Татьяна Майская - Забытые пьесы 1920-1930-х годов
ДИНА. Ты боишься испортить мою карьеру? Знай же, отец, что я клуб посещать буду…
ОТЕЦ. И может быть, в комсомол поступишь?
ДИНА. Если примут — вступлю.
ОТЕЦ. Только через мой труп ты вступишь в комсомол, а если я узнаю, что ты была в клубе, то выгоню тебя, как собаку… У кого она учится всей этой премудрости, интересно знать?.. Га. Твои старшие сестры тоже ходят в клуб? Скажи мне. Почему ты не учишься у Элеоноры…
ДИНА. Чему учиться?.. Не у кого.
Быстро уходит.
ЛЕЙБ ГЕР. Слышали? Га, дети.
БУХГАЛТЕР. В Советском Союзе нет детей, есть октябрята.
ЛЕЙБ ГЕР. Чертята, вы хотели сказать… Ничего, переволнуется… уладится… Что вы скажете относительно нашей сделки с Ефимом Степановичем?
БУХГАЛТЕР (усиленно жестикулируя). Человек он дельный и способный. Деньги ему доверить можно. Понятно, я очень рад, что вы перестанете мне морочить голову табачной фабрикой. Работайте, и бог вам поможет.
ЛЕЙБ ГЕР. Ну а бандероли?
БУХГАЛТЕР. Что значит — бандероли? Какая разница между бандеролями и ночными передвижениями столбиков по лесной границе или деятельностью финагента — все трефное… Даже сама жизнь наша трефная. Здесь мы уже отгрешим, а там…
ЛЕЙБ ГЕР. Патент будет на его имя…
БУХГАЛТЕР. Ерунда… В добрый час… Да, я забыл вам сказать, что лопнул камень на мельнице.
ЛЕЙБ ГЕР (встревоженно). Лопнул? (Уходя.) Новое несчастье…
Входит АДЕЛЬ, читая книжку. Медленно ходит по комнате из угла в угол, притворяясь увлеченной чтением. Изредка бросает взоры позади себя. Крадучись, на цыпочках, входит САЛИМАН ИСАЕВИЧ.
САЛИМАН ИСАЕВИЧ (крепко прижимая руки к сердцу). Адель Лейбовна, зачем вы меня пытаете? Прикажите мне сейчас броситься в море, и я брошусь. Я на все готов для вас.
АДЕЛЬ. На все?
САЛИМАН ИСАЕВИЧ (твердо). На все.
АДЕЛЬ. Тогда оставьте меня в покое.
САЛИМАН ИСАЕВИЧ. Только не на это.
АДЕЛЬ. Вы говорили: на все.
Ходит из угла в угол с книгой.
САЛИМАН ИСАЕВИЧ. Я знаю, почему вы перестали меня любить.
АДЕЛЬ. Я вас и не любила, а только флиртовала.
САЛИМАН ИСАЕВИЧ. С тех пор, как явился Ефим Степанович.
АДЕЛЬ. Как вы смеете выдумывать.
САЛИМАН ИСАЕВИЧ. А я вам говорю, что он влюблен в Элеонору.
АДЕЛЬ (иронически). Что, он вам рассказывал?
САЛИМАН ИСАЕВИЧ. Меня не подведешь, я все вижу. (Молчание.) А если я вас поцелую?
АДЕЛЬ. Не смейте.
САЛИМАН ИСАЕВИЧ (приближаясь). Нет, смею.
АДЕЛЬ. Я буду кричать. (Жеманно.) Вы пользуетесь моей беззащитностью.
Салиман Исаевич быстро хватает ее и целует.
Дверь открывается, и входят ЭЛЕОНОРА и ЕФИМ СТЕПАНОВИЧ.
АДЕЛЬ и САЛИМАН ИСАЕВИЧ исчезают в разные двери.
ЦАЦКИН (входя). Я восторгаюсь вами — вы коммерсант, и толковый коммерсант.
ЭЛЕОНОРА (польщена). Если бы не я, мой отец давно вылетел бы уже в трубу… благодаря мне многое делается.
ЦАЦКИН (улыбаясь). Ничего не поделаешь. Приходится иногда выслушивать неприятный комплимент и даже поцелуй. В Москве это считается bon ton[147], если девушка умеет дела ворочать. Теперь наивность и невинность товар не ходкий… теперь нужнее дело…
ЭЛЕОНОРА. А у нас в местечке, когда меня видят с предриком{154} или с зав. местхоза об руку или замечают, что я к ним захожу на квартиру, меня чуть не съедают. Папа говорит, что это ерунда. (Смеется.) Что два стакана золотых пятерок приданого любую прореху заполнят.
ЦАЦКИН. Ваш папа дипломат и умный человек. Вы должны его слушаться.
ЭЛЕОНОРА. Если бы не я, папа эту мельницу не получил бы.
ЦАЦКИН. Пришлось расплачиваться объятиями?..
ЭЛЕОНОРА. Ну, вы просто нетактичны…
Конфузясь, кокетливо смотрит в глаза Цацкину.
ЦАЦКИН. Такая жена мне нужна. Хотите быть моей женой?
Из дверей высовываются восторженная голова САЛИМАНА и печальная — АДЕЛИ.
ЭЛЕОНОРА. Экспромтом?
ЦАЦКИН. О, у нас в Москве это делается еще проще. Берут телефонную трубку и заговаривают с телефонисткой и если у нее голос энергичный и свидетельствует о том, что ей не место на телефонной станции, то назначают ей свидание… а вечером просят руки.
ЭЛЕОНОРА. А любовь?
ЦАЦКИН. В Советской России сокращена по штатам.
ЭЛЕОНОРА. Вы шутник.
ЦАЦКИН. Итак, вы согласны?
ЭЛЕОНОРА. Вы, наверное, знаете, что любовь теперь не модна?
ЦАЦКИН (смеясь). Даже болтуны-писатели о ней уже не пишут. Значит, согласны. В добрый час. (Целует ее лоб.) Кстати, в губы целовать негигиенично. Помните, и никого в губы не целуйте, даже меня.
ЭЛЕОНОРА (с деланым смущением). А я люблю, когда меня целуют в губы, долго и крепко.
Снова из дверей показываются головы.
ЦАЦКИН. Вам придется с этой привычкой на время расстаться. Не забудьте, я живу по Мюллеру.
ЭЛЕОНОРА. А вы знакомы с Мюллером? Кто он? Верно, высокая персона.
ЦАЦКИН. Да, да, высокая… во ВЦИКе… мой двоюродный брат…
ЭЛЕОНОРА. Кто — Мюллер?
ЦАЦКИН (слегка смущенный). Нет… нет, мой двоюродный брат работает с ним в Совнаркоме.
ЭЛЕОНОРА. Вы ведь говорили, во ВЦИКе.
ЦАЦКИН. Что же удивительного — по совместительству он работает в обоих местах. Вы знаете, сколько мест занимает Зиновьев? Пятнадцать, и все по совместительству. Вы думаете, Коминтерн{155} — это его главный пост? Ничего подобного, он в высшем Совнархозе, ленинградском соцбезе, московском РИКе, замсовнаркома, начальник ЦИКа и т. д. — без конца. И как вы думаете, работает он…
Входит ЛЕЙБ ГЕР. Увидев Цацкина и дочь, радостно улыбается.
ЛЕЙБ ГЕР. Я вам не помешал?..
ЦАЦКИН. Нет, теперь вы нам нужны.
ЛЕЙБ ГЕР. Я очень рад…
ЦАЦКИН. Ваша дочь согласна стать моей женой.
ЛЕЙБ ГЕР. Значит, вы просите у меня ее руки?
ЦАЦКИН. Фи!.. Это провинциально. Во-первых, что за выражение «просить руки», а во-вторых, если даже руку вашей дочери можно просить, то почему у вас, а не у нее?.. Нет, вы невозможные провинциалы… В культурном мире родители узнают о браке своих детей только с появлением внуков, и то не всегда.
ЛЕЙБ ГЕР. Значит, я вас не понял…
ЦАЦКИН. Нет, поняли. Я и ваша дочь ставим вас в известность, что мы решили стать мужем и женой.
Входит МАТЬ.
ЛЕЙБ ГЕР. Слушай, Гитля, Ефим Степанович просит… не то… заявляет, что он просит… не то… ну, руку… он берет Элеонору.
ГИТЛЯ. Я тебя не понимаю, какую руку?
ЦАЦКИН. Я женюсь на вашей дочери.
ГИТЛЯ (растаяв). Вы женитесь… Вы окончательно решили?..
ЦАЦКИН. Да.
ГИТЛЯ (плачет). Какое счастье… Ты сжалился надо мной, Бог…
ЦАЦКИН. Итак, согласно Кодексу Законов об актах гражданского состояния, Элеонора Лейбовна Гер стала Элеонорой Лейбовной Цацкиной.
АДЕЛЬ и САЛИМАН входят — один восторженный, а другая исполнена печали.
Акт четвертый
Дом кустаря. Бедная комната. На стенах развешаны портреты: барона Гирша{156}, Ротшильда{157}, хасидов{158}, Мизрах{159}, картина разрушения Иерусалима. Две кровати стоят по углам, прикрытые рваными одеялами. Стол без скатерти, на котором стоят немытые стаканы. На столе крошки хлеба. Посреди комнаты стоит бондарский стул, на котором сидит РЕБ ХАИМ и стругом обчищает дубовую клепку. Во время работы напевает синагогальный мотив. В стороне стоит ПОМОЩНИК его, мальчик, и скубилкой{160} обтачивает бочонок. На полу много щепок.
РЕБ ХАИМ (сам с собой говорит, произнося слова нараспев, по-синагогальному). А теперь, реб Хаим, возьмем рубанок и не оставим кочки на этой клепке. (Встает, берет рубанок и стругает.) Так, так, так, так, так…
МОИШКЕ. Реб Хаим, я уже кончил.
