Галина Щербакова - Будут неприятности (сборник)
ДАША. А ну как не почувствую?
ГРОМОВ. Этого я и боюсь.
ДАША. А ты не бойся.
ГРОМОВ. Ты поймешь кое-что насчет человеческой души, когда сама по-настоящему полюбишь.
ДАША (с иронией). Очень свежая, скорее даже только что освежеванная мысль.
ГРОМОВ. Понимаешь? Нелюбившие – есть бедные, ущербные приматы. Их пожалеть надо. За обделенность. И за то, что к некоторым понимание приходит поздно… И какой-то кусок жизни прожит без света… Без тепла…
ДАША. Папа! Я никого не сужу. Но я видела. Тебя и Катю. Поэтому ты больше не говори ничего. Прости, но мне неприятен такой всплеск эмоций. Я видела, как ты вот тут подключался к батарее…
ГРОМОВ (с ужасом). Ты видела?
ДАША. Зачем же такой священный ужас. Должны мы были с матерью это узнать или нет?
ГРОМОВ. Да, конечно… Но ты могла все не так понять… И потом мама…
ДАША. А маме надо сказать… Если всю жизнь без света и тепла, то о чем тут и говорить…
ГРОМОВ. Вот видишь, ты все не так поняла, все не так…
Даша, махнув рукой, уходит. Входят Катя и Росляков.
КАТЯ. Я провожу тебя до Внуково. Дорогой расскажешь, как вы там.
ГРОМОВ. Я с вами.
РОСЛЯКОВ. Я тронут. Пошли.
Уходят. Некоторое время сцена пуста. Входят Ольга Константиновна и Даша.
ДАША. Гнусно…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Не драматизируй. Как я понимаю, еще ничего не случилось.
ДАША. Я о другом.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Милая, другого сейчас нет. Есть информация, на которую я должна реагировать.
ДАША (вяло). Ну, не реагируй…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (страстно). У него все по-идиотски. Ну, заведи любовницу, ну, побегай на сторону, ну, укрась себя аморальным поступком, чтоб было что вспомнить в старости, – так нет же!
ДАША. Мать! Все ведь не так…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А! Так… Не так… Эдак…
ДАША. Я, дура, кинулась в панику. А он тебе совсем не нужен? Тогда отпусти его.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Когда ты была маленькая, у меня был человек, ради которого, казалось, я на все могу пойти. Но слышишь – казалось… И еще я рисовала картинки. И я мечтала, безумно мечтала показать их в Москве. И я плюнула на то, что мне мешало попасть в Москву. Я тут. В мои картинки одевается полстраны.
ДАША. Повторяю: я последняя идиотка… У тебя действительно все без анестезии…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (нежно). Доченька, ты умница. Ты поступила так, как должна была поступить. Ты у меня хорошая… Умная… И крепкая. (Обнимает ее.) Плюнь на это все. Перебесится отец. Перебесится. Раз в жизни – это почти закон природы.
ДАША. Мамка! Значит, всю жизнь картинки – и ты его не любила?
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Любила. И сейчас люблю. Ты думаешь, на свете один вид любви? По-польски любовь – милость… И еще есть коханье… А у русских – бабья жаль…
ДАША. Не морочь мне голову. Любовь или есть, или ее нет.
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А может, милость и жаль – это выше любви?
ДАША. Мать! Ты или великая актриса, или…
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Я, Дашенька, или… Для актрисы у меня излишек веса и ума. А они больше по части души и эмоций специалистки. (Кричит.) Ты уйдешь или нет?
ДАША. Я ушла. (Уходит.)
ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (устало). А что я могла ей сказать? (Ходит по комнате. Раздумчиво.) Она – мне – ничего – не – говорила. Вот это самое главное. Ибо если говорила, я должна выяснять отношения. Не хочу! Не буду! (Тихо.) Вот, Алена, и тебя прихватило… А тогда – я помню, я все помню, – когда меня саму жизнь вывернула наизнанку… Между прочим, я за неделю без всяких ухищрений похудела на восемь килограммов. Моя мать сходила с ума. Думала, рак… Это и был рак… Краб… Да! Алеша, Божий человек, даже не заметил, как я стала рядом греметь костями… Он тогда переходил на какую-то новую систему то ли оплаты, то ли работы, приезжал поздно и говорил в основном по телефону… Мама подключила всех знакомых, и меня поволокли к врачу… Мысль, что человек сохнет от любви, не пришла им в голову… И я никому не могла сказать… В один прекрасный момент я сама сделала себе операцию… Без анестезии. И никто не поставил мне памятник. Меня поили тогда какой-то гадостью. Одно знаю, там был собачий жир… Но это было правильно… Мне тогда чего-то собачьего явно не хватало. А выть хотелось. Громко так выть. Во всю ивановскую… Но это я тоже не умела… Только однажды на фильме «Дама с собачкой» я в самом деле заревела… Музыка там доконала меня совсем. Алеша был очень удивлен… Все объяснял мне, что я искусство воспринимаю больше шкурой… Я с ним соглашалась… А ему очень нравились его изящные наблюдения за моей шкурой и музыкой… Пошлость это была невероятная… А чего я, собственно, хотела? К чему это я все? К тому, что скотина он, что дал все увидеть Дарье… А Дашка теперь ждет… И как бы мы ни поступали, для нее все равно будет плохо… Вот в чем беда. Но главное – пусть она не видит смятения. И пусть она думает, что все это чепуха… Все устроилось, все успокоилось… Но не заслуживаешь ты, Громов, ничего хорошего уже за одно то, что Дашка видела. Я бы тебя, Громов, убила за это… А себя? За что бы я убила себя?
Затемнение. Высвечено решительное лицо Ольги.
ОЛЬГА. Все. Конец. Я тщеславная баба. Это сильнее меня и любви.
ГОЛОС. Брось! Если это сильнее любви, то любви и нет, и не было.
ОЛЬГА. Я тебя люблю. Я никого не буду любить. Но я остаюсь с Алексеем. Все.
ГОЛОС. Ну почему? Ну не из-за этих же чертовых модных картинок? Ну рисуй их тут!
ОЛЬГА. Нет! Не трави мне душу. Сказала. (Нервно.) Женщина поступает нравственно, не уходит от собственного мужа, и ее же клеймят.
ГОЛОС. Ты меня любишь?
ОЛЬГА. Да.
ГОЛОС. Ты понимаешь, что все остальное чепуха? Ведь мы же молодые, зачем же все уродовать?
ОЛЬГА. Я все сказала. Будь! Я тебе желаю всего… Пожелай и ты мне чего-нибудь.
ГОЛОС (страстно). Я желаю, чтобы ты жалела об этой минуте всю жизнь.
ОЛЬГА. Господи! Я не знала, что ты такой жестокий. Мне ведь и так…
ГОЛОС. Прости. Но ты этого сама хочешь. Ну, ладно! Не хочешь быть счастливой, будь богатой и знаменитой.
Аэропорт. Катя и Громов машут вслед уходящему Рослякову.
КАТЯ. Первый раз я не чувствую себя в порту одинокой. Это потому что с тобой…
ГРОМОВ. Мы третий раз здесь вместе.
КАТЯ. Да. Но тогда было совсем другое.
ГРОМОВ. Даша нас видела в комнате.
КАТЯ. Это ведь к лучшему, да? Не надо ничего объяснять. Она поймет. Она умная. Современная.
ГРОМОВ. Ты права. Но меня это разволновало. Детям не все полагается видеть.
КАТЯ. Это уже случилось, Алеша.
ГРОМОВ. Я понимаю. Но мне хотелось, чтоб это не выглядело обычным адюльтером… Чтоб усматривалась какая-то пошлость.
КАТЯ. Господи! Да какое это имеет значение! Пусть мне измажут подъезд дегтем, пусть меня стриженую проволокут по всему шоссе до Внуково. Веришь? Ну, не волнует меня это!
ГРОМОВ. Да, да… Так и надо… Я тебя понимаю… И стыжусь себя…
КАТЯ. Мы уедем – и все.
ГРОМОВ. А твоя аспирантура?
КАТЯ. Скажи еще – а сапоги в починке… Зачем мне все без тебя?
ГРОМОВ. Я не стою такой любви. Ты разочаруешься во мне. Я не герой.
КАТЯ. Я все про тебя знаю. Все. Я даже знаю, что ты сейчас очень боишься. Скажи мне – чего…
ГРОМОВ. Вины… Я не привык чувствовать себя виноватым.
КАТЯ (тихо). Привыкай. Теперь говорить об этом поздно… Ты обречен быть виновным – или перед ними, или передо мной.
ГРОМОВ. Да, да… И тут ты права. Но неужели нельзя иначе? Неужели великое человечество не додумалось…
КАТЯ. Великое человечество не додумалось, Алеша…
ГРОМОВ. Я говорю глупости…
КАТЯ. И Каренину было тяжело. И Вронскому, и Анне…
ГРОМОВ. Верно ведь? Как верно, да? Действительно, вся литература…
КАТЯ. Не дала ответа…
ГРОМОВ. Я люблю тебя.
КАТЯ. А я тебя. Обопрись об это, Алеша, обопрись!
Действие второе
Через две-три недели. Квартира Громовых. Здесь провожают в Набережные Челны Сережу.
ДАША. А тебе идет черная пара. Ты похож в ней на пингвина. И на жениха.
СЕРГЕЙ. Я давно не видел Катю. Я тут как-то подумал и решил: в общем, если ей это действительно надо для работы в Москве, то я могу расписаться… Действительно, так делают…
ДАША. Ах, какое открытие… И деньги берут… Ты с нее мог взять за это рублики… Только теперь вопрос отпал… Отвалился…
СЕРГЕЙ. Да я и не сомневался, что это треп… Такая девушка… Зачем ей химичить? Я одного парня видел… Мартын. Красивый, бородатый, усатый и говорит с ней только по-французски… При мне, конечно, по-русски… Тут я пардон…
ДАША. Давно ты их видел?
СЕРГЕЙ. Давно…
ДАША. Сейчас она говорит только по-русски.
СЕРГЕЙ. Другой, значит?
ДАША. А тебе, собственно, какое дело?
СЕРГЕЙ. Никакого. Просто ты сама когда-то приставала с ножом к горлу: помоги ей, помоги!
ДАША. А тебе хотелось, но ты ломался.
СЕРГЕЙ. Раз, два, три, четыре, пять…
