Доброе имя - Константин Михайлович Симонов
Дима (строго). Что вы тут делаете?
Твердохлебов. Курю. А что, нельзя?
Дима. Можно. А вас дядя Вася пустил сюда?
Твердохлебов. Пустил.
Дима. А где он?
Твердохлебов. Ушел.
Дима. Как же так? Бабушка сказала — он только приехал, а он уже ушел!
Твердохлебов. Бывает. Вернется.
Дима. А вы военный?
Твердохлебов. Был.
Дима. Отчего же вы в военном?
Твердохлебов. Удобней, когда много хожу.
Дима. А вы много ходите?
Твердохлебов. Много.
Дима. А зачем?
Твердохлебов. Надо. Я геолог. Знаешь, кто такие геологи?
Дима. Конечно.
Твердохлебов. Хожу, смотрю, где что лежит: где железо, где медь, где уголь.
Дима. А потом там, где вы ходите, будут шахты, да?
Твердохлебов. Да уж не без этого.
Дима. А зачем вы сюда приехали?
Твердохлебов. Сюда-то? Жаловаться. С работы меня выгнали. Вот какие дела!
Дима. Дисциплина хромала, да?
Твердохлебов. Да вроде нет. Дисциплина была ничего, подходящая. Шумел иногда. Это правда.
Дима (понимающе). И у меня в последней четверти тоже так было. (Вздохнув.) Бабушку вызывали.
Твердохлебов. Да… А у меня, понимаешь ты, бабушки нет. Вот сам приехал объясняться. Ну, да ничего, как-нибудь объяснимся. Кончишь школу, приходи ко мне в институт учиться. Будешь геологом.
Дима. Нет, я хочу быть журналистом, как дядя Вася.
Твердохлебов. Ну вот еще сказал — журналистом!
Дима. А чего?
Твердохлебов (чуть заметно улыбнувшись). Они люди опасные.
Дима. Неправда, дядя Вася замечательный.
Твердохлебов. Ну, не такой уж он, положим, замечательный, твой дядя Вася. (Увидев расстроенное лицо Димы.) Но, в общем, ничего, неплохой человек. Я согласен.
Дима. А сколько у вас орденов за войну?
Твердохлебов. Два.
Дима. А у него три. (Назидательно.) Понятно?
Твердохлебов. А у меня еще два — за мир, а у него нет. Ну, что скажешь?
Дима. А у вас где ордена?
Твердохлебов (кивнув на чемодан, стоящий у двери). Там у меня черный костюм, а на нем ордена. Костюм поглажу и при всех орденах ругаться пойду.
Дима. С кем?
Твердохлебов. Да уж я найду с кем!
Дима. А вы гладить сами умеете?
Твердохлебов. Я все сам умею.
Дима. Эх, жалко, мне идти надо.
Твердохлебов. А чего жалко-то?
Дима. Поговорили бы еще. (Идет к двери, вдруг вспоминает, поворачивается.) До свидания.
В это время за его спиной появляется Широков. Повернувшись, Дима наталкивается на него.
Дядя Вася!
Широков, приподняв, обнимает его.
Где вас только черти носят?
Широков. Что?
Дима. Это так бабушка про вас говорила. Она без вас скучала. И я. А мама — нет.
Широков. А мама — нет?
Дима. Я ее спросил — ты скучаешь по дяде Васе? А она говорит — нет. Но я думаю, она нарочно. (Спохватившись.) Мне пора. А то если Гошка Акопов вместо меня в воротах станет, — за первый тайм десять голов пропустит, самое маленькое. Я вернусь, мы с вами еще поговорим. Ладно?
Широков. Ладно!
Дима убегает.
Твердохлебов. А любит вас парень.
Широков (задумчиво). И я его.
Твердохлебов. Ну, были в редакции, рассказали там, что за птица этот Твердохлебов?
Широков. Рассказал, Кронид Иванович.
Твердохлебов. Поверили?
Широков. Поверили.
Твердохлебов. А почему у вас лицо кислое?
Широков. Придется уходить из редакции.
Твердохлебов. Это почему же? Рассказали ведь все по-честному?
Широков. Рассказал-то я по-честному, да редактор не по-честному к этому отнесся. В общем, сам перестраховался, а меня — поганой метлой, каленым железом, и так далее.
Твердохлебов. Ну, он, — а другие?
Широков. А других я не слышал. Повернулся после его речи и ушел.
Твердохлебов. То есть как это повернулся?
Широков. А так, по-военному, налево — кру-гом!
Твердохлебов. Нет, это не по-военному. По-военному на удар — ударом!
Широков. Черт с ним, все равно теперь мне уже с этим редактором не работать.
Твердохлебов. То есть как это не работать? Хорош бы я был, если б решил, что мне после вашего фельетона со своим директором института не работать. Не может вынести, чтобы я у него кафедрой заведовал, так пусть уходит, я его не держу! Зачем такому спину подставлять? Ну, пускай даже ты виноват, а убивать-то тебя зачем? Для ровного счету, что ли?
Широков (вдруг улыбнувшись). Ничего. На войне не померли, и тут не убьют! (Улегшись на кровать, запевает себе под нос.)
От Москвы до Бреста
Нет такого места,
Где бы не скитались мы в пыли.
С лейкой и с блокнотом,
А то и с пулеметом,
Сквозь огонь и стужу мы прошли!
Так выпьем за победу,
За свою газету,
А не доживем, мой дорогой, —
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой…
(Слезает с кровати.) Ничего, как-нибудь переживем!
Твердохлебов. Еще бы нет! Конечно, переживешь! Мне, что ли, за тебя переживать? У меня еще своих переживаний впереди достаточно. На кафедре восстановиться — раз! Андрюшина на чистую воду вывести — два! С директором раз навсегда доругаться, — чтоб туда-сюда не качался, — три! И четвертое дело: надо и вашему редактору объяснить, что хороших людей только дураки до смерти убивают.
Широков. А вот это уж лишнее. С этим я и один разберусь!
Твердохлебов. Один! Тоже сказал — один! Не знаю такого слова и знать не хочу. Меня кое-кто одного хотел оставить — вы не дали! Тебя попробуют — я не дам! На руке (сжимает руку в кулак) и то пять пальцев, а советский человек, если хочешь знать, в конце концов, коли прав, никогда один не останется.
Входит запыхавшаяся Крылова.
Крылова (на ходу). Василий Степанович… (Замечает Твердохлебова, останавливается.)
Широков. Знакомьтесь, Вера Ивановна: товарищ Твердохлебов. (Твердохлебову.) А это Вера Ивановна Крылова — ваш первый защитник у нас в редакции.
Твердохлебов (осторожно пожимая руку Крыловой). Кронид Иванович.
Широков. Или, как его студенты говорят: Гранит Иванович.
Крылова. Наверное, обижаетесь на нашу газету?
Твердохлебов. На людей обижался, а чтобы на всю газету обижаться, — до такой глупости не дошел. Что смотрите на меня? Думаете, такого и защищать не стоило? Он еще и сам других обидит? И неверно думаете! Я на вашу защиту, наоборот, надеялся.
Крылова. На мою?
Твердохлебов. На вашу. Вообще на то, что найдутся люди, которые до правды докопаются. Не один же, думаю, у них там этот Широков, черт его дери! (Улыбнувшись и повернувшись к Широкову.) Это я тогда думал. Теперь-то мы почти что друзья
