Александр Островский - Том 1. Пьесы 1847-1854

Недопекин. Как же! Ведь нынче балет! Зайди, возьми мне кресло в первом ряду.

Лисавский. Хорошо. Так ты дай денег.

Недопекин дает.

Ну, прощай!

Недопекин. Прощай!

Лисавский (возвращаясь) Так я уж кстати и себе возьму рядом с тобой, а?

Недопекин. Ну, возьми, чорт с тобой! Иван! Давай одеваться!

Входит Иван с платьем и Гришка. Недопекин надевает пальто, шляпу, берет палку и начинает ходить перед зеркалом; Гришка смотрит на него.

Гришка. Вон у Яшки-то княжеского штаны-то вот тут с пуговками.

Недопекин. Иван, какие там еще пуговки?

Иван. Это так точно; это грума называется.

Недопекин. Ну так ты вели ему сделать.

Иван. Это грума; а то вот вместо кучера во фрак сажают — так это жокей.

Недопекин уходит. Гришка за ним. Иван прибирает со стола, расставляет мебель; потом садится с книгой в кресло. Звонят.

Иван. Нет тебе покою ни на минуту! И свой-то с ног собьет, а тут чужие то и дело шляются.

Смуров (входит; за ним Вася). Что, Семен дома?

Иван. Уехали-с.

Смуров. А не знаешь куда?

Иван. Не знаю. Подождите; может, скоро будет.

Смуров. Подождем! Садись, Вася, будем его милости дожидаться.

Иван уходит. Молчание.

Вася. Абрам-то Сидорыч говорит нынче: я, говорит, протестую.

Смуров. Ишь ты, срам какой! А еще-то много должен, не слыхал ты?

Вася. Тысяч на пять серебром наберется.

Смуров. Все по доверенности матери?

Вася. По доверенности.

Смуров. Платежи-то не скоро?

Вася. По одному-то на этой неделе надо платить. Дан был Белорыбицыну; а он Семену Арефьичу передал. Семен-то Арефьич вчера и говорит в трактире: мне, говорит, заплатит, а то я старуху-то и в яму потяну.

Смуров. Да и поделом ей, дуре, коли допустила до этого. Хорошо еще, что я-то хватился, а то он накуралесил бы, что и не расхлебаешь. Ишь ты, как разукрасил сдуру-то! Трюмо завел! (Смеется.) Книжки разные! Покажь-ка, Вася, что там за книжки.

Вася (берет книгу). Французская, должно быть, либо немецкая.

Смуров. Нешто он по-французски-то знает?

Вася. Где, дяденька, знать! Так, для близиру лежат.

Смуров. Эка дурачина-то! (Смеется, потом вздыхает.) Эх, то-то глупо-то! То-то бить-то некому! (Молчание.) Чей это мальчонка-то у него?

Вася. Матренин внучек, что у тетеньки-то живет старуха; еще она сродни тетеньке-то.

Смуров. Так, стало быть, он сын Сидорыча-то, что у свата на фабрике?

Вася. Сын. А сестру его, Дашу, помните, тетенька замуж выдавала за лавочника. Еще, помните, Ганька-то кудрявый весь сажей вымазался.

Смуров. Помню, помню. Отец-то славный малый, честный, а мальчишку-то как обезобразили. Ведь вот отец-то его ни в чем не замечен, а сынишка-то что делает. Обругать надо человека — этакую штуку надеть. Конечно, он мальчишка, его как хошь тормоши; да за что же обезьяной-то наряжать! Как его зовут-то?

Вася. Гришуткой.

Смуров. Гришутка, а Гришутка!

Гришка (входит). Чего изволите-с?

Смуров. Повернись-ка, повернись! Хорош, брат, нечего сказать!

Вася. Дяденька! Точно он физик какой галанский. На птицу похож.

Смуров. Будешь похож, когда этакий кортекол наденут.

Гришка. Да нынче так носят.

Смуров. Да кто носит-то, глупый! Носят! Мало ли что носят! Всех нищих не перещеголяешь! Ну, за что тебя так обругали! Эх, Гриша, Гриша! Нехорошо, братец! Ты чем здесь занимаешься-то?

Гришка. Ничем не занимаюсь. На посылках, да пыль сотрешь, за столом прислужишь.

Смуров. Балуешься ты здесь, я вижу, около моего племянника-то. Тебя одели дураком, а ты и рад. А ты полно паясничать-то, ты уж не маленький, пора и об себе подумать. Чего ты здесь дождешься? Ничего не дождешься, ни лысого беса. А ты бы просился у бабушки-то, чтоб тебя куда в порядочное место отдали, в лавку, что ли, куда; на крайности со временем человек будешь, а то что народ-то смешить! Я вот бабушке-то поговорю.

Входит Иван.

Что ж, скоро ли будет-то?

Иван. Не знаю; может быть, и вовсе не приедет. Да вот вы напишите, что вам нужно. (Подает ему бумагу и перо.)

Смуров. Напишите! А что я стану писать! Ишь ты, разгулялся очень! Какого я ему рожна напишу! Умны вы очень! Напишите! Дурак ты, я вижу, и с барином-то о твоим; а то еще «напишите». Очень мне нужно! Поди-ка-сь, господа какие! Пойдем, Вася.

Иван. Что же сказать прикажете, коли Семен Парамоныч спросят?

Смуров. Скажи ему, что дурак он, вот что!

Вася. Дяденька, он говорит, что он образованный человек.

Смуров. Как же ему не быть образованным! Из трактиров не выходит, по рощам шампанское пьет. (Ивану.) Так ты слушай! Ты скажи ему, чтоб нынче же к матери приехал, что дяденька, мол, нарочно заезжал. Да ты скажи ему, что я сам старухе-то скажу, чтобы она доверенность-то уничтожила, да в газетах публикуем, что долгов за него не платим, тогда и живи, как он хочет: уж я ему ни слова не скажу. Мы ему хвост-то прижмем.

Уходят.

Неожиданный случай*

ЛИЦА:

Сергей Андреич Розовый, неслужащий помещик лет 27.

Павел Гаврилыч Дружнин, чиновник, товарищ Розового по учебному заведению.

Софья Антоновна, вдова лет 30.

Маша, горничная Софьи Антоновны.

Сцена первая

Кабинет холостого человека

Розовый лежит на диване.

Розовый (один). Однако это чорт знает как глупо! Даже совестно!.. Ведь вот один сидишь, а тебя в краску бросает. А еще считаешь себя порядочным человеком, про других говоришь: тот не так себя ведет, другой смешон. А что может быть хуже моего-то поведения? Совершенная гадость! Ну на что это похоже, что не могу я видеть женщины равнодушно: как только подойду, так теряю и рассудок и всякое соображение, говоришь и делаешь такие вещи, что после как будто тебе все это во сне снилось. Ну с чего я так разнежился вчера, например. Сначала-то как и путный, заговорил с ней о погоде, о литературе, а там и пошел, и пошел: «и какое блаженство быть любимым такой женщиной, как вы, Софья Антоновна! Да я не смею я мечтать о таком счастье…» Положим, что и другие то же говорят, да у них это как-то на шутку похоже; а ведь я чуть не со слезами. Ах ты, гадость какая! Да и Софья-то Антоновна хороша тоже!.. Ей бы посмеяться надо мной и кончено дело, — я бы и не лез больше, а то: «Да вам верить нельзя, да вы все так говорите». А я-то клясться, я-то божиться!.. Фу!.. (Закрывает лицо руками.) Для чего это я делал, теперь спрашивается? Жениться на ней мне совсем нет никакой надобности, я могу найти и лучше ее и богаче. А ведь я по своей глупости так повел дело, что она теперь думает, будто я влюблен без памяти и ей остается только осчастливить меня на всю жизнь. Да как ей не думать, когда я сам клянусь ей в этом!.. Ах, дурак, дурак! (Лежит молча.) Да вот что гадко-то, что каждая такая глупость меня мучит после, из головы не выходит. Ведь забываешь же иногда вещи и важнее, а тут вдруг ни с того ни с сего придет тебе в голову иногда даже во время разговора с кем-нибудь — весь вспыхнешь и сконфузишься чорт знает чему. Уж я и не знаю, говорить ли мне об этом Дружнину, или нет. он взбесится на меня, непременно взбесится, изругает, пожалуй!.. А все-таки надобно с ним посоветоваться, это дело начинает принимать серьезный характер. Только я думаю не рассказывать ему всех-то глупостей, а так кое-что, слегка, да и попросить у него совета. А то женишься, пожалуй, ей-богу, женишься! Уж у меня сердце чувствует, что женюсь когда-нибудь так совсем на посторонней женщине, вдруг предложу руку, да и кончено дело. (Задумывается.) А какая там вчера была девушка!.. Что это за прелесть! Вот красавица-то! Меня так и подмывало поговорить с ней о чем-нибудь, да боялся. Ну, вдруг ни с того ни с сего откроешься в любви… Девочка молоденькая!.. Что должна подумать? Либо обидится, либо за дурака сочтет.

Дружнин (входит). Здравствуй, Сережа!

Розовый. А, здравствуй, Павел!

Дружнин (садится). Ну, что новенького у тебя?

Розовый. Какие же у меня могут быть новости!

Дружнин. Что ты толкуешь: какие новости! Ведь я тебя целую неделю не видал — неужели ты все дома сидел?

Розовый. Нет, не все дома, был кое-где.