велта Ваздика, которая с некоторых пор стала относиться ко мне довольно доброжелательно. Вот почему, проходя случайно мимо больницы, я внезапно решила справиться о Вашем здоровье. Дело в том, что меня очень мучает совесть, и я непрестанно думаю, а не из-за меня ли Вас отвезли в больницу и не я ли виной, что Вы попали в столь бедственное положение?

Он (сухо). Во-первых, никакого бедственного положения нет и быть не может. Во-вторых, у меня действительно случаются маленькие сердечные неприятности, чему Вы явились свидетельницей. И наконец, в-третьих, мне всего лишь рекомендовано на несколько дней переменить обстановку.

Она. Вот и прекрасно! Поверьте, я очень рада, что Вы так внезапно выздоровели.

Он. Еще раз повторяю, что я не болел и выздороветь, таким образом, не мог тоже. Мое самочувствие вполне благополучно, и дня через три я вернусь на работу.

Она. Все это так, но имеется ли у Вас в то же время какая-нибудь вместительная стеклянная банка, в которую Вы могли бы поставить несколько этих гвоздик? Сама не знаю почему, но я купила их недавно в цветочном магазине. (Достает из своей сумки несколько гвоздик и опасливо передает их ему.)

Он. Ну что ж… (Почти взволнован.) Я найду стеклянную банку. Вы можете в этом решительно не сомневаться. Я ее найду, товарищ Жербер.

Она (мягко). Лидия Васильевна.

Он. Да-да, простите.

Она. Я хотела бы также осведомиться, достаточно ли хорошо Вас здесь кормят?

Он. Скажу прямо, что способ приготовления еды не всегда радует. Все слишком пресно. И как-то по-больничному.

Она. Но, может быть, в таком случае Вы бы отведали бульона, который, сама не зная для чего я сварила сегодня утром при любезном содействии нашей медсестры Велты Вазди-ка, той самой, что стала мне явно симпатизировать.

Он (заворчал). Во-первых, не пойму, почему Вы меня так балуете… (Смягчился.) А во-вторых, я, по-видимому, отведаю Вашего бульона, потому что, прямо сказать, я несколько истомился по домашней пище. (Пробует бульон.)

Она (затаив дыхание). Ну как?

Он (помолчав). Зачем Вы сказали мне неправду?

Она. Неправду?

Он (задумчиво). Вы не кассирша.

Она (испуганно). Но почему же?

Он. Вы повариха. Вы отменная повариха.

Она (взволнованно). В таком случае Вас, вероятно, не затруднит съесть и эти три котлетки, которые я тоже взяла и зачем-то поджарила.

Он. Съем затем и котлетки. В конце концов, чего только не съест мужчина, чувствующий себя совершенно здоровым.

Она. Пока Вы кушаете бульон, я хотела бы Вас обрадовать еще и тем, что у меня за последние дни очень наладились отношения с моими соседками по этажу. Дело даже дошло до того, что некоторые из них, воспользовавшись моим примером, прогуливаются теперь по ночному саду, а наиболее активные доходят до того, что любуются иногда восходом солнца. При этом нарушения тишины сведены практически на нет – мы не лазаем больше в окно, так как симпатизирующая мне медсестра Велта Ваздика выделила нам запасной ключ от входной двери.

Он (тревожно). Но не кажется ли Вам, что вследствие всех этих, кхм… перемен отдельные нарушения распорядка приняли несколько массовый характер?

Она. Но так ли это существенно? Важно, что мы сплотились в единый коллектив. По утрам, например, меня просто умоляют спеть что-нибудь. Мало того, некоторые даже присоединяются к моему пению.

Он. Надеюсь, что весь остальной этаж находится все же в относительном покое?

Она. Не совсем в этом уверена. Но зато все меньшее число лиц опаздывает к утреннему завтраку. (С интересом.) Однако что Вы скажете про эти котлетки, из которых Вы едите уже вторую?

Он. Количество чеснока, в них положенного, указывает, что тот, кто их готовил, знает толк в кулинарии.

Она. Это ужасно приятно слышать. Дело в том, что мой муж тоже хвалит мою готовку. (Помолчав.) Но скажите лучше, где находится Ваш любимый зонт? Представьте, мне даже казалось, что Ваше недомогание было вызвано страхом навсегда его потерять.

Он (неожиданно мягко). У нас довольно дождливый климат, и этот зонт действительно нередко меня выручал… Но все же дело не в нем… Сказать правду, сердце у меня пошаливает частенько. Как-никак две войны, и притом весьма причудливые.

Она. Неужели и в гражданскую успели?

Он. Будучи мальчишкой, отражал войска Юденича на подступах к Петрограду. (Задумался.) Голод, разруха, блокада… сколько бедствий! Оттого, вероятно, и отправился на лекаря учиться. А затем – вузовские времена… Образовывались, голодали, веселились. Маяковского читали, на диспуты о Мейерхольде ходили, с есенинщиной боролись, НЭП отвергали… Разнообразно – не правда ли? Помню, долго копил деньги на брюки. Недоедал – и купил наконец. И в первый же день прожег их папиросой. Представляете – огромная дыра на коленке. Мы так хохотали тогда.

Она. Им теперь этого не понять.

Он. Им многого не понять. Иногда мне кажется, что я мамонт. Иду по улице, оглядываюсь и понимаю. Мамонт. Динозавр.

Она. Нет, счастливые времена… Я училась театру. Я ведь до того, как кассиршей стать, была драматической актрисой. Не верите? Мы всем курсом на Магнитку ездили, на Днепрогэс – с выступлениями. Боже мой, сколько надежд!

Он. Я в первую пятилетку тоже по всей России колесил… Где что начиналось, туда и торопился – то в экспедицию, то в командировку. Теперь уж и вообразить себе не могу, каким был в те годы.

Она. А я вот весьма живо Аас представляю на каком-нибудь диспуте-«Может ли комсомолец носить галстук?».

Он. Вы небось в те времена тоже шустренькой были?

Она. А Аы думаете! Мне даже иногда самой себя страшно становилось!… В Мамонтовке на даче рядом с нами НЭПманы жили – и я каждую ночь у них в саду появлялась… в белом покрывале. Привидение изображала. Они с дачи в середине июля съехали. Со страха.

Он. И сколько же Аам было в ту славную пору?

Она. Пятнадцатый шел, Родион Николаевич. Через три года я уж замуж вышла… А затем через годик у меня и сын родился.

Он. Такую рань? Будет Вам.

Она. Нет, правда… (Улыбнулась.) Петей назвали.

Он. А Ваш муж… он и тогда артистом был?

Она. Что Вы! Тогда у меня был совершенно другой муж… Ничего общего! Дело в том, что замужем мне пришлось быть неоднократно. Впрочем, все это дела довоенные. В дальнейшем я как-то урезонилась. Взяла себя в руки. И после войны всего лишь однажды замуж вышла.