Никогда - Людмила Бержанская
Артем: Ты с мамой разговариваешь каждый вечер?
Оля: Да.
Артем: Тебе тяжело с ней общаться?
Оля: Нет. Просто, изредка думается, что умные и деликатные люди – редкость.
Артем: Не слишком ли ты требовательна?
Оля: Нет. Я люблю маму, и разумные советы с удовольствием слушаю. Но нельзя без разрешения лезть в чужой мир, даже, если это мир твоего ребенка. Подожди. Я вернусь через семь-десять минут. Включи телевизор, послушай, чем отличаются последние известия от предыдущих.
Артем: Можно я закурю?
Оля: Кури.
Оля уходит.
Конец I акта
АКТ II
Та же комната.
Оля: Я не долго?
Артем: (Курит и говорит скорее себе, чем Оле). Нет. Когда-то в молодости одна пожилая дама мне сказала: “Как хорошо, что молодость не знает и, ни к черту, что старость не может”. Тогда я не понял (пауза). А сейчас, вроде и не старость, а все равно с ярмарки жизни.
Оля: Артем, ну, ты прямо, как женщина – полон растерянности и расстройства при цифре пятьдесят. Да, брось, посмотри, как ты привлекателен, подтянут, элегантен. Любая женщина: и твоя ровесница, и совсем юная, будут польщены твоим вниманием. Поверь – это не комплимент, это правда.
Артем: Ну, девушка, вы мне, просто, льстите.
Оля: Не льщу. Это объективно. Ты был красивый молодой мужчина, а теперь стал очень привлекательным зрелым мужчиной.
Артем: От тебя слышать такие комплементы…
Оля: Да, не комплементы (пауза). Артем, я, ведь, только о внешности.
Артем: (Расхаживая по комнате). Помнится мне, что красота женщины умноженная на ум, есть величина постоянная: или одно, или другое. Я помню, что, кроме внешности, меня удивил сам факт, твоей потребности писать стихи.
Оля: Я продолжаю это делать (пауза). Для себя. Они очень нужны мне. Они меня спасают. Не думаю, чтобы другим моя душа была нужна. Стихи нельзя писать разумом. Вдохновение – это только сердечные взрывы.
Артем: А помнишь?
Как тяжко пишутся стихи,
Как трудно на листы ложатся,
Оля: (продолжает).
Как будто, старые грехи
Хотят со мной опять обняться,
Артем:
Они и тянут, и манят,
И просятся в уединенье,
Оля:
Они листвой в душе шумят,
Рождая новые сомненья.
Они про жизнь и про любовь,
Они про годы и разлуки,
Они про то, что вновь и вновь
Взорвет рифмованные звуки.
Артем:
Как тяжко пишутся стихи,
И, вызывая удивленье,
Оля:
Они, как старые грехи,
Становятся, вдруг, отчужденьем
Долгая пауза.
Оля: Когда я писала это, другие грехи мучили меня. Совсем не те, которые сегодня приблизились к моей жизни.
Артем: Господи! Ну, какие грехи могли мучить тебя тогда?
Оля: Ты.
Артем: Я?
Оля: Да.
Артем: Я чувствовал, что ты воспринимаешь наши отношения как грех. Что ты постоянно коришь себя (подходит к Оле почти с нежностью). Знаешь, молодость есть молодость. Понимаешь, но не задумываешься, не отягощаешь душу.
Оля: Разве тридцать три это молодость? Классический возраст мужской ответственности (пауза). А с годами ты научился отягощать душу?
Артем: Я понимаю, сейчас понимаю, как ответственно быть первой любовью и первым мужчиной.
Оля: Не любят люди ответственности, и стараются, всеми силами, этого не понимать (пауза). Какая ответственность перед двадцатипятилетним “синим чулком” (пауза) ? Да, не о том мы, не о том. Зачем эти разговоры, полу-оправдания, полу упреки. Ведь, не так все было, не так. Была молодость, сердце ждало любви, желало ее, примеряло к себе. И вот – тепло и вечер, и ,вроде бы, все обыкновенно, и так романтично. Просто, в кафе два, свободных от всего, человека за одним столиком едят мороженое. И все, как у всех, и все так, как не может быть ни у кого. И долгое-долгое счастье – целых две недели. И самые искренние обещания, и вера, что все впереди будет только так, как мы хотим, как мы решили. Нет даже тени сомнения, что это все (пауза) и навсегда. И каждый пойдет своей дорогой. Настолько своей, что никогда эти дороги не пересекутся (долгая пауза).
Артем: Ты одна?
Оля: Я не замужем (с горечью и кокетством). Представляешь, такая интересная женщина и никому, ну, просто, никому, не нужна.
Артем: Этого не может быть. У тебя, видимо, остались очень высокие требования. А может, стали еще выше (пауза). Я скажу тебе одну грустную, банальную и жестокую истину: для того, чтобы быть с мужчиной, мало быть умной, красивой и порядочной. Нужно обязательно быть, ну хоть чуть-чуть, стервой (пауза). Увы, мадам, этим недостатком вас природа обделила.
Оля: Ты помнишь, что меня называли “мадам”?
Артем: Интересно другое: я общался с огромным количеством интеллигентных женщин, но ни к одной у меня не было потребности обратиться “мадам”. Есть в тебе что-то. Не сударыня, не пани – только “мадам”. Мне кажется, что ты сама этого не понимаешь.
Оля: Не понимаю (пауза). Я многих вещей не понимаю. И самое интересное, что, в первую очередь, в отношении себя самой (пауза). Ведь, я была способной ученицей: обязательной, тщательной, аккуратной. Наверно, поэтому, я потом поняла, что все идет от моего пионерско-комсомольско-марксистско-ленинского воспитания, в котором были ужасающие противоречия (пауза). Меня учили, меня призывали быть свободной. Мне очень долго внушали, что только в такой свободной стране можно дышать полной грудью. В отношении груди, возможно, и была правда, а вот насчет свободного разума или свободного выбора – молчание (пауза). А тут еще из школьной программы не вычеркнули несчастного Достоевского, с его никуда не умещавшимися теориями о многовековом рабстве, которое долго-долго, капля за каплей, дави-дави, не передавишь ни в себе, ни в детях, ни во внуках, ни в правнуках (пауза). И хоть, видим мы свободную молодость, но только не понимают наши необразованные отпрыски, что не свобода это, а рабская вседозволенность. Гуляют дети рабов, думая, что свободны (пауза, Оля почти обвиняет, бросая слова в лицо Артема). И нет у нас различия: ни у слесаря, ни у министра, а, скорее всего, министр
