Ник Хоакин - Избранное
На следующий вечер она не появилась в клубе, и он вспомнил, что, расставаясь с ним накануне, она сказала «прощай», а не «до свидания», но тогда он был слишком утомлен от всех ночных переживаний и не обратил на это внимание. Он вспомнил, как двигались ее губы, когда она произносила это слово, и как резко она повернулась потом, а он сидел и бездумно глядел поверх руля. Он вспоминал, как в лунном свете в ее глазах блестели слезы, как влажный ветер шевелил ее волосы, с какой нежностью она держала в руках куклу и какое глубокое умиротворение было на ее лице, когда она вышла из храма. Он вспомнил, как она прижималась губами к его шее, когда они ехали к отелю, и понял, что все это время она страстно молилась: то, что он тогда принял за поцелуи, было молитвой. Его больше не мучило любопытство, и он уже забыл свое отвращение и злость, он сознавал только, что его несет какой-то мощный поток и ему надо бороться с течением, что это не он должен стремиться к ней, а она — к нему, потому что силы притяжения так же неумолимо влекут ее, как и его, и в конце концов эти силы притянут Конни к нему.
И когда однажды ночью, две недели спустя, он, выйдя из клуба, увидел ее желтую машину и ее лицо за стеклом дверцы, мир вокруг медленно поплыл, разноголосица покидавших клуб полуночников затихла в отдалении, лунный свет превратился в реку и река понесла его к ее машине — он двигался, как в замедленных кинокадрах. Машина поплыла сквозь лунный свет, а они покачивались рядом, то касаясь друг друга, то вновь отдаляясь, словно нити водорослей в ручье, и не могли ни говорить, ни протянуть друг другу руки — настолько могуч был несший их поток. Но когда машина затормозила у его отеля, их словно выбросило на берег, он повернулся к ней — она ждала его: они замерли в объятиях, дыхание их смешалось. Он открыл дверь и увлек Конни за собой; она подалась было к нему, но будто приросла к сиденью и, стараясь встать, покрылась потом от усилий, а он тщетно тянул ее к себе. Они оторвались друг от друга, плача от замешательства и отчаяния, он включил мотор и вслепую повел машину по залитым лунным светом улицам, не зная и не желая знать, куда едет, но, когда черные строения китайского квартала сомкнулись вокруг, он понял, что с самого начала они ехали именно туда.
В той же лавочке она опять купила куклу, потом машина подъехала к храму, и Конни прошла внутрь; после минутного колебания он последовал за ней. Старый китаец взглянул на него исподлобья, но не остановил. Он прошел по длинному темному коридору и оказался в похожей на пещеру комнате. Пол был покрыт соломенными циновками, перед статуей бога войны горели оплывшие свечи и дымились курительные палочки. Конни нигде не было видно, но человек, выросший в Гонконге, знает, как устроен китайский храм; он начал обходить боковые ниши и скоро в одной из них нашел Конни — она стояла перед освещенным свечами алтарем. Когда он вошел, она не обернулась. Маленькое помещение было наполнено запахом воска и курительных палочек. Он встал за спиной Конни и посмотрел на божка — старый толстый божок с отвисшей грудью, лысый и большеухий, сидел, как Будда, и поглядывал на него с хитрецой, два пупка на его огромном животе подмигивали так же хитро. Конни положила куклу на колени божку, повернулась и пошла прочь. Пако отстранился, чтобы не прикоснуться к ней, почувствовав неожиданную злость. Ее слабая улыбка подтвердила, что она поняла его состояние.
Они сели в машину, но поехали не сразу. Теплый лунный свет казался прохладным после пропитанной мускусом духоты храма. Они закурили, и его подчеркнутое молчание заставило ее заговорить первой. Когда она сказала, что у нее два пупка, он сразу же поверил ей и почувствовал — нет, не отвращение — неодолимое желание, которое пронзило его как молния и наделило его пальцы зрением, а глаза — осязанием. Она говорила, опустив голову и отвернувшись — огонек сигареты тускло светился между ее пальцами, — а он представил ее сидящей в позе божка, потом мысленно сбросил с нее одежду, а потом увидел себя куклой у нее на коленях. Она подняла глаза, перехватила его взгляд и в тревоге попросила отвезти ее домой. Улыбаясь, он сообщил ей, что она поедет с ним, что она уже достаточно водила его за нос и теперь он твердо решил этой же ночью выяснить, урод она или нет. Она в панике рванулась прочь, но он резко тронул машину и расхохотался, когда девушку бросило на сиденье. Всю дорогу до отеля он смеялся. Конни молчала. Когда они вышли из машины, он крепко взял ее за руку, но она попросила отпустить ее: она и так пойдет с ним. В ее прищуренных глазах таилась та же хитринка, что и у ее бога.
Они поднялись в номер, и он запер дверь. Пако уже не смеялся — предстояла работа, а не игра. Он снял пиджак. Она ждала его в темноте — свет они не включили, а ставни на окнах были закрыты. Когда он подошел к ней, она резко ударила его ногой в пах. Он согнулся пополам, она тут же прыгнула на него, и они, не издав ни звука, вцепились друг в друга. Они молча боролись, катаясь по полу, обливаясь потом и кровью, лившейся из ссадин, и только их сдавленное дыхание да глухой стук отлетавших в стороны стульев нарушали тишину в темной комнате. Кое-как высвободившись, она хотела вскочить на ноги, но он ухватил ее за платье, и оно треснуло на груди. Она ударила Пако по спине, он откатился в сторону, а она свалилась на пол, но, когда он снова рванулся к ней, она ногами ударила его в лицо и забилась под стул. Пошатываясь, он привстал на колени, но в этот момент она запустила в него стулом, и удар снова свалил его на пол. Она перепрыгнула через него и метнулась к двери, но он успел схватить ее за лодыжку, и она с размаху ударилась лицом об пол. Судорожно дернув ногами, она оперлась о край стола и попыталась подняться, а он в это время тоже старался встать на ноги по другую сторону стола, и вот они уже стояли друг против друга, обливаясь потом и слезами, но оба еще не сдавшиеся. Он опрокинул стол, она отскочила в сторону, но, прежде чем она успела ускользнуть, он уже схватил ее за шею и прижал к стене. Она вцепилась ему в волосы, он вырвался и увернулся от ее кулака, но зато ей это не удалось, и, когда он нанес ей сокрушительный удар в подбородок, она рухнула на пол и замерла.
Держась за стену, он добрался до умывальника, ополоснул лицо и глотнул воды. Рубашка висела на нем клочьями, все лицо было в ссадинах; ему сейчас хотелось где-нибудь лечь и умереть, но он все же приковылял назад и склонился над нею. Она не шевелилась, но была в сознании — ее хитрые глаза смотрели на него и ждали, что он сделает дальше. Из уголков ее рта текла кровь, а платье на груди и плечах было разодрано. Стоило ему наклониться, сорвать с нее остатки платья, и он бы убедился, действительно ли она в родстве с уродливым идолом, но он замер над ней в темной комнате, а ее глаза издевались над ним, и вдруг он покрылся липким потом, почувствовал, что другие глаза пристально и неотрывно смотрят на них обоих, глаза, которые следили за ними всю эту ночь и все предшествовавшие ночи, и он знал, кому принадлежат эти глаза. Он почувствовал, что волосы у него встают дыбом, из желудка поднимается кислая теплая рвота, и девушка на полу увидела, как он опять согнулся пополам (совсем как тот молодой человек в клубе), прижимая одну руку к животу, а другую — ко рту, и ее окровавленные губы скривились в улыбке — в конце концов победила она.
Он отшатнулся от нее, схватил пиджак и бросился вон из комнаты, вниз, пробежал мимо ее машины и помчался дальше по белым пустынным улицам все быстрее и быстрее, потому что глаза преследовали его, были везде и от них нельзя было укрыться в этом городе зла, где богатые и бедные содрогались от страха, прячась за своими вывесками о злых собаках и вооруженной охране, где толпы людей убегали от самих себя и многолюдные улицы в любую минуту могли превратиться в голую пустыню и жертвы плясали на собственной крови, где бродили привидения, а на дверях домов и в воздухе появлялись таинственные письмена, где витали души умерших и где молодая женщина прошептала ему, что у нее два пупка…
Он сделал что-то ужасное? Конечно, ведь я все это время тащу ее за собой, ахнул он и содрогнулся. Я тащу ее за волосы, в ужасе подумал он. Но когда он в панике остановился и посмотрел вниз, то увидел, что сжимает в руках пиджак. Это всего лишь твой собственный пиджак, ты, жалкий идиот, крикнул он себе смеясь и с облегчением стал покрывать пиджак поцелуями. Почувствовав прохладу, он обнаружил, что стоит на берегу моря. Он был один, никто не преследовал его, он отдал свою лихорадку свежему ветерку, и рыдания принесли ему облегчение. Но вот он поднял голову, увидел горы, и снова сердце его замерло, глаза вылезли из орбит, а из груди вырвался беззвучный вопль. Нет, никуда он не убежал и не спасся — она снова была перед ним, четко очерченная на фоне неба, с хитрой усмешкой в глазах и кровавой улыбкой на губах; ее груди и плечи были обнажены. Он повернулся, чтобы бежать, но ноги его стали ватными, он нелепо взмахнул руками — земля под ногами качнулась и ударила его по лицу, лунный свет исчез, сверкнули звезды, песок набился в рот, а в ушах стоял рев прибоя. В следующее мгновение исчезли и звезды, и песок, и вода — осталась только тишина, абсолютный вакуум, пустота…
