Хосе Мария Вальдо Эчегарай-и-Эйсагирре - Великий Галеотто

ХОСЕ ЭЧЕГАРАЙ-и-ЭЙСАГИРРЕ. ВЕЛИКИЙ ГАЛЕОТТО

Хосе Мария Вальдо Эчегарай-и-Эйсагирре (1832 - 1916) испанский драматург, Нобелевский лауреат 1904 года

Драма в трех действиях с прологом

Всему свету посвящается эта драма, так как всеобщему доброму расположению, а не личным заслугам я обязан ее успехом. Да, всем: публике, которая с первой же минуты интуитивно поняла идею моего произведения и благосклонно взяла его под свое покровительство; прессе, которая отнеслась ко мне внимательно и снисходительно, чего я никогда не забуду; исполнителям, которые силою таланта и высокого вдохновения, то с тонкой нюансировкой и глубоким чувством, то с энергией и силой, прибегая к комизму, достойному великих представителей драматического искусства, но избегая шаржа и сохраняя чувство меры, воплотили на сцене моих персонажей.

Я обязан всем и в этих строках всем приношу скромную, но искреннюю дань своей глубокой признательности.

Хосе Эчегарай

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Теодора.

Дон Хулиан.

Донья Мерседес.

Дон Северо.

Пепито.

Эрнесто.

Руэда.

Два лакея.

Современная эпоха: 18.. год. Действие происходит в Мадриде.

Кабинет. Налево балкон; направо дверь. Приблизительно посреди комнаты стол с бумагами, книгами и зажженной лампой. Справа диван. Ночь.

Эрнесто сидит за столом, собираясь писать.

Эрнесто. Нет!.. Невозможно!.. Тщетные усилия! Замысел ясен мне, образы теснятся в мозгу. Я слышу крики страдания, вздохи, насмешливый хохот... Передо мной целый мир страстей! Они рвутся на волю, окружают меня, и тогда я говорю: «пришла минута», берусь за перо, устремляю взор в пространство, напрягаю слух, сдерживаю биение сердца, наклоняюсь над бумагой... но увы! Очертания стушевываются, видение расплывается, крики и вздохи замирают... И вокруг меня нет ничего, ничего... Кругом пусто! Мысль ускользнула! Перо неподвижно, а лист по-прежнему бел. Как многолико Ничто! Эта черная, немая бездна неодолима! В ней полотна без красок, глыбы мрамора, невнятные отголоски... И я ничего не могу поделать с этим пером (берет перо) — и чистой страницей. Коварные свидетели моих честолюбивых замыслов и вечного унижения, раз я не могу справиться с вами, я уничтожу вас!

(Разрывает бумагу на мелкие кусочки. Пауза.)

Ну, и что же? Счастье, что меня никто не видел; эта ярость смешна и безрассудна. Нет... я все-таки попытаюсь. Нет, не сдамся ни за что. Может, попробовать так?..

(Дон Хулиан появляется справа. Он во фраке, пальто на руке.)

Дон Хулиан (останавливается в дверях). Эрнесто.

Эрнесто. Дон Хулиан!

Дон Хулиан. Не помешал?

Эрнесто (встает). Что вы, дон Хулиан! Прошу вас! А где же Теодора?

(Дон Хулиан входит.)

Дон Хулиан. Мы только что вернулись из театра. Она пошла с Мерседес наверх, а я направился к себе, но увидел свет в твоей комнате и решил пожелать тебе покойной ночи.

Эрнесто. Театр был полон?

Дон Хулиан. Как всегда. Все спрашивали о тебе, удивлялись, что тебя нет.

Эрнесто.Что это вдруг?

Дон Хулиан. Почему вдруг? Это естественно. А ты хорошо провел эти часы в уединении?

Эрнесто. Уединение было, а вдохновение — не при­шло, хотя я страстно его призывал!

Дон Хулиан. Как же так?

Эрнесто. Уже в который раз! Но зато я сделал полезное открытие.

Дон Хулиан. Какое?

Эрнесто. Я неудачник.

Дон Хулиан. Вот так открытие!

Эрнесто. Представьте себе!

Дон Хулиан. Почему же ты усомнился в своих силах? У тебя не выходит драма, о которой ты мне говорил?

Эрнесто. Именно так. Пока только я выхожу из себя.

Дон Хулиан. Почему же, милый Эрнесто, тебе изменило вдохновение?

Эрнесто. Я думал, что мою идею легко воплотить в драматическую форму, но получается что-то тяжеловесное, неуклюжее.

Дон Хулиан. В чем же дело? Расскажи.

(Садится на диван.)

Эрнесто. Попробуйте представить себе вот что: главное действующее лицо, та сила, которая двигает сюжет, вызывает катастрофу, упивается и наслаждается ею, — не может появиться на сцене.

Дон Хулиан. Потому что слишком безобразна?

Эрнесто. Нет. Не безобразнее нас с вами. Ее нельзя назвать ни дурной, ни хорошей. Отталкивающего в ней тоже ничего нет.

Дон Хулиан. Так в чем же дело?

Эрнесто. А в том, что эта сила, это действующее лицо физически не поместится на сцене.

Дон Хулиан. Господь с тобой! Неужели ты пишешь мифологическую драму с титанами?

Эрнесто. Пожалуй.

Дон Хулиан. Так расскажи!

Эрнесто. Это действующее лицо... весь мир! Величи­на изрядная!

Дон Хулиан. Весь мир! Тогда ты, конечно, прав. Мир не поместится в театре. Эта истина бесспорная.

Эрнесто. Вот видите, я прав!

Дон Хулиан. Не совсем. Весь мир сводится к ряду типов, характеров. Я мало в этом понимаю, но знаю, что есть такой прием.

Эрнесто. Совершенно верно. Однако в моей драме это невозможно.

Дон Хулиан. Почему?

Эрнесто. По многим причинам.

Дон Хулиан. Укажи хоть некоторые!

Эрнесто. Видите ли, каждый из тех, кто составляет толпу, каждая голова стоглавого чудовища, этого современного титана, которого я называю весь мир, появляется в моей драме на один миг. И произносит одно слово, бросает один взгляд, или просто улыбнется, или сделает что-нибудь не из злобы, а просто так равнодушно, рассеянно.

Дон Хулиан. И что же?

Эрнесто. Эти случайные слова, беглые взгляды, равнодушные улыбки, тихий шепот, ничтожные придирки собираются в фокусе, и происходит пожар, взрыв, катастрофа. Если я изображу толпу несколькими типами, то мне придется придать каждому те черты, которые на самом деле распределены между многими, а это совсем другое дело. На сцену выйдут типы отталкивающие, неестественные, злобные без всяких на то причин. Подумают еще, будто я изображаю дурное, испорченное, жестокое общество. Между тем я хочу только показать, что всякий, хотя бы самый незначительный поступок значителен, и когда жизнь суммирует их, возможны весьма серьезные последствия.

Дон Хулиан. Погоди! Слишком много метафизики! И луч истины теряется среди туч. Впрочем, тебе виднее. Мое дело — векселя, платежи, учет, бухгалтерия.

Эрнесто. Неправда! В вас так много чуткости, а это главное.

Дон Хулиан. Спасибо на добром слове, Эрнесто!

Эрнесто. Теперь вы понимаете, что я прав?

Дон Хулиан. Вовсе нет. Трудности преодолимы.

Эрнесто. Если бы только это!

Дон Хулиан. А что еще?

Эрнесто. Скажите, что, по-вашему, создает драматическую напряженность?

Дон Хулиан. Я не знаю, что ты называешь драматической напряженностью; но мне нравятся драмы, в которых говорится о любви и, в особенности, о несчастной любви, счастливую я вижу каждый день у себя дома.

Эрнесто. Прекрасно! Но в моей драме почти нет любовной интриги.

Дон Хулиан. Вот это плохо, из рук вон плохо! В таком случае твоя пьеса никого не заинтересует.

Эрнесто. Я же говорил вам! Впрочем, можно вставить любовь и даже ревность.

Дон Хулиан. Если так, то при хорошо разработанной интриге, каком-нибудь эффектном повороте событий...

Эрнесто. Нет! Все должно быть просто, обыденно... Ведь драма не проявляется внешним образом. Она разыгрывается в думах персонажей, развивается медленно; сегодня завладевает мыслью, завтра — частицей сердца и мало-помалу подтачивает волю.

Дон Хулиан. Как же это проявляется? Как выражается внутреннее разрушение? Как зритель узнает о нем? Может, ему придется целый вечер улавливать то взгляд, то вздох, то случайную фразу? Если так, это неинтересно. Чтобы это оценить, надо быть философом.

Эрнесто. Вот именно. Вы повторяете мои мысли.

Дон Хулиан. Я вовсе не хочу тебя обескураживать. Ты сам знаешь что делать. И пусть пьеса поначалу кажется скучной, неинтересной... ведь в конце концов случится катастрофа... взрыв...

Эрнесто. Пожалуй... когда опустится занавес.

Дон Хулиан. Значит, настоящая драма начнется, когда твоя пьеса закончится?

Эрнесто. Почти что так.

Дон Хулиан. Тогда тебе нужно написать еще одну драму, которая начнется, когда кончится первая. Судя по твоим объяснениям, первая не стоит труда, ты зря мучаешься.