Бьернстьерне Мартиниус Бьернсон - Новая система, Det ny System
Фру Рийс. Ведь ты разумный человек, Фредерик! Ты же должен принять во внимание...
Рийс. Ах, ах!
Фредерик. А я думал, что именно сегодня вы лучше всего поймете то, что для меня важнее всего.
Рийс. Значит, вот что для тебя самое важное?
Фру Рийс. Так тебе важнее всего не отец?!
Рийс. Дорогая, не говори ты обо мне!
Фредерик. Отец, если мне суждено чего-то добиться в жизни, то начинать надо с этого. Вот что мне теперь стало ясно.
Рийс. Ну, конечно же, именно с этого!
Фру Рийс. Любить отца, идти по его стопам — вот с чего надо начинать жизнь!
Рийс. Ах, что тут говорить обо мне! Но придумать такое! Да, уже тогда-то ты добьешься в жизни чего-то! Именно тогда из тебя, жалкого существа, ничего не получится! Потеряешь свое положение, погубишь всю свою будущность! Из-за какой-то белошвейки!
Карен. Но она хорошая, отец!
Рийс. Хорошая? Она? Ты меня в высшей степени удивляешь, Карен! Хорошая? Она, которая...
(Бросает взгляд на жену. Тихо.) Да. (Громко.)
Не может быть хорошей, дочка, та, которая втирается в порядочную семью.
Фредерик. Она и не думает об этом.
Карен (одновременно с ним). Нет, вот уж нет! Она твердо решила ехать к родственникам в Америку. Она ни за что не согласится, чтобы ее приняли в наш дом из сострадания. Она хорошая девушка.
Рийс. Тем лучше! В чем же тогда дело? Она ведь сама не хочет?
Фру Рийс. И я так же думаю. Когда она едет?
Фредерик. Да, но я хочу! И стоит мне только сказать: «Мои родители ничего не имеют против, они добрые»,— она будет моей. Если бы вы могли понять... нет, я не могу выразить.
Рийс. Да возьми же себя в руки, Фредерик!
Карен. Но это так — я знаю, я их видела вместе!
Рийс. Ты совсем больна, Карен, у тебя лихорадка. Тебе было бы полезнее полежать в постели. Знаете, давайте не будем сейчас горячиться, давайте, дети, если можно, выберем другое время.
Фру Рийс. Нам с отцом надо в церковь.
(Рийсу.)
А что если они в самом деле любят друг друга, что тогда?.. Боже мой, ведь любовь — самая великая вещь в жизни.
Рийс. Фредерик говорит, что любит, да? Фредерик на словах и нас любит.
Фру Рийс. Он и вправду нас любит.
Рийс. И он даже не пошел в риксдаг послушать, в благоприятном ли положении дело всей жизни его отца! Так велика его любовь!
Фредерик. Отец!
Рийс. Нам, родная, не стоит волноваться по поводу его заверений в любви, даже если это касается не нас, а других.
Фредерик. Отец!
Карен. Ты его неправильно понял!
Рийс. А как мне еще понимать? Не прикажете ли с почтением относиться к подобным связям?
Фредерик. Отец!
Рийс. Нет уж, выслушай от меня правду!
Фредерик. Так хоть бы это правда была...
Рийс. Что ты говоришь?
(Молчание.)
Фру Рийс. Фредерик, дорогой, ты иди сейчас!
Карен. Нет, отец, я не могу больше выносить все это!
Рийс. Что? Ты больна, вот что.
Карен. Да, я больна. Больна! Но больна потому, что мы не можем быть искренними друг с другом.
Рийс. Ну вот, ну вот — она опять за свое!
Фру Рийс. Но, Рийс?..
Рийс. Да, я постараюсь быть терпеливым. Уверяю тебя, Карен, все эти разговоры насчет искренности, насчет истины,— это чаще всего лишь фразы, пустые фразы.
Карен. Пустые фразы?! Это?!
Фру Рийс. Но, Рийс?..
Рийс. Да, да, пойми меня правильно. Я не знаю, как мне все это объяснить вам. Вы же видите, что я довольно многого добился в жизни! Не правда ли? Так не кажется ли вам, что мне должно быть хорошо известно, каким образом это было достигнуто?
Фру Рийс. Конечно, дорогой!
Рийс. Может быть, вы думаете, что я преуспел оттого, что ходил да всем и каждому говорил в глаза правду? Нет уж, так бы я далеко не ушел.
Карен. Я совсем не это имела в виду
Рийс. Ну, а что же тогда? Ох, неужели конца этому нет?!
Карен. Я хочу сказать, что мы сами между собою, в себе самих…
Рийс. Что же случилось с нами самими?
Карен. Я не могу это так сразу объяснить... сейчас. Я так... я... я так...
(Волнуется.)
Фру Рийс. Да, да, Рийс! Это верно, что наша жизнь не зиждется на истине и любви, нет, не зиждется на них!
Рийс. Вот-вот, как что не ясно, ты уже тут как тут! Уж этого ты не упустишь!
Фру Рийс. Рийс!
Рийс. Прости меня! Я имел в виду только то, что, когда мы рассуждаем об истине, то сами совсем не знаем, о чем говорим!
Фру Рийс. Но...
Рийс. Погоди! Я — математик и привык к точности. Вы думаете, что бывают абсолютно правдивые люди?
Фру Рийс. Да, дорогой Рийс!
Рийс. В здравом ли ты уме? Извини, конечно! Но взгляни на любой слой общества. Возьмем самый высший: короля и его отношение со всеми нами. Он произносит перед нами речи, мы тоже обращаемся с речами к нему. А вот выскажет ли он все то, что он о нас думает? Или мы — все то, что могли бы сказать ему? Да это и законом запрещено! Нас покарают, да! Естественно! А он? Если он захочет сказать нам что-нибудь посерьезнее комплиментов, так он обратится к министрам, а они парни не из болтливых. Или возьмем другую, тоже высокую сферу — церковь.
Фру Рийс. Ну, уж здесь-то все — искренность.
Рийс. Безусловно. Здесь все искренне. Но если священник станет проповедовать не то, что требуют писание и церковная присяга, а начнет делиться с нами своими сомнениями (ибо у кого нет сомнений?) — хорошенькая была бы история, а? А такой священник ведь был бы весьма искренним! А мы сами — начни каждый из нас изливать ближнему все свои сомнения? Весь мир превратился бы в сплошной бедлам, так что ни минуты покоя бы не было. Нет, надо жить, как это заведено и положено, ну там в большей или меньшей степени. Вся задача состоит в том, чтобы все шло своим путем. И если только захочешь, чтобы все было в порядке, то все и будет в порядке.
Карен. Но ведь...
Рийс. Да, ты больна. Но разве же я не прав? Взять хотя бы нас самих!
Фру Рийс. Милый Рийс, мы ведь воистину не лицемерим друг перед другом!
Рийс. Это мы-то? Да если б я говорил тебе правду, голубушка, полную, неограниченную правду — мы бы дня вместе не прожили...
Фру Рийс. Что ты, Рийс!
Карен (одновременно). Что ты, папа...
Рийс. ...мирно не прожили бы, я имею в виду. И — vice versa.[4] И не потому, что ты или я хуже, чем остальные люди. Может быть, мы даже лучше большинства людей, если говорить одну правду, то все разлетится вдребезги — семья, общество, государство, церковь все вдребезги! Да мы и сами опустимся до животных, потому что вот тогда-то заговорит в нас низменное начало!
Карен. Да выслушай же меня, я совсем о другом думала.
Фру Рийс. Мы совсем о другом думали.
Рийс. Да, все вы думаете о другом, когда вам ясно покажут, что за штука — правда; это я хорошо знаю! Но теперь-то, может быть, вы поняли, что скрывается за всеми этими завлекающими фразами? Жизнь настолько далека от правды, что все существование человека основано на молчаливом соглашении не высказывать полной истины. Быть более правдивым, чем принято, то же самое, что устроить скандал, сделать неприличность, сказать глупость. Это просто опасно.
Карен. Так дай же мне ответ...
Рийс. Постой! Искусство, великое искусство жизни заключается как раз в том, чтобы балансировать, маневрировать — м-да, «маневрировать» — это слово получило дурной привкус, посему скажем лучше балансировать!
Фру Рийс. Рийс!
Рийс. Господи боже, уж я-то столько лет имел дело и с выше- и с нижестоящими, я-то знаю, что к чему! Самое главное: не биться лбом в стенку. Конечно, нельзя делать и того, что неправильно: ошибаться — всегда большая глупость, а кроме того, это еще и против закона.
Фру Рийс. И против того учения, которое мы с детства...
Рийс. И против него, конечно, тоже. Самое главное — изящно, порядочно, гуманно выпутаться из всей этой истории. Уфф!
Фредерик. Осмелюсь спросить: в чем смысл всех этих рассуждений? Как их применить на практике?
Рийс. А смысл здесь вот в чем: ты совершил глупость...
(Подходит ближе к сыну.)
Вот уж «истинная» глупость, смею думать!
Фредерик. Отец!
Рийс. Конечно, это было бы целиком в духе правды и истины, если бы ты теперь женился, нисколько не сомневаюсь!
Фредерик. Знаешь, все же...
