Александр Блок - Том 4. Драматические произведения
Фаина. Да, правда. Голос у меня серебряной речкой вьется. А про глаза мне один писатель сказал, что глаза у меня — трагические… Ну что ж? Вот за то и купит… долги заплатит…
Герман (тихо). Фаина, ты изменишь мне?
Фаина. Как ты сказал? Х-ха! Что это значит? Что это значит? Да как ты смеешь? Разве я жена тебе? или кому-нибудь? Х-ха! Ступай к своей жене!
Герман. Ты сказала: любовь строга. Я знаю. Я все перенесу от тебя. Только дай мне смотреть на тебя…
Фаина. Вот до чего. доводит игра! Все — игра! Господи, все игра! Дай мне еще вина! Разве о любви можно говорить столько? Что-то есть в тебе, ах! такое мертвое!.. И во всех оно есть… Все вы такие. А я — живая, живая, живая! и никогда не будя твоей… и ничьей… никогда!
Герман. Тебя, Фаина, нужно приручать, как дикого зверя. Ты пьянеешь от воздуха и ветра и долго не можешь опомниться. Понимаешь ли ты, что мне нечего терять? У меня нет больше ничего заветного. Все выжег горячий удар твоего бича! Зачем же ты топчешь нежные цветы моей души? Ты думаешь, мне нужно от тебя то же, что другим? Клянусь, я не знаю, чего мне нужно? Но я связан с тобой навеки. И безумно кружится голова. Боже мой! Как мысли несутся! Как мысли несутся!
Фаина (смотрит на него). Может быть, правда. Иначе — я не была бы с тобой. А впрочем — (делает широкое движение над головой) я пьяна! От воздуха, от ветра, от ночи. Как я люблю этот город!
Герман. Мысли несутся, как птицы. Удержи. Мне надо, чтобы один миг было тихо. Правду все-таки сказал мне друг: нигде нет тишины. Но ты можешь одним словом удержать мысли. Недаром про тебя говорили, что ты обращаешь вспять корабли…
Фаина. Кто говорил?
Герман. Один монах.
Фаина. Монах? Я помню: на том берегу стоял монастырь. Как было хорошо. Ждала. Все ночи напролет. Что же он — знает меня?
Герман. Знает. Он послал меня к тебе.
Фаина. Я видела иноков. Они все такие строгие, бледные, серьезные… как ты.
Герман. Ну вот. Стало тихо. Стало дивно, Фаина. Буря твоя улеглась. И посмотри: в бокале играет искристое вино. О, как я долго ждал тебя! Всю жизнь. — К нам идут.
Друзья подходят.
Друг. Надеюсь, Герман, вы познакомите нас со своей дамой.
Они рассаживаются у стола.
Герман. Что вам угодно?
Неловкое молчание.
Второй друг. Какой приятный вечер. А давно ли вы занимаетесь вашим искусством?
Фаина, не отвечая ему, смотрит в окна, где мгла, огни и вьюга.
Третий друг. У вас, Герман, преинтересное сейчас лицо: напряженное и вдохновенное. Вероятно, у вас в данную минуту сильно действует воображение…
Друг. Я вижу, что вы не в духе. Шутки в сторону. Жена ваша…
Герман. Кто дал вам право говорить о моей жене?
Друг (насмешливо). Виноват. Может быть, ваша спутница не знает, что у вас есть жена?
Фаина. Я знаю.
Друг. Ах, вы знаете? И тем не менее, отвлекаете его от семейных обязанностей? Я хочу говорить начистоту. Герман, эта женщина…
Герман. Все, что вы скажете мне, я знаю. И потому — замолчите.
Друг. Мне вовсе не так приятно напоминать вам о том, что вы забыли. Но — это мой священный долг — я друг ваш. И во имя его — я прошу вас по крайней мере выслушать меня.
Герман. Я знаю все, что вы хотите сказать. Не могу и не хочу терять времени с вами: вы хотите, чтобы я оставил эту женщину и вернулся к своей жене?
Второй друг. Но, позвольте…
Герман. Не позволю. Я никому не давал права вмешиваться в мою жизнь. Я ничего не скрываю. Вас, по-видимому, беспокоит присутствие Фаины около меня? Ну, так знайте и слушайте (встает, поднимает бокал и читает, глядя е упор на Фаину)
Пусть минули и счастье и слава,И звезда закатилась моя,Ты одна не взяла себе праваПоносить и тревожить меня…
Пусть клевещут бесстыдные люди,Помогая жестокой судьбе —Не пробить им закованной груди:Ей защитой — мечта о тебе.
Из людей — ты одна мне не льстила,Между женщин — осталась верна;Ты в разлуке меня не забыла,Клеветам не вняла ты одна…
Средь обломков и дикой пустыниЯ без страха и гордо стою:Не отбить им последней святыни —Не утрачу любовь я твою!
И пустыни той вид не печален,И обломки те дороги мне,И блестит из-под груды развалинБриллиант, невредимый в огне!
Бросает бокал.
Фаина. Как хорошо!
Второй друг. Очень недурно. Чьи это стишки?
Герман. Это — стихи Байрона.
Третий друг. Совершенно верно, это юношеское произведение Байрона. Позвольте познакомить вас с его происхождением: великий поэт создал эти строки в 1816 году в Италии. Стихотворение называется «Стансы к Августе» и обращено к сводной сестре Байрона…
Герман. Я не затем читал эти стихи.
Фаина. Герман, все друзья у тебя такие?
Герман встает. Вслед за ним друзья.
Второй друг. Очень жаль. Мы нарушили приятный tete-a-tete…
Друг. Какая несправедливость! Я всегда желал вам добра. Вы платите мне сатирой!
Фаина. Герман. Мне скучно с ними.
Герман. Вы слышали, что сказала она? Ее слово — закон. Оно должно, быть законом — для всех.
Друг. Вы могли бы помнить хоть правила вежливости…
Герман. Я не знаю, вежливо ли врываться в чужую жизнь? Презирать женщину, которой вы не знаете? Хозяйничать и наводить порядок в чужой душе?
Третий друг. Но ведь мы — друзья твои…
Герман. Поймите, вы смешны, вы — давно умерли. Таких, как вы, бичевали в старых романах. Но вы нужны мне и вечно нужны миру лишь затем, чтобы точить на вас новую, творческую злобу!
Второй друг. Мы пришли не ради тебя, но ради несчастной, оскорбленной жены твоей, которую ты променял на эту цыганку…
Герман. Идите все прочь от меня! Все равно — все, кто лжет и кто говорит правду — все, все! Я остаюсь один с этой женщиной! И знайте, что хорошо мне, сладко мне, свободно — с мятежной злобой моей! (Кричит через стол, вслед уходящему другу.) Если ты еще друг мне, — передай святой, чистой, прекрасной жене моей Елене, что я больше не вернусь к ней — никогда! — Боже мой! Боже мой! Как же узнать, что добро и что зло!
Склоняется на стол и роняет лицо на мучительно сжатые руки. Фаина смотрит на него внимательными глазами.
Фаина. Тише. Тише. Твои добро и зло — слова.
<Седьмая картина><Герман>
Все миновало: прошлое, как сон.Завладевай душой освобожденнойТы, белоснежная, родная Русь.Холодный белый день.Душа, как степь —Свободная от краю и до краю,Не скованная ни единой цепью.Такой свободы и такого счастьяНе вынесла бы жалкая душа,Привыкшая к привязанностям мелким,К теплу и свету очага.В моей душе — какой-то новый холод,Бодрящий и здоровый, как зима,Пронзающий, как иглы снежных вихрей,Сжигающий, как черный взор Фаины.Как будто я крещен вторым крещеньемВ иной — холодной, снеговой купели:Не надо чахлой жизни — трех мне мало,Не надо очага и тишины,Мне нужен мир с поющим песни ветром;Не надо рабской смерти мне — да будетИ жизнь и смерть — единый снежный вихрь.
Герман стоит, выпрямившись, и смотрит вдаль. Метель запевает и метет. Становится темнее.
Голос Фаины (кличет издали)
Эй, Герман, где ты?
Герман
Здесь я!
Фаина
Герман! Герман!
Герман
Сюда! На снежный холм!
Фаина выходит из мрака, хватает Германа за руку и смотрит ему в лицо. Снег перестает идти, и становится светлее.
Фаина
Я не могла сдержать коней. Они испугались чего-то, шарахнулись в сторону и умчались. (Смеется.) Вот — теперь мы одни, как ты хотел.
Герман
Что же ты смеешься?
Фаина (садится внизу холма)
Ты, может быть, станешь целовать меня? Ты ведь мужчина — и сильнее меня. Можешь делать со мной все, что хочешь…
Герман
Зачем ты говоришь, Фаина?
Фаина
О чем ты спрашиваешь?
Герман
