Жозефина Яновская - Академик корабельной науки

АКАДЕМИК КОРАБЕЛЬНОЙ НАУКИ

«Наука знает в своем развитии немало мужественных людей, которые умели ломать старое и создавать новое, несмотря ни на какие препятствия, вопреки всему».

В ГОРОДЕ РУССКОЙ СЛАВЫ

— В этот вечер мы все собрались у адмирала Корнилова. Враг был близко. Соединенные силы англичан, французов и турок подошли к Севастополю и высадили десант. Штурмом с суши и с моря они хотели взять наш город. У них было вдвое больше кораблей, орудий и людей. И вот, чтобы закрыть доступ вражеским судам к городу, командование решило часть севастопольского флота затопить у входа в бухту.

Тяжело было нам, морякам, услышать такой приказ. Русские корабли, в которые мы вложили столько сил, энергии и знаний, мы сами, своими руками должны были уничтожить.

Но это нужно было сделать.

На другой день корабли, назначенные к затоплению, были выстроены в одну линию у входа в бухту, между Константиновской и Александровской батареями. Это были линейные корабли «Уриил», «Селафаил», «Варна», «Силистрия», «Три святителя» и фрегаты «Флора» и «Сизополь».

Ровно в 6 часов вечера 10 сентября 1854 года на вышке Морской библиотеки взвился трехцветный флаг. По этому сигналу с кораблей на берег стали свозить орудия, снаряды, продовольствие.

Так прошел весь вечер и ночь. А на рассвете матросы прорубили на кораблях ниже ватерлинии большие отверстия. В отверстия потоком хлынула вода, и корабли стали погружаться в море. Первой исчезла «Варна», за ней — «Силистрия» и «Сизополь», потом — «Уриил» и «Селафаил». «Флора» долго держалась на воде, но затем и она медленно пошла ко дну. Только корабль «Три святителя», несмотря на пробоины, не тонул. Тогда был отдан приказ кораблю «Громоносец» подойти к «Трем святителям» и расстрелять его из орудий. Лишь после третьего попадания скрылся под водой корабль «Три святителя». И только концы мачт виднелись на том месте, где недавно стояли семь кораблей.

Больно было смотреть на эту картину. Многие люди плакали.

Зато когда был бой 5 октября с союзной эскадрой, мы отплатили им сполна.

Бой начался в 7 часов утра. Вражеский флот подошел к входу в бухту и открыл огонь по нашим батареям. У них было 1340 орудий с одного борта, а у нас на береговых фортах всего 115. Но моряки стояли насмерть. Каждый бастион был для нас тот же корабль, только крепко стоящий на якоре.

Вскоре от частой стрельбы орудия нагрелись так, что их беспрестанно приходилось поливать водой. Все заволокло пороховым дымом, и только по вспышкам огня орудий неприятеля можно было судить о месте нахождения вражеских кораблей. Падали убитые и раненые, но их заменяли новые люди. Жители Севастополя, старики, женщины и дети, бесстрашно шли на бастионы. Они подносили снаряды, воду, здесь же под огнем помогали отстраивать разрушенные укрепления.

Двенадцать часов длился бой. Многие корабли противника вышли из строя. Некоторые получили до ста пробоин, на других возникли пожары, иные потеряли управление и сели на мель. А у флагманского корабля «Париж» была разворочена вся палуба и корма.

Так, несмотря на то, что у врагов было в одиннадцать раз больше орудий, чем у нас, они потерпели поражение. И больше ни разу за всю севастопольскую кампанию не осмеливались нападать на нас с моря. Мы показали им, как умеют русские драться за свою землю!

Так рассказывал отставной моряк, участник героической обороны Севастополя. В комнате уютно. Потрескивают дрова в камине. Мягко падает свет на круглый стол, за которым, кроме моряка, сидят коренастый, широкоплечий мужчина, женщина с крупными чертами лица и резко очерченным ртом и мальчик лет одиннадцати. Темные живые глаза мальчика устремлены на моряка. Он боится пропустить из рассказа моряка хотя бы одно слово. Он забыл даже про чай, который стоит перед ним и стынет в стакане.

— Алеша, пора идти спать, — напоминает мать.

Но сын умоляюще смотрит на нее, на отца.

— Оставь его, — говорит отец, — пусть дослушает.

И когда, наконец, моряк, распрощавшись, уходит, Алеша еще долго ворочается в своей кровати и не может заснуть. Он еще раз переживает все слышанное сегодня. Однако это не мешает ему, как обычно, встать рано и прийти в класс самым первым. Он всегда приходит в класс первый. Об этом знают ребята, и те, кто плохо понял или не выучил урок, стараются тоже прийти пораньше, чтобы лучший ученик Алеша Крылов объяснил им непонятное.

— Это были первые опыты моей, впоследствии столь долгой преподавательской деятельности, — вспоминал Крылов много лет спустя.

В Севастополь Крыловы приехали недавно.

Был 1874 год. Почти двадцать лет прошло со времени осады Севастополя. Но все в этом городе еще напоминало героическую одиннадцатимесячную оборону. Многие дома были разрушены, целые кварталы нежилые. Везде рытвины и ямы, груды щебня и мусора, поросшего травой. На Малаховом кургане вся земля была изрыта траншеями. Валялись покрытые ржавчиной, изуродованные орудия, осколки снарядов, куски ружейных стволов, ядра, круглые пули. На месте, где был смертельно ранен адмирал Корнилов, выложен из ядер крест. Светло-серая гранитная плита с надписью указывала место, где был сражен вражеской пулей адмирал Нахимов. Это он, любимец матросов и всего народа, еще тогда, в век крепостничества, сказал:

— Пора нам перестать считать себя помещиками, а матросов крепостными людьми. Матрос есть главный двигатель на военном корабле, а мы только пружины, которые на него действуют.

Он знал о привязанности к себе матросов и дорожил ею.

«Я этой привязанностью дорожу больше, чем отзывами каких-нибудь чванных дворянчиков», — писал Нахимов.

Здесь, на Малаховом кургане, он был ранен в голову 28 июня 1855 года. Отсюда его отнесли в госпиталь, где 30 июня, не приходя в сознание, он скончался. Нахимова похоронили в могиле адмиралов — склепе, где уже лежали останки, строителя Черноморского флота адмирала Лазарева и убитых раньше героических защитников Севастополя — адмиралов Корнилова и Истомина.

Адмирал Павел Степанович Нахимов.

Часто Алеша вместе с мальчиками после школы шел на Малахов курган. Здесь они лазали по траншеям, собирали осколки снарядов, играли в войну. Алеше нравились всякие воинственные игры. Но больше всего он любил ходить на море.

То синее-синее, все залитое лучами солнца, оно тихо плескалось о берег, то, темное до черноты, бурное, яростно обрушивалось седыми гребнями и обдавало брызгами пены. В спокойные дни вода была так прозрачна, что на дне недалеко от берега можно было видеть каждый камешек и ядра, и осколки снарядов.

На берегу сохранились остатки батарей, из которых севастопольцы обстреливали вражеские корабли.

Алеша мог часами бродить по берегу или стоять у моря и не отрываясь смотреть в его синеющую даль. Он вспоминал все, что слышал от старых моряков, часто по вечерам собиравшихся у его отца.

Вот здесь, по этому направлению, были затоплены русские корабли, чтобы преградить неприятелю вход в Севастопольскую бухту. На этом месте, наверное, стоял корабль «Три святителя», который пришлось расстрелять из пушек. Тогда было затоплено семь кораблей. А потом, после героической одиннадцатимесячной обороны, когда наши покинули Севастополь, они оставили врагам на месте города груду развалин. И ни одного корабля. Весь севастопольский флот был затоплен, чтобы он не достался врагам.

Пустынно теперь море. Не видно мачт на нем, не белеют паруса. Лишь иногда придет пассажирский пароход, да проплывают лодки, перевозя людей с одной стороны бухты на другую.

Часто Алеша приходил на берег с отцом. Тогда они садились на большой круглый камень и вместе смотрели на море. Отец так же, как и сын, любил море. В далекие дни молодости, когда он был военным, ему приходилось служить на побережье Кавказа, на берегу Финского залива, в устье Днепра. Вот тогда он, наверное, и полюбил море. Правда, недолго Крылов пробыл в армии. Он заболел лихорадкой и вынужден был уйти в отставку.

Крылов поселился в родных краях, в Симбирской губернии. Завел хозяйство в деревне Висяга, около города Алатырь, женился на Софье Викторовне Ляпуновой и зажил некрупным помещиком. Но он никогда не был барином-белоручкой. Человек физически сильный, высокий и широкоплечий, он выходил пахать наравне с крестьянами. И когда нужно было ехать на ярмарку за продуктами, он сам запрягал в тяжелый, но крепкий, на «неизносимом ходу», прадедовский рыдван тройку рослых лошадей. Надевал кожух, подпоясывался широким сыромятным ремнем, усаживался на облучок вместо кучера, — гикнет на лошадей, и был таков.

Недаром по всей округе рассказывали случай, как однажды Николай Александрович Крылов явился в институт благородных девиц, находившийся в Нижнем Новгороде. Ему нужно было забрать из института сестру жены, только что окончившую этот институт.