Николай Погодин - Минувшие годы

Черемисов. Я приказывать теперь могу одно — отдать тебя под суд.

Жданович. А меня еще ни разу не судили. Стаж с пробелом.

Черемисов. Да как ты смеешь!

В дверях Марина Дмитриевна.

Марина Дмитриевна. Митенька, мы стол накрыли. (Окружающим.) Что с ним?

Входит Григорий Варламович.

Черемисов (продолжает). Это первый мой помощник! Опора! Мозг!

Жданович. Пора менять. Под суд, — о, боже мой! — бери.

Марина Дмитриевна. Господи, что говорят! Милый Митя, что с тобой, на тебе лица нет.

Черемисов (овладевая собой, гнев). Успокоились. «Жить стало лучше, жить стало веселее». Но ведь это было сказано все-таки о процветании коллективизма в нашей деревне, это было сказано при имени Ангелиной, трактористки, которая дала миру невиданные рекорды. А что мы делаем сейчас? И никакими силами не пробить этого проклятого успокоения. Ты, Месяцев, не фыркай! Я знаю твои мысли.

Месяцев (вскинулся и умолк)…Нет, не стоит начинать.

Чильдибай. Ты молчи… молчи…

Месяцев. Что мне молчать?.. Характер, да… (Вдруг.) Что случилось? Стоим на первом месте по Союзу. Американские инженеры приехали — кисло сделалось. Купер на завод письмо прислал — свои услуги предлагает. Ни Куперы, ни Муперы нам теперь не требуются. Нет же… каждый день я слышу один и тот же тезис: «угасла творческая мысль»… Не буду продолжать.

Чильдибай (юмор). Ты каждый день серчаешь. Зачем серчать? Не помогает. (Серьезно.)Мало-мало успокоились… Люди дают бериллий, Урал работает, а мы с тобою совещания устраиваем. Скажи — нет?

Черемисов (с болью). Зачем?.. Дрались, мучились, действительно выстрадали… Зачем?.. Чтоб мой ближайший друг теперь мне говорил: отдавай под суд, мне наплевать.

Жданович резко направляется к двери.

Вернись. Потом уйдешь.

Жданович задерживается.

Если, конечно, ты страшно оскорблен, не задержу. Просить прощения не стану. (Взял пакет. Сдержанно. Хмуро.) Вячеслав Михайлович Молотов передает личную благодарность мастерам-металлургам Месяцеву, Надирову Чильдибаю, инженерам Ждановичу, Черемисову со всем коллективом… Совнарком представляет коллектив к наградам орденами за выплавку новых марок металлов, имеющих важное оборонное значение. А далее мне, под личную ответственность, предлагается немедленно давать стране эти металлы. (Передает бумаги.) Читайте сами.(Ждановичу.) А теперь уходи, если у тебя есть стыд и совесть.

Марина Дмитриевна. А у тебя есть совесть? Советская власть не тебя одного благодарит и награждает. Значит, перед нею вы равны. Чего же ради ты накинулся на одного Ждановича? Он тебя еще мальчишкой учил, растил.

Григорий Варламович. Мать, ты… не надо. У них большие государственные дела.

Марина Дмитриевна. Так пусть и разоряется у себя в комитетах, в правлении!(Черемисову.) А тут не смей! Как было хорошо! А минута-то какая!.. Разве каждый день вас так вот и благодарят… Нет, Женя, ты от нас не уходи.

Жданович. Никуда я не пойду. Он еще возьмет назад, свои слова. В том, что он сейчас прочел, есть что-то высшее, дорогое, выше самой награды…

Черемисов. Понимает… высшее… Так почему же ты?.. (Сдержался.) И ни одного слова не беру обратно и не возьму.

Жданович. Возьмешь, и очень скоро. Трактористке позавидовал. Она творит невиданные в мире вещи. А мы — металлурги, цвет советских пятилеток! — не делали невиданных вещей и не умеем. Успокоились… Ну, подожди… (Пошел, вернулся.) У Наполеона тоже было дурное воспитание, но то же был все-таки Наполеон. (Ушел в другую комнату.)

Григорий Варламович. Ну, парень, будет… За десять лет впервой собрались снова вместе. Мать собрала поужинать. Пойдемте.

Черемисов (еще в расстройстве). Сейчас приду.

Все, кроме Марины Дмитриевны и Чаремисова, вышли.

Марина Дмитриевна. Обидел ты Ждановича…

Черемисов. Не бойся, злее будет. Может быть, и пересолил. Плохо у меня все-таки на душе. Уговори отца ко мне переехать. Не могу я больше жить один.

Марина Дмитриевна. Не едет твоя Катенька?

Черемисов. Вон что! Знаешь?

Марина Дмитриевна. Матери — и не знать. Зачем, милый, таишься?

Черемисов (с силой). А что мне рассказать?.. Жена… Но у нее свой путь жизни. Не может она бросить все по семейным… да нет, смешно подумать. В двадцать шесть лет завоевать положение в кругах ученых в Ленинграде, возглавить исследовательскую группу инженеров. Два года работал человек над огромным делом. Затратили полмиллиона…

Марина Дмитриевна. Вон она чем ворочает!

Черемисов. Видишь, что у меня в душе творится. Делиться, жаловаться неспособен. Тебе одной, впервые… Так и живем порознь, не день, не два, а годы.

Марина Дмитриевна (ласково, проникновенно). Вот и хорошо. Если любите друг друга, мечтали, то как же ей-то? Женщине еще тягостнее. Ты вот какой… железный!.. и то прорвалось. Нет, Митя, ты меня обрадовал. А то боялась — заведешь себе какую-нибудь шелыхвостку на птичьих ножках. Вьются они вокруг вас. Нет, нет, Митя, редкостный из тебя вышел человек. И любовь у тебя редкостная. Не тужи. (Целует в лоб, гладит по волосам.) Мальчик мой, красавец… умница.

КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Молодой парк. Весна. Аллеи среднеазиатских тополей. Садовая скамейка. Перед вечером. Вдали пионерский горн, отголоски лагеря. Парк постепенно наполняется голосами, пением, музыкой. Стремительно является Верочка Сурмилина. Измотана и воодушевлена. Увидела в стороне Ждановича.

Верочка (Ждановичу). Евгений Евгеньевич! Вернулся Черемисов из Москвы? Неужели он меня зарежет?

Жданович. Вернулся. Только что звонил с аэродрома, вызвал меня, Месяцева… Но почему зарежет… почему персонально вас?

Верочка. А потому что я одна маюсь. Я изнемогаю. С утра голодная. Это переходит в настоящее кощунство. Не нахожу слов. Где верхушка? Нет верхушки. Откололись. У нас портится настроение массы. А у меня по программе, во-первых: Жданович открывает карнавал. Нет, Черемисов открывает карнавал. А вы, Евгений Евгеньевич, будете чествовать старейших юбиляров. Секретарь парткома сейчас по телеграфу принимает списки награжденных. Пойдемте согласовывать программу.

Жданович. Обожаю всякие согласования.

Верочка и Жданович уходят. Стремительно выходит на дорожку Лина. Села на скамейку, припудривает лицо. Нашептывает. Является К а тенька. Теперь ей двадцать семь лет. Все ее манеры, взгляд, лицо являют смелость и самоуверенность, что Переходит в резкую строптивость. Одета хорошо и дорого. В руке тюльпаны.

Катенька. Простите. Вы не можете сказать мне, как ближе пройти к дому Черемисовых?

Лина. Пожалуйста. Вон за деревьями виден дом Черемисовых.

Катенька. Благодарю. (Идет.)

Лина (смотрит ей вслед, что-то припоминает). Она… Не может быть! (Зовет.)Послушайте… (Вскочила.) Вы ли это?

Катенька. (вполоборота). Я ли?.. (Усмешка). Кого вы подразумеваете?

Лина. Чего же тут подразумевать? Мы старые знакомые.

Катенька (после паузы и сухо). Ангелина Тимофеевна?

Лина (без улыбки). Она, она. Руку, дорогая моя. Здравствуйте.

Неловкое рукопожатие.

Вы к Черемисову? Его еще нет дома. Звонил домой. Была у них. Сын на каникулы приехал. Так хорошо все у нас устроилось. Мальчик учится в Ленинграде. Математик.

Катенька. Да, я знаю.

Лина. Слыхали? Очень хорошо. Здесь сегодня праздник. Десятилетие закладки города. Через час у нас большой концерт. Когда вы приехали?

Катенька. Уже несколько дней.

Лина. Да, да, да! Десять лет тому назад уехала учиться в Ленинград. Ну, и как же?.. Не бросила металлургию?

Катенька. Нет, не бросила.

Лина (простовато). И все-все напролет десять лет учились?

Катенька. Науке учатся всю жизнь.

Лина. Ах, вон что! Значит, вы пошли по научной линии?

Катенька (ей чуть-чуть смешно). Да, я пошла по этой линии.