Хосе Мария Вальдо Эчегарай-и-Эйсагирре - Великий Галеотто
Теодора. Браво, Хулиан! Как это на тебя похоже!
Дон Хулиан. Помнишь, год назад мне сообщили, что дон Хуан умер, а сын его остался без средств. И я чуть не насильно привез его сюда и здесь, в этой комнате, сказал ему: «Ты хозяин моего имущества, оно — твое, ибо я всем обязан твоему отцу. Распоряжайся всем в доме и смотри на меня, как на второго отца, хоть я не могу сравняться в достоинствах с твоим родным отцом. А чья любовь к тебе сильнее... это мы еще увидим».
Теодора. Да, так ты и сказал. А он разрыдался, как ребенок, и бросился тебе на шею.
Дон Хулиан. Он еще ребенок, и мы должны позаботиться о его будущности. Об этом я и задумался. Я думал о том, что могу сделать для него. И как раз тогда ты позвала меня смотреть на облака, на солнце, которое мне не мило с тех пор, как на моем небосклоне сияют два ясных светила!
Теодора. Я не совсем понимаю. Ты хочешь что-то еще сделать для Эрнесто?
Дон Хулиан. Разумеется.
Теодора. Можно ли сделать больше, чем ты уже сделал? Уже год он живет с нами, как член семьи. Будь он твоим сыном или моим братом, и то мы не могли бы относиться к нему нежнее.
Дон Хулиан. Да, но этого мало...
Теодора. Мало? Я думаю...
Дон Хулиан. Ты думаешь о настоящем, а я о будущем.
Теодора. О будущем? Но я представляю себе будущее Эрнесто. Он будет жить в нашем доме, сколько захочет, много-много лет, пока, наконец, не влюбится. И мы его женим! Ты выделишь для него долю из капитала. Он и она из церкви отправятся к себе домой. Недаром говорится — и я с этим согласна, — что женатому нужен свой дом. Они будут жить не с нами, но мы их не разлюбим. Они будут счастливы — мы, разумеется, тоже. У них будут дети, у нас тоже. У нас обязательно родится (нежно) дочь. Она и сын Эрнесто влюбятся друг в друга, и мы их поженим.
(Искусству исполнительницы предоставляется оттенить эту шутливую реплику.)
Дон Хулиан. Вот куда ты заглянула!
(Смеется.)
Теодора. Ты говорил о будущем и я о том же. Другого будущего я не хочу.
Дон Хулиан. Я согласен, Теодора, но...
Теодора. Какое «но»?
Дон Хулиан. Видишь ли, мы только исполняем свой долг, относясь к несчастному юноше по-родственному. Но к этому долгу теперь присоединилась любовь, которую заслужил Эрнесто. Теодора, у всякой медали есть две стороны. Оказывать покровительство и принимать — разные вещи. Боюсь, что его, в сущности, унижают мои благодеяния. Он самолюбив, даже горд, и надо помочь ему выйти из ложного положения. Сделаем для него все возможное, но так, чтобы он не знал.
Теодора. Как это?
Дон Хулиан. Увидишь.
(Смотрит в глубину сцены.)
А вот и он!
Теодора. Тогда тише!
(Входит Эрнесто.)
Дон Хулиан. Добро пожаловать!
Эрнесто. Дон Хулиан... Теодора...
(Кланяется как-то рассеянно, садится к столу и задумывается.)
Дон Хулиан. Что с тобой?
(Подходит к нему.)
Эрнесто. Ничего.
Дон Хулиан. Я вижу, ты взволнован.
Эрнесто. Ничуть не бывало.
Дон Хулиан. У тебя неприятности?
Эрнесто. Никаких.
Дон Хулиан. Может, я докучаю тебе своими расспросами?
Эрнесто. Вы? (Встает и порывисто оборачивается к нему.) Нет. Дружба дает вам все права. Вы читаете у меня в душе. Правда, я озабочен, но я вам все расскажу. Простите, дон Хулиан.
(К Теодоре.)
И вы, сеньора! Я неблагодарный мальчишка. В сущности, я не заслуживаю ни вашей доброты, ни ласки. С таким отцом и такой сестрой я должен бы чувствовать себя счастливым и не думать о завтрашнем дне, а между тем... Вы понимаете, что я в ложном положении? Я здесь живу из милости!
Теодора. Эти слова...
Эрнесто. Теодора!
Теодора. Нас обижают.
Эрнесто. Но это так.
Дон Хулиан. А я говорю, нет. Если в доме кто живет из милости, так это не ты, а я.
Эрнесто. Я знаю историю двух верных друзей. Моему отцу его благородный поступок делает честь, но я запятнал бы ее, если бы принял то, что он отдал. Я молод, дон Хулиан, и должен сам зарабатывать себе на хлеб. Разве это гордость или безумие? Не знаю. Но я помню, как отец мне говаривал: «Что сам можешь сделать, того не поручай никому, что сам можешь заработать, того ни у кого не бери».
Дон Хулиан. Значит, мои заботы тебя унижают? И друзей ты считаешь несносными кредиторами?
Теодора. Вас сбивает с толку голос рассудка. Но поверьте, в этих делах лучший советчик — сердце.
Дон Хулиан. Мой отец не был так высокомерен с твоим, как ты со мной.
Теодора. В те времена дружба была иная.
Эрнесто. Теодора!
Теодора (указывая на мужа). Его можно понять!
Эрнесто. Я неблагодарный!
(С глубоким волнением.)
Простите меня, дон Хулиан.
Дон Хулиан (обращаясь к Теодоре). Что за сумбур у него в голове?
Теодора (к дону Хулиану). Он совсем запутался.
Дон Хулиан. Это верно. И мудрец может утонуть в луже воды.
Эрнесто (печально). Я не знаю жизни и не нашел еще своего пути. Но я его угадываю... и трепещу. Да, я могу утонуть в луже, даже скорее, чем в море. Ведь с морскими волнами можно бороться, а как одолеть стоячую затхлую воду? Если мне суждено потерпеть поражение, то мое единственное желание, единственная мечта — не знать унижения. Пусть в последнюю минуту я увижу перед собой морскую бездну, и пусть она поглотит меня, пусть я увижу шпагу, которая меня пронзит, скалу, которая меня раздавит. Я хотел бы встать лицом к лицу с противником и умереть, презирая его. Все что угодно, но лишь бы не дышать ядом, разлитым в воздухе!
Дон Хулиан (Теодоре). Говорю тебе: он с ума сошел!
Теодора. О чем вы, Эрнесто?
Дон Хулиан. Какое отношение это имеет к нашему разговору?
Эрнесто. Я знаю, что думают люди, глядя, как я живу у вас без хлопот и забот. Когда я утром проезжаю по улицам с вами, с Теодорой или с Мерседес, когда я сижу в театре рядом с вами, езжу на охоту в ваше имение, ежедневно обедаю за вашим столом, всякий так или иначе задает себе вопрос: кто он? Родственник? Нет. Секретарь? Нет. Компаньон? Пожалуй, но в худшем смысле слова. Вот о чем перешептываются люди.
Дон Хулиан. Нет, не может быть!
Эрнесто. Это так!
Дон Хулиан. Назови хоть одно имя.
Эрнесто. Но...
Дон Хулиан. Хоть одно!
Эрнесто. Хорошо, не надо далеко ходить...
Дон Хулиан. Говори яснее.
Эрнесто. Дон Северо.
Дон Хулиан. Мой брат?
Эрнесто. Да, ваш брат. И донья Мерседес, его благородная супруга. Угодно еще?
Пепито. Так что вы скажете теперь?
Дон Хулиан (гневно). Скажу, что брат мой не прав, что жена его болтлива, а о сыне их и говорить не стоит.
Эрнесто. Они повторяют, что слышали.
Дон Хулиан. Порядочные люди не считаются с мнением толпы. Чем яростнее сплетни, тем сильнее надо их презирать.
Эрнесто. Так чувствует благородный человек. Но я таю, что слова, сказанные с умыслом или без умысла, сначала принимают за ложь, а потом могут принять за правду. Обнаруживают ли пересуды скрытое зло или дают ему начало? Кладут позорное клеймо на виноватого или толкают невинного на проступок? Уста сплетника коварны или строги? А сам он — соучастник или судья? Палач или искуситель? И осуждает он ради справедливости или ради собственного удовольствия? Не знаю, дон Хулиан. Но время и обстоятельства покажут.
Дон Хулиан. Я ничего не понял из твоих рассуждений. Думаю, это бред разгоряченного воображения. Но не стану бранить тебя. Ты хочешь независимости, не так ли?
Эрнесто. Дон Хулиан!..
Дон Хулиан. Отвечай.
Эрнесто (радостно). Да!
Дон Хулиан. Как раз представляется случай. У меня нет секретаря, я собрался было выписать его из Лондона. Но мне милее всех был бы чудак, который предпочитает жить в бедности и служить на жалованье, а не считаться сыном того (с нежным упреком), кто хочет быть его отцом.
Эрнесто. Дон Хулиан!..
Дон Хулиан (с комической серьезностью). Я человек требовательный и деловой и денег даром не плачу. Я буду беспощадно эксплуатировать тебя и заставлю работать не покладая рук, десять часов в день ты будешь просиживать за письменным столом: вставать придется на рассвете, и я с тобою буду строже, чем сам Северо. В глазах света ты будешь жертвой моего эгоизма. Но все же, Эрнесто...
(Не может подавить волнения, меняет тон и раскрывает объятия.)
В душе моей ты будешь занимать по-прежнему место сына!
