Гарольд Пинтер - Старые времена
АННА: Люк?
ДИЛИ: Такой здоровенный малый. Рыжие волосы, рыжая борода.
АННА: Право, мне кажется, вы ошиблись.
ДИЛИ: Ну как же, там сходилось целое сборище, поэты, кинодублеры, жокеи, конферансье, все такой народ. Вы еще носили шарф, да, да, черный шарф и черный свитер с юбкой.
АННА: Я?
ДИЛИ: И черные чулки. Только не говорите, что вы забыли «Пилигрим». Вы могли забыть название, но само заведение должны помнить. Вы были общей любимицей в баре.
АННА: Вы знаете, я никогда не была богата. У меня не было денег на спиртное.
ДИЛИ: У вас была почетная стража. Вам не надо было платить. За вами ухаживали. Я сам пару раз заказывал для вас стаканчик.
АННА: Вы?
ДИЛИ: Ну конечно.
АННА: Никогда этого не было.
Пауза.
ДИЛИ: Двадцать лет назад… или около того.
АННА: Вы говорите, что раньше мы встречались?
Пауза.
ДИЛИ: Ну, конечно, мы встречались.
Пауза.
Мы даже разговаривали. В этом кафе, например. И углу. Люк дулся, но мы не обращали на него внимания. А потом все поехали на какую-то вечеринку. К кому-то на квартиру, в Вестборн-роув. Вы сидели на узеньком диване, прямо напротив меня, и я запускал глаза вам под юбку. Ваши черные чулки казались еще чернее, оттого, что у вас белые бедра. Теперь все это в прошлом, конечно, не правда ли, во всем этом уже нет того осязательного интереса, все в прошлом, но тогда это казалось стоящим занятием. Я просто сидел, потягивая легкое пиво, и пялился, пялился вам под юбку. Вы не возражали, вы находили все это вполне допустимым.
АННА: Я знала, что вы пялитесь мне под юбку?
ДИЛИ: Разгорелся какой-то бурный спор, кажется, о Китае, или о смерти, а может, и о смерти, и о Китае, не помню точно, но во всей этой сутолоке только у меня был такой целующий взгляд и только у вас — такие целующие бедра. И вот вы сидите здесь. Та же женщина. Те же бедра.
Пауза.
Да, а потом к вам подошла какая-то ваша подруга, девушка. Она села на диван рядом с вами, и вы начали болтать и хихикать, сидя рядом, и я сполз немного вниз, чтобы видеть вас обеих, и продолжал пялиться на ваши бедра, ваши и ее, огрызаясь направо и налево, и вы знали, что я смотрю, а она — нет, но тут меня окружили толпой и стали требовать, чтобы я высказал свое мнение насчет смерти или Китая, или что там было, и они никак не хотели оставить меня в покое, они наклонялись надо мной, обдавая своим нечистым дыханием, скаля гнилые зубы, и эти зубы, носы, волосы, смерть и их задницы на ручках моего кресла довели меня до того, что я вскочил и начал вырываться, а они с такой яростью преследовали меня, словно это я был предметом их спора, я же оглядывался назад, ничего не различая в дыму, и пытался пробиться к столу, отыскать там на клеенке еще хоть одну бутылку с пивом, я смотрел назад сквозь дым, едва различая в толчее двух девушек на диване, одна из них — вы, склонившихся друг к другу и что-то шепчущих, а потом вы ушли. Я пробрался к дивану. На нем никого не было. Я смотрел на вмятины от четырех ягодиц. Две из них были ваши.
Пауза.
АННА: Какая печальная история.
ДИЛИ: Ничего не скажешь.
АННА: Я ужасно виновата, простите.
ДИЛИ: Ничего.
Пауза.
Больше я вас не видел. Вы совсем исчезли из тех мест. Наверно, уехали.
АННА: Нет, я не уезжала.
ДИЛИ: Но я больше не встречал вас в «Пилигриме». Где вы бывали?
АННА: О, на концертах, наверное, на балете.
Молчание.
Как долго Кэти купается.
ДИЛИ: Вы же знаете, что с ней делается, когда она попадает в ванну.
АННА: Да уж.
ДИЛИ: Обожает это. Проводит там массу времени.
АННА: Очень долго, да.
ДИЛИ: Страшно долго. Блаженствует там. Намыливает себя целиком густой пеной.
Пауза.
Всю целиком себя намыливает, а потом начинает потихоньку, потихоньку все смывать. Очень тщательно. Вот эта основательность сочетается в ней с какой-то, я бы сказал, утонченной чувственностью. Она потом весьма дотошно себя осматривает и, не говоря уж о чем другом, выходит такая чистая, как стеклышко. Вы согласны со мной?
АННА: Очень чистая.
ДИЛИ: Действительно, ни одного пятнышка. Ни одного потека. Сверкает, как воздушный шар.
АННА: Да, и как будто плывет.
ДИЛИ: Что?
АННА: Она из ванны — выплывает. Как греза. И совсем не замечает, что кто-то стоит рядом, ждет ее с полотенцем в руках ждет, чтобы завернуть ее. Вся погружена во что-то.
Пауза.
Пока не накинешь полотенце ей на плечи
Пауза.
ДИЛИ: Правда, она совсем не умеет вытираться как следует. Вы не находите? Потереть себя она может прекрасно, а вот с такой же основательностью с себя стереть… Я замечал, за годы моего общения с ней, что это ей далеко не всегда удается. Всегда найдешь на ней несколько капелек, притаившихся как ни в чем не бывало в самых неожиданных местах.
АННА: А почему бы вам самому ее не вытирать?
ДИЛИ: Вы советуете?
АННА: Вы могли бы сделать это как следует.
ДИЛИ: Прямо полотенцем?
АННА: Ну конечно, не криво.
ДИЛИ: Как, не криво?
АННА: Господи, ну конечно, полотенцем, прямо полотенцем.
ДИЛИ: Даже не знаю.
АННА: Конечно, вытрите ее сами, полотенцем.
Пауза.
ДИЛИ: А почему бы вам ее не вытереть?
АННА: Мне?
ДИЛИ: Вы бы сделали это как следует.
АННА: Нет, что вы.
ДИЛИ: Не хотите? Вы все-таки женщина, вы лучше знаете, где и в каких количествах на женском теле скапливается влага.
АННА: На свете нет двух одинаковых женщин.
ДИЛИ: Пожалуй, вы правы.
Пауза.
У меня блестящая идея. Может, нам использовать пудру?
АННА: Что же в ней такого блестящего?
ДИЛИ: А что?
АННА: После ванны очень многие посыпают себе тело пудрой. Это принято.
ДИЛИ: Одно дело, когда ты сам себя посыпаешь, а другое — когда тебя посыпают, это совсем не принято. Может, я ошибаюсь? Там, где я родился, это не принято, могу вас уверить. Мою мать хватил бы удар.
Пауза.
Послушайте, вот что я вам скажу. Я сделаю это. Я все сделаю. В конце концов, я муж. Но вы должны наблюдать за всей процедурой. И поправлять меня, где нужно. Этим мы убьем сразу двух зайцев.
Пауза.
(Про себя). Господи. (Медленно поднимает на нее взгляд.) Вам, наверно, около сорока теперь.
Пауза.
Если бы я сейчас вошел в «Пилигрим» и увидел вас там, в углу, я бы вас не узнал.
Дверь ванной комнаты открывается. Входит КЭТ. На ней купальный халат. Она улыбается Дили и Анне.
КЭТ (с наслаждением): А-а-ах.
Она подходит к окну, смотрит в темноту.
ДИЛИ и АННА смотрят на нее.
ДИЛИ начинает тихонько напевать.
ДИЛИ (поет): Твой ласковый смех впотьмах…
АННА (поет, нежно): Рукав твоего пальто…
ДИЛИ (поет): Память об этих днях…
АННА (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
КЭТ отворачивается от окна, смотрит на них.
АННА (поет): Как мы танцуем до трех…
ДИЛИ (поет): Как ты машешь рукой из авто…
АННА (поет): Как тает украдкой вздох…
ДИЛИ (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
КЭТ подходит ближе к ним, улыбаясь. АННА и ДИЛИ продолжают петь, но все более торопливо и небрежно.
АННА (поет): Как забудешь мотив невзначай…
ДИЛИ (поет): Как споешь вместо ля — до…
АННА (поет): Как стынет в блюдечке чай…
ДИЛИ (поет): Эту радость, о нет, у меня не отнимет никто…
