Александр Островский - Том 8. Пьесы 1877-1881

Софья. При таком муже, да еще «один человек» — это излишняя роскошь. Мне простительно, мне никак нельзя мужа любить, решительно не за что, придраться не к чему, ни одной хорошей стороны не найдешь, а любить нужно, любить хочется. А вам я завидую; вам, право, очень можно мужа любить.

Евлалия. Я и не спорю: он хороший человек; но это не мой идеал. Мне с ним скучно.

Софья. А коли он хороший, так и следует его любить за это; а от скуки, для развлечения, начните играть в карты, учитесь в винт.

Евлалия. Ах, нет, что вы! Это такая проза, можно совсем опошлиться.

Софья. От добра добра не ищут. Да я и не знаю, право; здесь лучше вашего мужа и людей не найдешь…

Евлалия. Нет, не говорите! Есть один… идеальный молодой человек… в нем всё…

Софья. Не знаю, не слыхать что-то…

Евлалия. Он молод, хорош собою, умен, благороден, поэт.

Софья. Если так, то действительно идеальный.

Евлалия. Как он меня любит! Только…

Софья. А! Значит, и в солнце есть пятна?

Евлалия. Обещает иногда прийти, ждешь, ждешь его, а он не придет; а если придет, так ненадолго.

Софья. Да он богат?

Евлалия. Не богат.

Софья. Так надо денег давать ему побольше да почаще; он ни обманывать, ни опаздывать не будет, уж совсем идеальный сделается.

Евлалия. Денег! Что вы! Вы его не знаете… Денег дать! Да это обидеть, жестоко оскорбить его! Нет, как это возможно! Как я могу уважать его после этого!

Софья. Да зачем вам уважать, довольно с вас любить его! Кто же молодых людей уважает! Да и где их у нас взять таких, которых уважать можно!

Евлалия. Да нет, как это… как осмелиться предложить деньги?

Софья. Очень просто. Купите хороший, дорогой бумажник, а в бумажник-то положите рублей двести или триста. Вот и конфузиться нечего: вы дарите бумажник, а деньги в него нечаянно попали. Да мало ли как можно; хотите, я вас научу?

Евлалия. Нет, нет, не надо. Да я вам не верю, вы шутите.

Софья. Что за шутки! Я сама дарю. Да и как не дарить! Молодому человеку одеться хочется поприличней, да и мало ли у них расходов; а жалованье небольшое…

Евлалия. Нет, пожалуйста, не продолжайте! Это что-то будничное, прозаическое. Мы с вами не понимаем друг друга; мы говорим о разных предметах. Я понимаю только любовь чистую, возвышенную.

Софья. Возвышенная-то, пожалуй, еще дороже обойдется.

Евлалия. Что вы, что вы! Вы меня удивляете, вы меня поражаете!

Софья. Да, конечно. Возвышенная любовь гораздо скучнее, она очень надоедает молодым людям; на нее надо много времени даром тратить. Он бы почитал что-нибудь, пошел к приятелям, поиграл в карты, а тут надо возвышаться до возвышенной любви. Это очень тяжелое занятие.

Евлалия. Что такое… что за слова я слышу от вас! Да если все мужчины таковы, разве можно любить кого-нибудь из них?

Софья. Можно.

Евлалия. Скажите же мне, какого человека вы любите, какие у него качества, достоинства?

Софья. Он очень милый человек; у него есть ум, ловкость, некоторое остроумие.

Евлалия. И вы дарите ему вещи, деньги?

Софья. Дарю.

Евлалия. Да разве это любовь?

Софья (обидясь). А то что же? Жалеть человека, входить в его положение до мельчайших подробностей, помогать ему, доставлять удовольствие, делать приятные сюрпризы — разве это не значит любить? Это настоящая человеческая любовь; другая любовь, по-моему, хуже.

Евлалия. Извините меня; все это мне кажется как-то пошло; тут нет ничего такого… высокого… неземного.

Софья. Ну, а нет, так что ж делать, где же взять-то! Я люблю, как умею.

Евлалия. Нет, моя любовь другая. Впрочем, это так и должно быть; я люблю поэта, вы любите простого, дюжинного человека.

Софья. Ну, нет, нельзя сказать, чтоб вовсе дюжинный.

Евлалия. Простите моему женскому любопытству!.. Если вы меня считаете достойной вашего доверия, скажите: кто он?

Софья. Он, после вашего мужа, пожалуй, лучший человек здесь.

Евлалия(с любопытством). Но кто же он, кто?

Софья. Артемий Васильич Мулин.

Евлалия. Ах! (Чуть не плачет.) Поддержите меня!

Софья. Что с вами?

Евлалия. Мне дурно.

Софья сажает ее в кресло.

Ох! Благодарю вас!

Софья. Успокойтесь! Не принести ли вам воды?

Евлалия. Ах, нет, не надо… благодарю… Это пройдет… сейчас пройдет… Позвольте еще один вопрос… Вчера вечером Артемий Васильич был у вас?

Софья. Да, был, просидел весь вечер.

Евлалия (слабым голосом). Он обещал быть у меня, я его ждала долго, очень долго.

Софья. Позвольте мне за него заступиться! Вот видите ли, ему нельзя было не прийти ко мне; вчера поутру я послала ему в подарок великолепные часы, так он приходил благодарить.

Евлалия (со вздохом). Ах, довольно об этом.

Софья. Евлалия Андревна, я вижу, что мы соперницы. Послушайте, уступите мне его бесспорно. Вам нужно людей идеальных, с возвышенными чувствами; а по мне он таковский, мне и этот годится. По Сеньке и шапка.

Евлалия. Ах! Мечта всей жизни…

Софья. Да уж будет вам мечтать-то, пора на землю опуститься. Так отдайте же!

Евлалия. Возьмите!.. Вот он идет… Позвольте мне сказать с ним два слова!

Софья. Сделайте одолжение! Я пойду в кабинет. (Уходит в кабинет.)

Входит Мулин.

Евлалия и Мулин.

Евлалия. Подите сюда!

Мулин подходит.

Я вас… презираю!

Мулин. И слава Богу! Очень рад, Евлалия Андревна; благодарю вас!

Евлалия. Как мало в вас самолюбия! Вас презирают, и вы этому радуетесь.

Мулин. Да ведь какой камень-то с меня свалился! Ведь, бывало, когда вы меня еще не презирали-то, идешь к вам, так душа не на месте.

Евлалия. Чего же вы боялись?

Мулин. Любви вашей.

Евлалия. Это вздор. Мне Софья Сергевна сейчас призналась… Значит, вы любви не очень боитесь.

Мулин. Да ведь любовь-то бывает разная.

Евлалия. Какая разная?

Мулин. Есть любовь, которую сама природа подсказывает женщине; на эту любовь нельзя не ответить; та любовь знает тайну. А то есть другая любовь, напускная, пансионского и институтского происхождения, так называемое обожание; эта любовь напоказ: ее ужасно боятся мужчины; особенно жутко бывает подчиненному человеку.

Евлалия. Подите от меня! Повторяю вам: я вас презираю!

Мулин. Презирать-то — презирайте; а и поблагодарить меня вам тоже не мешает.

Евлалия. За что это?

Мулин. Вы сами признаетесь в любви и кидаетесь на шею человеку, которого вы совсем не знаете. Будь во мне поменьше совести и уважения к Евдокиму Егорычу или только просто не служи я у него, ведь из этого мог бы выйти скандал веселый. И сам-то бы я насмеялся над вами вдоволь, да и всему бы городу удовольствие большое доставил. Так вы сначала поблагодарите меня, что я этого не сделал, а потом уж презирайте, пожалуй.

Евлалия (тихо). Благодарю вас!

Входят Стыров, Коблов, Софья.

Евлалия, Мулин, Стыров, Коблов и Софья.

Коблов. Дурной пример вы подаете мужьям, Евдоким Егорыч. Я вам серьезно говорю. У нас ведь переймут сейчас; за вами, глядишь, другой и третий потянется. А там уж и все жены взбунтуются.

Стыров. Что мне за дело до других! Я у себя в доме хозяин: что хочу, то и делаю.

Коблов. Ну нет, это дело не личное ваше, это дело общественное. К свободе надо приучать исподволь; дай-ка вдруг волю-то, вы увидите, что от наших жен будет. Да всякая благоразумная женщина вам сама скажет, что сейчас после теремов к свободе привыкать нелегко.

Софья. А я слышала, напротив; говорят, к палке привыкать трудно, к свободе гораздо легче.

Евлалия. Если речь идет обо мне, так я и не желаю никакой свободы, на что мне она!

Софья. Что вы! Опять экзальтация! От чего хотите отказывайтесь, только не от свободы. Не теперь, так вперед пригодится.

Евлалия. Ах, да, конечно. Я сказала не подумавши. (Задумчиво.) Свобода — хороша… только я не знаю, что с ней делать…

Коблов. Ну, да что о пустяках-то толковать, пора бы и за серьезное дело, пора в винт садиться. Вон, кажется, партнеры подъехали.