Жан Ануй - Золотые рыбки или Отец мой славный
Антуан. Ты не дашь мне об этом забыть. Но даже то, что я вынужден проводить с тобой целую неделю, не мешает папе придерживаться принципов. Он воин вольный, и поклялся защитить меня от гибельного влияния денег.
Кислюк (крутя педали). Лицемер! Мерзавец! Все вы одинаковые! Ты не больше папочки стоишь. У меня искривление позвоночника. Я — калека. А ты тащишь меня за собой на велосипеде.
Антуан (крутя педали). Не нужно было ехать!
Кислюк. В трёхдневные каникулы мсье соизволили посетить замки Луары… Ты к тому же ещё и пассеист! У меня была одна возможность поймать тебя и заполучить мои деньги.
Антуан. Если ты отправился для этого, то зря крутишь педали. Когда приедем в Блуа, лучше возвращайся на поезде.
Кислюк. У меня нет денег даже на третий класс. Бедняку оставили только ноги.
Антуан. Тогда крути педали!
Кислюк. Ты омерзителен! Уже навострился продолжить дело своего папочки. Народ учатся душить с раннего детства.
Антуан. У папиного дела не будет приемников. Он сердечник, у него было уже два приступа. Мама же немедленно продаст фабрику, чтобы слинять в Италию со своим красавцем-любовником. Верх лично её стремлений — это Ривьера и изысканный половой акт.
Кислюк. Буржуазной падалью народ не интересуется. А инфаркты — болезнь шишек. Мой папа в шахте, харкает лёгкими вот уже тридцать лет, а маман, родив одиннадцать раз — гниль на колёсиках и ничего больше. Вот что такое родня обездоленных! Презентабельные предки! Игривая неверность матери и инфаркты, всё это семейные беды барчуков… Так что, чтоб выбить из меня слезу по поводу твоих стариков, приходите завтра! Лучше раскошеливайся и гони монету.
Антуан. Ничего выбивать из тебя я не собираюсь, а денег у меня нет.
Кислюк. А если у тебя и ста франков нету, голодранец, зачем же ты едешь осматривать замки Луары, заставляя несчастного люмпена крутить педали за твоей спиной?
Антуан. Для того чтобы пополнить мой кругозор.
Кислюк. Пополняют, подлецы, свой кругозор на крови народа! А коксальгию мою ты, куда засунешь?
Антуан. Ехать не нужно было, никто тебя не заставлял.
Кислюк. Вдвойне подлец! Народ разве свой кругозор расширять права не имеет?
Антуан (крутя педали). Имеет. Именно поэтому я тебя с собой и взял. Так что, люмпен, крути педали и оставь элиту в покое!
Кислюк (без сил). В горку, к тому же! Только одни подъёмы! Ты нарочно это придумал, чтобы меня унижать.
Антуан (тоже крутя педали с трудом). Мы по одной дороге едем!
Кислюк. Да, но ты лучше питался! Тебя нежили с детства. Таблетки кальция от Фалльеров, молоко Неслё, мерзавец! А я был недокормленным отпрыском. Кожа да кости. На меня больно было смотреть. Справедливости нет.
Антуан. Давно пора в этом убедиться.
Кислюк. К тому же, я провалю выпускные экзамены! С детьми из простых они привередливы вдвойне. Препятствия чинят… Не знают, куда бурсаков деть, так что берут с нас натурой. У них имеются тайные списки. Они дают нам только такие билеты, на которые никогда не хватает времени подготовиться. Долго ты ещё будешь надо мной измываться, эксплуататор?
Антуан. До следующего этапа. Мы вместе его наметили.
Кислюк. Туберкулёзный пролетарский сын с болезнью тазобедренной кости… и всё из-за ста франков! Тебе не стыдно?
Антуан. Нет.
Кислюк (неожиданно жалобно). Больше не могу, старик! Уверяю тебя, не могу! Я буду ныть…
Антуан (тормозя). Ладно. Я хочу избежать этого печального представления. Остановимся и отдохнём под деревом десять минут.
Входит дерево. Они оба слезают с велосипедов и растягиваются в тени дерева. Кислюк, рухнув без сил, бормочет…
Кислюк. Только не подумай, что я тебе за это признателен. Ты сделал передышку из расчёта. Это классовый рефлекс. Ты меня эксплуатируешь, но когда чувствуешь, что я на грани, то немного щадишь, чтобы пользоваться мной дальше. Буржуи заботятся о том, чтобы прислуга, помыв посуду, шла спать, потому что с рассвета она должна быть готовой работать с новыми силами. Ваша система хорошо отлажена.
Антуан (растягиваясь на земле, вздыхает). Какой же ты всё-таки зануда! Ты не моя прислуга.
Кислюк. Этого только не хватало, мерзавец! Ты мечтаешь, чтобы я и ботинки тебе ещё начищал?
Антуан. Спасибо. Я начищаю их сам. Это тоже входит в папины принципы.
Пауза. Они отдыхают.
Кислюк. Ты никогда не задумывался, почему я стал твоим другом?
Антуан. Случалось.
Кислюк. Потому что я тебя ненавижу.
Антуан (спокойно, после короткой паузы). Я это знаю.
Кислюк. Когда в прошлом году мы купались вместе, и я чуть не утонул, ты нырнул и вытащил меня на берег. Если бы у меня были силы тебя задушить, я бы это сделал.
Антуан. Знаю.
Кислюк (после паузы). Тогда почему же ты со мной ездишь, почему не поедешь с другими? Все барчуки горят желанием стать твоими товарищами. Даже виконт Вногуукушенный, который, тем не менее, ни с кем знаться не хочет…
Антуан. Не знаю. Видимо потому, что ты мне нравишься.
Кислюк. Вдвойне мразь!
Довольно длинная пауза. Антуан берёт из сумки бутылку лимонада и протягивает её Кислюку. Они оба пьют из горлышка.
Антуан. Что ты хочешь сделать с этими деньгами?
Кислюк. Если бы я сказал, что деньги мне необходимы для лечения хронического фурункулёза матери, ты бы мне их, может, и дал, вонючий буржуй! Милосердие чешется у вас в одном месте. Оно вас успокаивает. (Пауза.) Я хочу кутнуть с одной девчонкой! Народ тоже имеет право на любовь.
Антуан. Вокруг казарм ходят барышни за двадцать франков.
Кислюк. Я хочу чистоплюйку, которая курит и, как говорится, пердит только в шёлк. Такую, как в Гран-Кафе, чтобы своя комната, и атласное постельное покрывало. Я хочу такую, чтобы хорошо пахла. Я люблю люкс! Это моё право или как? Вокруг меня слишком несло с самого раннего возраста. Я люблю духи.
Антуан (вытаскивая ассигнацию из кармана). На, возьми. Если для этого. Только нужно будет сократить путешествие. Вернёмся завтра. Мы не увидим замок Шенонсо.
Кислюк (убирая деньги в карман, с ненавистью). Не воображаешь же ты, что я скажу тебе за это спасибо?
Антуан. Нет.
Кислюк (с ухмылкой). Франция — это красиво, это великодушно, это щедро! Мсье жертвует ради меня одной из её достопримечательностей. В культуре его будет зиять пробел, чтоб только я смог заделать роскошной девочке, как настоящий барчук… Чешется местами, где прёт милосердие, согласитесь… Теперь мсье простаки трещит по швам от этого ощущения? Мсье делает в штаны тайным удовольствием, потому что подал двадцать монет уличному бродяге.
Антуан (спокойно поправляет). Ошибаешься. Не двадцать, а сто.
Кислюк. Цифры ничего не значат. У твоего папочки, несмотря на инфаркты, наверняка ещё в носке есть. Видишь эти сто франков, которые я должен был выпрашивать у тебя весь день, как попрошайка, несмотря коксальгию, крутя за тобой по пятам педали, так вот, я, батенька, тебе их никогда не прощу. Я почти предпочёл бы отказ иль пинок в зад коленом. Я тебе их запомню, эти сто тугриков, можешь быть уверен, как и всё остальное. Потому что у бедных, если хочешь знать, имеется такая тетрадка, как у прачки, там всё записано!
Антуан. Тебя не трудно прервать понос твоей ненависти на время привала? На дороге продолжишь.
Наступает тишина.
Кислюк. Мне бы на твоём месте было бы стыдно.
Антуан. Стыдно чего?
Кислюк. Чувствовать себя всегда хорошо. Тебе этого никогда не говорили?
Антуан. Говорили.
Кислюк (глядя на него, искажённый ненавистью, шепчет). Свинья!
Антуан (поднимаясь). Ладно, пойдём отольём! Тебя это облегчит, и мы вновь двинемся в дорогу.
Пока они пристраиваются к дереву, свет гаснет. Ширмы меняют положение в темноте. Когда площадка вновь освещается, там уже стоит кое-какая лёгкая садовая мебель. Может быть, актрисы сами, появляясь, выносят стулья, а горничная несёт уже накрытый чайный столик. Также с колосников спущена лёгкая лесенка, на которую вешают разноцветные лампионы (фонарики). Входит Шарлотта, мадам Прюдан, её мать и две дамы, которые пришли в гости.
