Владимир Мирзоев - Тавматургия

Свидригайлов, не попрощавшись, выходит.

ОН. Я бы таких убивал.

ОНА. Интересная мысль.

ОН. Сорокалетний мужчина — это столп и опора, он обязан быть сильным и трезвым, чтобы мог конкурировать.

ОНА. С кем?

ОН. Хоть с китайцами, хоть с европейцами — это не суть. Если мы говорим не о всяких там псевдоправах и возвышенных чувствах — о главном, о выживании нации. Белая масть на краю — это ясно.

ОНА. Элементарно.

ОН. Этот отбор — он все равно существует…

ОНА. Дарвину можно помочь.

ОН. Сотни лет на Руси мордовали успешных и сильных. Я считаю эту тенденцию ложной. Пора поменять не правительство — вектор полезной работы.

ОНА. Я тебя поняла. Одевайся, пойдем.

ОН. Прогуляемся?

ОНА. Что тут у нас? Вот пила и топор, вот мешок и веревка… Есть еще тесаки для разделки убоины.

ОН. Это зачем?

ОНА. Мы пойдем убивать недотепу.

ОН. Ты серьезно?

ОНА. Конечно. Люблю от решительных слов — сразу к делу, быка, так сказать, за рога и к земле. Чтобы жертва была без изъяна, нужен беглый, но тщательный…

ОН. Курс молодого бойца?

ОНА. Медицинский осмотр.

ОН. А можно тебя попросить?..

ОНА. Хочешь трахнуться?

ОН. Снять напряжение… Можно?

ОНА. Ну еще бы. Где там у нас посошок?

Энергично спариваются, превращаясь в чудовище о восьми конечностях и о двух головах.

Темница для темных.

ПУ. Гутен морген, соседушка. Вам чифирь в постель или как всегда, нах?

БУ. Не матерись — Богородица плачет.

ПУ. Ох, какие мы стали постные да пресные…

БУ. Не сори, говорю.

ПУ. Интересно, с каких это пор?.. Кстати, слово «хуй» еще пятьсот лет назад означало всего лишь хвою или хвойную иголку, которая, как известно, длинная и зело колючая. Не может эвфемизм, условность Царицу Небесную до слез расстраивать.

БУ. Не понимаю, как это вообще могло случиться. Бред какой-то.

ПУ. Ты про хвою?

БУ. Да про какую хвою?! Я про нас, про наше тут положение.

ПУ. Есть любопытная теория — не помню, кто автор, но точно физик, а не лирик. Все мыслимое не просто возможно — оно реально.

БУ. То есть?

ПУ. То есть — оно происходит, случается, имеет место быть.

БУ. (задумался). Нет, я так не могу. Мне нужен конкретный пример.

ПУ. О’кей. Пример. Возьмем какую-нибудь публичную фигуру, персону. Скажем, Монику Беллуччи…

БУ. Почему именно Монику?

ПУ. Хорошо, пускай это будет Джек Николсон, если он тебе милее… Дай закончить мысль… Джек — всеобщий любимец, так? Кумир трех поколений киноманов и не только киноманов. Сомнительно, что какой-нибудь фраер захочет увидеть его на нарах, в гнилой тюряге, в жопе мира. Поэтому Николсон гуляет на солнышке, то в Париже, то в Калифорнии, зубастый и счастливый.

БУ. Не понимаю, к чему ты клонишь.

ПУ. Я клоню к тому, соседушка, что слишком многие хотят и всегда хотели увидеть на нарах тебя и меня.

БУ. Ну и что из этого следует?

ПУ. Понимаешь, они не просто хотели — они упорно представляли себе эту ситуацию, думали о ней напряженно, днем и ночью, иногда она им снилась. Они обсуждали ее за утренним кофе.

БУ. С кем обсуждали?

ПУ. Со своими домочадцами.

БУ. Ну и?..

ПУ. Значит, в какой-то момент времени, на каком-то участке вселенной, а может быть, в одной из смежных вселенных, число которых бесконечно, — это неизбежно должно было случиться.

БУ. Это что — наука?

ПУ. В общем, да.

БУ. Не верю я в это дерьмо!

ПУ. Твое законное право. Но другого объяснения у меня нет. Возможно, пока нет, еще нет.

БУ. Погоди, ты говоришь, что любой человек, любой кретин-избиратель — это не просто пищевая трубка, через которую проходят макчикены и макнагетсы, а…

ПУ. Волшебное существо, имеющее волшебный дар.

БУ. Но… это же в корне меняет дело.

ПУ. А ты об этом никогда ничего ни-ни?..

БУ. В смысле?

ПУ. Ты об этом никогда не слышал?

БУ. Не то чтобы не слышал… Конечно, я читал в свое время Новый Завет и все такое, но, понимаешь, книги — это одно…

ПУ. А жизнь — совсем другое?

БУ. Конечно, другое.

ПУ. Раньше я тоже так думал. Но теперь мы кемарим на шконках в камере без кондиционера. И это, прости, не литература, а весьма красноречивый факт твоей и моей биографии.

БУ. Хорошо. Давай мыслить логически… э-э… логистически. Черт! Здесь нужна логика!.. Если наше положение… если во всем виноват какой-то засранец, все это зачем-то себе вообразивший… Правильно я понял?

ПУ. Правильно.

БУ. Нужно этого засранца достать и, так сказать…

ПУ. Стереть в порошок? Замочить в сортире? Изуродовать, как бог черепаху? Неплохая идея. Но беда знаешь в чем? В том, что, скорее всего, этого засранца уже давно след простыл.

БУ. А где же он?

ПУ. Да где угодно. Наша участь от его агрегатного состояния ни в малейшей степени не зависит.

БУ. Как это может быть? Это недопустимо!

ПУ. Квантовая физика допускает.

БУ. В жопу квантовую физику!

ПУ. Говорят, даже в черной дыре информация не исчезает бесследно…

БУ. Заткнись!

ПУ. А вываливается в другой, не менее совершенной вселенной.

Свидригайлов пришивает пуговицы. Входит Маккензи.

М. Ну что, брат Аркадий, как работа, как настроение, а?

С. Нормально.

М. Вот и славно… Многие мечтают об этой работе. Люди, я имею в виду.

С. Да, я знаю.

М. Девять долларов каждые полчаса — это прекрасно. Можешь поверить.

С. Я верю.

М. Что-то у тебя не слишком счастливый вид.

С. Правда?

М. Богом клянусь.

С. Понимаешь, Маккензи… Эти пуговицы…

М. Да-да.

С. Не то что они мне не нравятся, но… Просто я думал о чем-то другом, когда фантазировал там, представлял себе это…

М. Да-да, интересно — что ты себе представлял?

С. Ну, не знаю… наверное, что-то более…

М. Или менее?

С. В общем, со смыслом.

М. Со смыслом?

С. Да. Только ты не обижайся.

М. С какой стати мне обижаться?

С. Конечно, я не профессор, но я человек начитанный. У меня есть опыт в разных делах. Например, я неплохо играю, мне обычно везет.

М. Карты, рулетка?

С. Если придерживаться определенной системы…

М. Ты полагаешь, в рулетке таится какой-то неочевидный смысл?

С. Нет, но… Я мог бы заняться чем-нибудь более осмысленным.

М. Другими словами: пришивать пуговицы и получать за это приличные бабки — это тебе не подходит.

С. Нет, почему?

М. Это ниже твоего достоинства…

С. Слушай, Маккензи…

М. Нет, Аркадий, это ты меня слушай! Завтра ты будешь бродить под землей по вагонам, и в каждом — нищий, вонючий, обоссанный сброд. Они вспомнят тебя; показать свои язвы, поплакать — это будет для них утешением. Нет, проявлением слабости. Пить и блевать — вот надежда для них и награда за муки… А хочешь, по городу будешь плутать с чемоданом убоины, прячась от света, шарахаясь собственной тени? Быстро, быстро! Старайся следы замести, путай следствие, имя смени и одежду, вместе с кожей, и все-таки знай наперед, что войдут, перст железный нацелят в лицо и объявят: «Вот он, убивец! Держи!»… Нет, Аркадий, ты не знаешь, какая бывает Америка.

С. Да, ты прав, я не знаю.

М. Тебе только скучно, а людям бывает и страшно.

С. Прости.

М. Тебе что — мало денег?

С. Не знаю, куда их девать.

М. Сходи на стриптиз.

С. А разве… Здесь бывает стриптиз?

М. Вот чудила… Ты спятил, Аркадий? Мы живем, слава богу, в свободной стране.

С. Подожди, что ты хочешь сказать?

М. Ну конечно — ты сам это выбрал.

С. Эти пуговицы? Но зачем?

М. А кто тебя знает. Может, застрял в голове некий образ, идея — ты же русский, тебе без идеи нельзя. Или хохол?.. Ну, не важно. Ты вспомни: девица, подросток, сидит у окна, пришивает обиду к стыду и думает, как бы иголку по вене себе запустить, чтобы к сердцу пришла.