Карсон Маккалерс - Корень квадратный из прекрасного

ДЖОН: Эта книга пользовалась успехом.

МОЛЛИ: Единственная из всех. Иногда мне хотелось, чтобы ее не было. Она принесла ему славу и удачу, но успех был так грандиозен, что он его возненавидел. Несколько лет после этого он вообще не мог работать.

ДЖОН: Разве он не написал другой книги?

МОЛЛИ: Написал. Но она не получилась, и он проклял меня, Париса, город. Мамаша Лавджой купила для нас эту ферму с яблоневым садом. Мы собирались заняться физическим трудом.

ДЖОН: Кто мы?

МОЛЛИ: Все. Кроме того, Филипп начал писать пьесу. Он говорил, что это проще. Мы были полны надежд. Потом он устал и уехал в Мексику.

ДЖОН: Чтобы изучить местный колорит?

МОЛЛИ: Возможно, но не для своей пьесы. Он нашел кого-то и получил мексиканский развод. Целый год у меня было ощущение, будто кто-то сутки напролет колет меня ножом в сердце.

ДЖОН: Что с пьесой?

МОЛЛИ: Действие пьесы происходило через столетие после взрыва какой-то лунной бомбы. На земле уцелели только трое: мужчина, женщина и змей. Как видишь, она была жутко символичной.

ДЖОН: Вижу.

МОЛЛИ: Возможно, поэтому и провалилась. На премьере публика начала уходить после первого акта. Мамаша Лавджой стояла в вестибюле как овчарка и пыталась загнать зрителей обратно.

ДЖОН: Где это было?

МОЛЛИ: В Бостоне, месяц назад. Эти северяне совершенно фригидны. После того, как дали занавес. Филипп вернулся в отель и перерезал себе вены. Писать пьесы - это, наверное. Ужасная нагрузка на нервную систему.

ДЖОН: Особенно, если проваливаются.

МОЛЛИ: Не думаю, что Филипп хотел умереть. Но Мамаша Лавджой послала его в этот санаторий. Он теперь там. Бедняжка!

ДЖОН: Неужели ты не целовала никого, кроме Филиппа?

МОЛЛИ: Конечно, нет.

ДЖОН: Никого?

МОЛЛИ: Никого, кроме родных. Я же говорила тебе, что когда я целуюсь, со мной происходит что-то такое...

ДЖОН: В этом нет ничего такого.

МОЛЛИ: У меня кружится голова, и я теряю рассудок. А ноги превращаются в макароны. (Джон целует ее.) Вареные макароны.

Появляется Сестрица, в ночной рубашке, с папильотками.

ДЖОН: К нам пришли.

МОЛЛИ: Сестрица. Все в порядке?

СЕСТРА : Мне показалось, что я слышала голоса. Я вам не помешала?

МОЛЛИ: Конечно, нет. Ты выглядишь взволнованной и растерянной. Что случилось?

СЕСТРА: Ветер и стук.

МОЛЛИ: Это дверь гаража. Она всегда хлопает от ветра.

СЕСТРА: Я испугалась.

ДЖОН: Пойду запру. (Выходит.)

МОЛЛИ (вслед): Ящик с инструментом в гараже. (Сестрице). Ты была взволнована и расстроена еще утром, когда приехала. Что-нибудь случилось?

СЕСТРА: Мне надо поговорить с тобой наедине. Без мамы и Париса.

МОЛЛИ: Просто разговор по душам, дорогая? Или неприятность?

СЕСТРА: И то, и другое.

МОЛЛИ: Мамаша Лавджой сказала, что Парис коричневый как орех.

СЕСТРА: Коричневый, как орех - это все очень хорошо, но я хотела поговорить о Филиппе. Он завтра приезжает.

МОЛЛИ: Завтра? Филипп приезжает?

СЕСТРА: Ты нужна ему, Молли. Он хочет, чтобы ты снова за него вышла.

МОЛЛИ: Он такой эрратичный. Или эрротичный? Я всегда путаю эти слова.

СЕСТРА: Эрратичный - это неустойчивый. Эрос - бог любви.

МОЛЛИ: Любое из двух подходит.

СЕСТРА: Ты все любишь его?

МОЛЛИ: Филипп бросил нас. Но когда он входит в дверь, когда смотрит мне в глаза, и когда он... я... я всегда знаю точно, чего он хочет.

СЕСТРА: Вероятно, всегда одного и того же.

МОЛЛИ: Но не со мной! Не со мной, Молли Хендерсон!

СЕСТРА: Филипп - человек, которым с колыбели правит секс.

МОЛЛИ: Я это прекрасно знаю.

СЕСТРА: Веселую жизнь он тебе устроил!

МОЛЛИ: Не очень. Моя жизнь с ним была печальной.

СЕСТРА: Ты собираешься выйти за Филиппа в третий раз?

МОЛЛИ: Не думаю.

СЕСТРА: Нет такого закона, который бы вынудил тебя выйти за него замуж.

МОЛЛИ: Закона?

СЕСТРА: Никакого официального закона. И никаких поощрений за длительное замужество.

МОЛЛИ: Но когда я смотрю в его глаза... в его голубые глаза с золотыми искорками... Это невозможно описать.

СЕСТРА: Я знаю, о чем ты.

МОЛЛИ: Ты такая целомудренная. Мне трудно...

СЕСТРА: Ты бы удивилась, узнав, какие мысли порой мне приходят в голову.

МОЛЛИ: Почему же? Ты когда-нибудь была влюблена, Сестрица?

СЕСТРА: Да.

МОЛЛИ: О, моя милая. Я так рада. Он из Сесайти-Сити?

СЕСТРА: Нет.

МОЛЛИ: Из Атланты?

СЕСТРА: Нет, не из Атланты.

МОЛЛИ: А откуда?

СЕСТРА: Моя любовь живет в дальних краях...

МОЛЛИ: Он иностранец? Что же говорит по этому поводу Мамаша Лавджой?

СЕСТРА: Она ничего не знает. Это не один человек, их много.

МОЛЛИ: Много иностранцев? Ах, Сестрица, поездка утомила тебя. У нас ты отдохнешь.

СЕСТРА: Предметы моей любви не существуют для остальных. Но для меня они реальны.

МОЛЛИ: Вымышленные друзья?

СЕСТРА: Вот, например, один из них, который долго был со мной. Его зовут Анжело. Он живет за границей, и мы любим друг друга как муж и жена. Это шокирует тебя, Молли?

МОЛЛИ: Нет, дорогая.

СЕСТРА: Потом у меня был любовник по имени Рокко, он умер от чего-то ужасного, и я тоже. Мы умирали очень долго. Ночи сменялись как главы в романе. Это было ужасно, но как всегда в таких грезах, в этом было свое очарование, ведь мы смертельно любили друг друга. А если оба любят очень сильно, даже смерть романтична, если умирают вместе.

МОЛЛИ: Твои любовники существуют лишь в грезах, но они служат тебе утешением. Как мне Джон.

СЕСТРА: Джон? Тот, что чинит дверь? Постоялец из флигеля?

МОЛЛИ: Джон Такер. Прекрасное имя! Он влюблен в меня.

СЕСТРА: Не причиняй ему боль, Молли.

МОЛЛИ: Да я скоре отрежу себе уши, выколю глаза, вырву язык, чем сделаю это.

СЕСТРА: Благодарю тебя, Молли. Ты клянешься как ребенок.

МОЛЛИ: Он влюблен в меня, и я не могу сделать ему больно.

Спускается Мамаша Лавджой, одетая как Сестрица, и в папильотках.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Молли, есть тут английская соль или касторка?

МОЛЛИ: В кухне на полке. Я принесу.

Выходит.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Ужасный переезд. А еда в этих северных поездах! Когда я проснулась, я услышала разговор. Ничто не раздражает меня больше, чем голоса в доме, из которых ничего не разобрать. Я счастлива только в центре событий.

СЕСТРА: Ну вот, ты здесь

МОЛЛИ (возвращаясь): Сестрица сказала мне, что завтра возвращается Филипп.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Лорина Лавджой, разве тебе не известно, что я сама привыкла сообщать важные новости?

МОЛЛИ: Филипп действительно в состоянии уехать из санатория?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Он мечтает вырваться оттуда.

МОЛЛИ: Он здоров?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Ты нужна Филиппу, Молли, он хочет снова на тебе жениться.

МОЛЛИ: Не думаю, чтобы это вас радовало.

МАМА ЛАВДЖОЙ: В первый раз меня чуть не хватил удар. Во второй - было горько, но я покорилась. А теперь я - за. Экономия и здравый смысл.

МОЛЛИ: Экономия?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Санаторий, милая девочка, обходится в тысячу шестьсот долларов в месяц.

СЕСТРА: Но у тебя есть деньги, которые оставил дядя Вилли.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Да, удивительное завещание. Замечательное завещание. Я ему - седьмая вода на киселе, и вдруг - главная наследница. Замечательное завещание и такая неожиданность для всех. Тот случай, когда в тихом омуте черти водятся.

СЕСТРА: Ну, не такой уж дядя Вилли был тихий.

МАМА ЛАВДЖОЙ: У него была локомоторная атаксия. Это старинная болезнь, которая бывает у аристократов, и никогда у тех, кто имеет дело с акциями, нефтяными скважинами и биржевыми спекуляциями. Его считали немного безответственным, благослови его Боже. Кстати, он оказался у меня нетривиальным путем.

МОЛЛИ: Нетривиальным?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Вечером, как раз перед ужином, когда повсюду стоял запах репы, Дядя Вилли зашел с парадного крыльца и уселся в качалку. ""Офелия, - сказал он, - я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Раскачиваясь, принюхиваясь, слушая. "Я пришел в этот дом и намерен здесь остаться". Невероятно! А потом вроде бы как пошутил: "А кроме овощей найдется что-нибудь на ужин?"

МОЛЛИ: Вы были удивлены?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Откровенно говоря, вначале пришла в ужас. Он прожил с нами одиннадцать лет, каждый день, повязавшись салфеткой, ел сливочное мороженое, смазывал мою швейную машинку и подметал двор.

МОЛЛИ: Сколько денег оставил вам Дядя Вилли?

МАМА ЛАВДЖОЙ: Разве ты не знаешь, Молли, что можно спрашивать о деньгах бедных, но нетактично задавать подобные вопросы преуспевающим. Ло, детка, не знаешь, который час?

МОЛЛИ: Уже поздно.

МАМА ЛАВДЖОЙ: Вы, северяне - полуночники, как персонажи русских пьес. Пойдем, Сестрица. (Выходя шепотом): У тебя желудок в порядке?

Входит Джон.

ДЖОН: Мать Филиппа не задержится надолго?

МОЛЛИ: Нет. Зато Филипп задержится надолго, и это меня тревожит.

ДЖОН: Почему?

МОЛЛИ: Когда любишь человека, с которым разведена, это, конечно, тревожит.