Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
Самуэль был поражен словами Йосси, однако ничего не сказал; ему нужно было взять себя в руки: слишком уж невыносима была мысль, что Якова и Ариэля могут повесить.
Первым, с кем он столкнулся в Саду Надежды, был Игорь, который вышел ему навстречу, съедаемый тревогой за судьбу отца.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Самуэль. — Я же тебе сказал, чтобы ты шел в карьер, я сам позабочусь о твоем отце.
— Ты думаешь, я смогу работать, как ни в чем не бывало? Скажи хоть, в чем обвиняют отца?
Самуэль пересказал свой разговор с офицером, наблюдая, как с каждым его словом глаза Игоря все больше наполняются болью.
— Их повесят, как повесили тех несчастных из «Нили». Если уж у них не дрогнула рука накинуть петли на шеи женщинам, то что им стоить повесить моего отца и Якова?
— Так ты знал, что они работают на британцев? — спросил Самуэль.
Игорь все медлил с ответом; казалось, он не может подобрать слов.
— Было бы странно, если бы я этого не знал, — ответил он наконец. — Ты же сам слышал, как они это обсуждали. Только слепой мог не догадаться, что Яков и Ариэль связаны с британцами. Однажды я спросил у отца, замешан ли он в чем-то серьезном. Он всегда ненавидел ложь, поэтому просто попросил меня ни о чем его не спрашивать. Теперь я понимаю, что он не хотел подвергать меня опасности, поэтому делал все возможное, чтобы я ничего не знал об этих его делах.
— Сомневаюсь, что нам удастся спасти их от виселицы. Мы предложили офицеру все деньги, какие у нас были, но он отказался их взять. Завтра мы предложим ему еще больше денег — все, что сможем собрать. Если и это не поможет, я буду умолять на коленях самого Кемаля-пашу. Йосси обещал нам помочь; быть может, нам удастся их уговорить, чтобы смертный приговор заменили депортацией, как они поступили с Иеремией и Луи.
— Я знаю, что их уже не спасти. Но я знаю также, что мой отец предпочел бы умереть в борьбе, чем жить так, как живешь ты — пассивно наблюдая, что творится вокруг.
Лицо Самуэля залилось краской. На него нахлынули стыд и возмущение словами Игоря. Стыд, потому что ему было больно слышать правду, ведь он выбрал роль наблюдателя, и возмущение тем, что Игорь посмел его упрекать в этом.
— У всех своя история, — продолжал Игорь. — Мой отец никогда вам не рассказывал о всех наших лишениях в Москве. Мы страдали вдвойне от того, что были евреями и социалистами. Мы были двойным врагом для царя, и нам пришлось спасаться. Но отец никогда не сдавался. Он приехал сюда не только ради выживания, но и поскольку трудился над тем, чтобы воплотить свои социалистические идеи в жизнь. Я не уверен, что ты совсем не революционер, поскольку на самом деле ты социалист, раз уж в Саду Надежды мы реализовали то, что казалось утопией.
— Надеюсь, что мы сможем добиться депортации и этим спасти им жизнь, — вздохнул Самуэль, чувствуя себе очень усталым.
— Мы уже потеряли счет всем тем евреям, которых Кемаль-паша приказал депортировать, — надтреснутым голосом произнес Игорь. — Только не надейся: они возьмут наши деньги, а их все равно повесят.
Руфь и Кася изо всех сил сдерживали слезы, но это им плохо удавалось. Они провели бессонную ночь, и все это время рядом с ними были Дина и ее невестка Лейла.
— Мой брат Хасан утверждает, что британцы скоро займут город. Надеюсь, они освободят Якова и Ариэля, — сказала Дина, пытаясь утешить обеих женщин.
— Я слышала, что турки бегут из города, — заметила Лейла.
— Ненавижу этот город! — выкрикнула Кася.
— Успокойся, криком горю не поможешь, — сказала Руфь, сжав ее руку.
— Не выношу грохота бомбардировок, уже столько дней мы слышим над головой самолеты... Говоришь, британцы их освободят! Наверное, это те же, кто только что убивал нас своими бомбами, разрушая наш город! — В голосе Каси сочетались страх и ярость.
Марина поманила Самуэля в лабораторию, чтобы поговорить с ним вдали от посторонних ушей.
— Скажи мне правду, ты можешь спасти Ариэля и моего отца? — спросила она.
— Не знаю. Мы с Йосси сделаем все, что в наших силах, но мы не можем ничего обещать. В городе жуткая неразбериха, турки вот-вот потеряют Иерусалим. Не хотелось бы тебя обманывать, но я совсем не уверен, что твоего отца удастся спасти.
Когда на следующий день он вместе с Йосси пошнл на поиски офицера Кемаля-паши, ему сказали, что тот отправился на передовую. Они спросили у солдата, что же сталось с заключенными, но тот лишь пожал плечами.
— Вчера вечером повесили нескольких человек, — ответил солдат. — У нас и без того хватает забот, чтобы еще беспокоиться о каких-то предателях.
Самуэль вздрогнул, услышав эти слова. Йосси принялся совать монеты солдату в ладонь, пытаясь узнать о судьбе Ариэля и Якова. Солдат поначалу лишь огрызался, но в конце концов сказал, что сейчас все выяснит, и вышел из приемной, оставив их в одиночестве. Вскоре он вернулся.
— Это были предатели, и их повесили, — сказал он. — Так что если вы не хотите, чтобы и вас постигла та же участь, советую убираться подобру-поздорову. Кемалю-паше давно следовало перевешать всех жидов или выгнать их из страны, как мы поступили с армянами. Вы не заслуживаете нашего милосердия.
Самуэль и Йосси молча ушли. Они не осмелились даже просить, чтобы им отдали тела Якова и Ариэля. Турки понимали, что англичане вот-вот возьмут город, и сейчас, накануне вынужденного отступления, они были опасны, как никогда.
Йосси сообщил Касе и Руфи, что их мужья погибли на виселице. Дина и Лейла бросились обнимать безутешных вдов, стараясь хоть как-то облегчить горе. Игорь и Марина молчали, глядя друг на друга сухими глазами, не в силах даже плакать.
Самуэль приблизился к ним, не зная, что сказать. Ему хотелось плакать и причитать, как это делала Кася, предполагая, что от этого станет легче. Но от него такого не ожидали, он должен был сохранять спокойствие, говорить каждому, что нужно делать, хотя он и сам не знал, что он мог или должен теперь делать.
Но тяжелее всего для вдов было известие, что они так и не смогут забрать тела мужей.
— Значит, нам придется плакать над пустыми могилами? — рыдала Кася.
Игорь пошел было в город, намереваясь найти кого-то, кто бы помог найти тела Ариэль и Якова, но в Иерусалиме царило смятение. Британские самолеты разбомбили штаб-квартиру турков. Никому не было дела до того, что стало с телами тех людей. Турецкие офицеры размышляли, отступить или продолжать сражаться. Иерусалим пал ночью девятого декабря. Союзники еще не выиграли войну, но по крайней мере у британцев в руках уже был Священный Город.
Йосси теперь не знал ни минуты покоя. Город превратился в настоящее поле боя. Сотни людей остались без крова. А сколько их за эту войну умерло от голода, да и сейчас голодная смерть продолжала взимать ежедневную дань.
— От этого недуга есть лишь одно средство, — говорила Юдифь, его жена, помогая ему оказывать помощь больным, толпившимся у дверей дома. — И зовется оно еда.
Однако людей косил не один лишь голод. В городе свирепствовали венерические болезни.
— И этот город еще называют Святым! — возмущалась Юдифь. — Нигде больше нет такого количества проституток, как здесь. Просто сил нет смотреть на этих девиц, а ведь они еще совсем дети!
Она действительно болела душой за этих девушек, которые, как могли, старались выжить посреди ужасов войны, продавая себя, а потом толпились возле дома врача в надежде, что им дадут лекарство, способное хоть немного облегчить печальные последствия сифилиса.
Конечно, Йосси и Юдифь остро нуждались в помощи Самуэля. У них не хватало лекарств для всех несчастных, что приходили к ним за помощью.
Самуэль, Даниэль и Натаниэль с утра до ночи работали в лаборатории.
Многие больные нашли убежище в монастырях, которые открыли свои двери сотням страждущих.
Марина погрузилась в молчание, но продолжала работать. Работа оказалась единственным средством, которое спасало ее от невыносимой боли, которая охватывала ее всякий раз, как она вспоминала, что отца больше нет. Кася тоже притихла и сделалась похожей на отрешенно бродящий по дому призрак и время от времени скорбно вздыхая.
Руфь, которая страдала ничуть не меньше, намного лучше держала себя в руках, а Игорь искал утешение в работе, целыми днями пропадая в карьере. Все они чувствовали, как их душит этот город — этот древний город, о котором на протяжении веков грезили их предки. Этот город таил в себе одни лишь страдания, одни лишь страдания и боль.
Самуэль все свои силы отдавал лаборатории. Он похудел и осунулся; всеми силами он старался избегать мрачных мыслей, но они продолжали неотвязно его преследовать.
«Мне уже сорок восемь, а что я видел в жизни, кроме горя? Неужели горе и боль — это единственное, что уготовано мне в жизни? Неужели мне до конца жизни суждено терять близких?»
