Александр Амфитеатров - Отравленная совесть
Синевъ. Да вы же покойниковъ боитесь?
Олимпіада Алексѣевна. Я только утопленниковъ, если въ водѣ долго пробыли, а, если съ револьверомъ, ничего… даже интересно.
Синевъ. Жестъ красивъ?
Олимпіада Алексѣевна. Вотъ именно.
Ратисовъ. Господа, отвлеченности вещь хорошая, только, знаете ли, винта они все-таки не замѣнятъ.
Синевъ. Демосѳенъ глаголетъ вашими устами, дядюшка.
Ратисовъ. У меня въ кабинета уже приготовленъ столикъ.
Верховскій. Такъ что же мы теряемъ золотое время?
Олимпіада Алексѣевна (Ревизанову). Какъ? развѣ вы играете?
Ревизановъ. Съ особеннымъ удовольствіемъ.
Митя. Опять она къ нему!
Синевъ (напѣваетъ Митѣ). Пойметъ ли кто души моей волненье?
Олимпіада Алексѣевна (Ревизанову). Такъ что и теперь?
Ревизановъ. Соблазняюсь.
Олимпіада Алексѣевна. А я было хотѣла показать вамъ нашъ зимній садъ…
Синевъ. Знаемъ мы этотъ зимній садъ, сами хаживали…
Митя. О!!!..
Олимпіада Алексѣевна. Это — мой любимый уголокъ… такой поэтический…
Митя. Смотрѣть такими глазами на какой-то денежный мѣшокъ!
Синевъ. Говорю тебѣ: гимназистамъ при капиталистахъ не везетъ.
Ратисовъ (изъ кабинета). Андрей Яковлевичъ! Петруша! Что же вы, господа? Ждемъ.
Ревизановъ. Вы слышите…
Уходитъ.
Олимпіада Алексѣевна. Ну, пропустилъ моментъ — тебѣ же хуже. Была бы честь предложена, а отъ убытка Богъ избавилъ.
Синевъ (хохочетъ). Сорвалось!
Олимпіада Алексеевна. Митя… Ты видѣлъ въ нашемъ зимнемъ саду новую бесѣдку?
Синевъ. Нѣтъ, видно, и гимназистамъ иной разъ бываетъ удача…
Отходить къ Сердѣцкому, смѣясь, говорить съ нимъ.
Митя. Новую бесѣдку? Нѣтъ-съ, не видалъ. Да, и видѣть не желаю. Показывайте господину Ревизанову!
Олимпіада Алексеевна. Ай, какой Отелло! Вздоръ! Вздоръ!.. Давай руку. Изволь провожать меня… сегодня ты мой аркадскій принцъ.
Митя. Что вы хотите этимъ сказать?
Олимпіада Алексѣевна. Ты слышалъ…
Митя. Я — такой!.. Я не умѣю шутить любовью. У меня чувства. Я не понимаю легкихъ отношеній къ женщинѣ.
Олимпіада Алексѣевна. Ахъ, батюшки! что же? Бѣжимъ вдвоемъ на необитаемый островъ?
Митя. Я, коли что, на всю жизнь. У меня это просто. Весь классъ знаетъ…
Олимпіада Алексѣевна. Да ты руку-то давай.
Митя. Руку?.. Руку извольте. А только я легкихъ отношеній не понимаю. Я такой!
Идутъ къ дверямъ.
Синевъ. Тетушка! Вы не Олимпіада, — вы Иродіада!!!
Олимпіада Алексѣевна. Что такъ?
Синевъ. Младенцевъ избивать стали.
Митя. Опять дразнишься? Чортъ бы тебя побралъ.
Олимпіада Алексѣевна и Митя уходятъ. Синевъ хочетъ войти въ кабинетъ. Людмила Александровна его окликаешь.
Людмила Александровна. Петръ Дмитріевичъ.
Синевъ. Я, кузина.
Людмила Александровна. Этотъ Ревизановъ… герой… герой вашей исторіи… не правда ли?..
Синевъ молча и выразительно показываетъ въ сторону Ревизанова.
Людмила Александровна. Благодарю васъ.
Синевъ ушелъ.
Сердецкій. Что съ вами сегодня?
Людмила Александровна. Ничего… нездоровится немного… право, не обманываю.
Сердецкій. Ничего? А мнѣ кажется, очень много. И кажется, что нездоровится не тѣлу вашему, по душѣ. И еще кажется… говорить что ли?
Людмила Александровна. Какъ хотите…
Сердецкій. Что виновата въ вашемъ разстройствѣ этотъ господинъ…
Людмила Александровна. Ревизановъ? Вздоръ какой… Вы, Аркадій Николаевичъ, по старой памяти, всегда нѣсколько ревнивы къ новымъ лицамъ.
Сердецкій (смѣясь). Можетъ быть, можетъ быть… Хотя Ревизановъ не совсѣмъ новое лицо. Онъ, такъ сказать, лишь "въ первый разъ по возобновленіи"… и… и вы любили его когда-то.
Людмила Александровна. А! Вы могли бы не напоминать мнѣ… Какой позоръ! какой ужасъ!
Сердецкій. Онъ не позволилъ себѣ намекнуть на ваши прошлыя отношенія?
Людмила Александровна. Нѣтъ, нѣтъ!
Сердецкій. Я замѣтилъ два — три странныхъ взгляда, брошенныхъ имъ на васъ.
Людмила Александровна. Что же они говорили?
Сердецкій. По-моему, смыслъ ихъ былъ: "старая любовь не ржавѣетъ"…
Людмила Александровна. Ха-ха-ха! Бѣдный Аркадій Николаевичъ! Вы такъ любите меня, что воображаете, будто всѣ смотрятъ на меня вашими глазами… Голубчикъ! Гдѣ намъ побѣждать такихъ избалованныхъ Донъ-Жуановъ? Я молода и недурна собою только для вашей влюбленной слепоты.
Сердецкій. Нѣтъ. Вы очень хороши собою, на какой угодно избалованный вкусъ. А этихъ пресыщенныхъ прихотниковъ я знаю. Подобный господинъ способенъ преслѣдовать васъ даже безъ всякой любви, а просто потому, что вотъ оригинально: потому, что вы Верховская, что у васъ чудная репутація, что у васъ взрослыя дѣти, что у васъ нѣтъ и никогда не было любовника, и что есть свинское блаженство осквернить все это, растоптать, залить грязью… Если г. Ревизановъ вздумаетъ надоѣдать вамъ, и вамъ нуженъ будетъ другъ, вы, я надѣюсь, знаете, гдѣ его искать?
Людмила Александровна (преодолевая свое волненіе, шутливо кладетъ руку на его голову). Гдѣ же, какъ не въ этомъ старомъ, сѣдомъ человѣкѣ, съ юношескимъ сердцемъ и влюбленными глазами… Ахъ, вы, рыцарь мой!
Сердецкій (цѣлуетъ ея руку). Ну, вотъ, вы шутите, и я спокоенъ… А слова мои все-таки попомните. До свиданья: мнѣ пора въ редакцію, и я ухожу на французскій манеръ, не прощаясь съ хозяевами. Пусть винтятъ. До свиданья.
Уходить, но возвращается отъ дверей и пытливо смотритъ въ глаза Людмилѣ Александровнѣ, взявъ ее за обѣ руки.
Такъ ничего нѣтъ, ничего?
Людмила Александровна. Да что это, право? Мнительность какая! Ахъ, Аркадій Николаевичъ!
Сердецкій. Ну, ну, не сердитесь… не буду, не буду, я уже ушелъ, ушелъ… Всего вамъ хорошаго, моя золотая.
Въ дверяхъ смотритъ на нее въ полъ-оборота.
Эхъ! Да когда же я, старый чортъ, любить-то ее перестану?
Уходить.
Людмила Александровна (одна). Чувствуетъ… Признаться проситъ… Да ни за что! никогда! На пытку пойду, пусть меня клещами рвутъ не признаюсь!.. Ну что же?… Кончено: побѣждена. Въ чьихъ я рукахъ! въ чьихъ рукахъ!.. Боже мой! Я такъ слаба, а онъ такъ силенъ и золъ. Хочешь ты испытать, какъ разгнѣванный мужъ, въ бѣшенствѣ, отталкиваетъ развратную жену? хочешь ты услыхать позорную брань изъ устъ своихъ дѣтей?.. Дѣти мои! милыя! Вы ростете, всѣ вами любуются, какія вы добрыя, честныя. Кто васъ ростилъ, кто училъ, кто жилъ съ вами одною жизнью? Я! Все я! И теперь показать вамъ, что я всю жизнь лгала и прятала подъ красивыми словами позорное прошлое? Нѣтъ, я должна спасти себя отъ презрѣнія дѣтей, потому что должна спасти ихъ отъ ненависти ко мнѣ. Если человѣку противна родная мать, что же уважать остается ему на свѣтѣ? Пусть я стану еще порочнѣе и хуже, но лишь предъ самою собой. Моя семья останется счастливой, а за мои грѣхи я отвѣчу предъ Богомъ…
Въ кабинетѣ хохотъ.
Верховскій. Ха-ха-ха! безъ трехъ, милый Андрей Яковлевичъ! безъ трехъ!.. Ха-ха-ха! Помилуйте, господа, могъ ли я предполагать, что сажусь играть съ такими мастерами?
Синевъ. Скромничаете, дяденька, скромничаете! знаемъ мы васъ, какъ вы плохо играете.
Ревизановъ. Хорошо, что моя очередь выходить… Хоть духъ переведу, а то просто въ жаръ бросило…
Людмила Александровна. Будь, что будетъ. Мною держится мой домашній очагъ. Онъ даетъ свѣтъ и тепло слишкомъ многимъ. Я не имѣю права разрушать его…
(Ревизановъ выходить изъ кабинета. Онъ молча смотритъ на Людмилу Александровну. Она, вся трепещущая, сжимается, какъ отъ холода. Нѣмая сцена.)
Людмила Александровна (послѣ долгаго молчанія, почти шепотомъ). Я буду у васъ… я… я повинуюсь.
Занавѣсъ.
ДѢЙСТВІЕ III
Роскошный номеръ въ московской первоклассной гостиницѣ. Вечеръ.
Ревизановъ одинъ у письменнаго стола. Леони, въ короткой кофточкѣ, въ шаочкѣ, съ хлыстомъ въ рукѣ, тихо входить.
Леони. Ohe! mon gros… вотъ и я! Ты занять? Я мѣшаю?
