Игорь Подберезский - Ник Хоакин: художник и мыслитель

Игорь Подберезский

НИК ХОАКИН: ХУДОЖНИК И МЫСЛИТЕЛЬ

История Филиппин складывалась нелегко. В 1521 году острова были «открыты» Магелланом, который сложил здесь голову, и архипелаг надолго стал колонией Испании. В 1896 году в результате первой в Азии национально-освободительной революции было покончено с испанским гнетом. Но не филиппинцам достались плоды победы. Пришел новый колонизатор, США, и Филиппины превратились в американскую колонию. В 1946 году страна получила независимость, однако бывшая метрополия захватила — и удерживает до сих пор — прочные позиции, позволяющие ей вмешиваться во внутренние дела Филиппин. Борьба против американского засилья ведется в разных областях — в экономической, политической и духовной. И борьба в этой последней сфере, сфере культуры, порождает у самих филиппинцев немало вопросов. Главный из них: в чем состоит самобытность филиппинцев, что останется, если отказаться от культурного наследия бывших метрополий? Проблема самобытности и ее сохранения волнует людей во многих странах Востока, однако на Филиппинах она приобретает особую остроту.

К моменту прибытия на архипелаг испанцев на островах практически не было государственных образований, не считая двух-трех небольших султанатов на побережье, где лишь начинал пускать корни ислам. Основная масса филиппинцев жила разрозненными общинами, что, несомненно, облегчило испанцам завоевание, ибо в двух важнейших областях — религиозной и политической — им нечего было противопоставить колонизаторам. С другой стороны, и сами испанцы были не совсем обычными колонизаторами. Разумеется, их, как и всех колониальных захватчиков той эпохи, толкали к завоеваниям потребности первоначального накопления капитала, прежде всего — погоня за золотом. Но в восприятии самих испанцев того времени цель экспансии была иной: утверждение христианства в самых отдаленных уголках земного шара. Отсюда доминирующая роль церкви в деле колонизации, рвение, с которым миссионеры обращали филиппинцев в католичество, немало преуспев в этом: уже в первой четверти XVII в. все подвластное испанцам население островов было крещено, и нынешние филиппинцы — католики в двадцатом поколении.

В этом главное отличие Филиппин от соседних стран, тоже обращенных в колонии. Там местная религия, а потому и вся сфера духовного, представляла собой область, куда колонизатору вход был заказан. На Филиппинах же метрополия навязала колонии свою религию — христианство. Да еще такую его форму, как католичество, с его стремлением «влезть в душу», с его нетерпимостью ко всему некатолическому, а следовательно, и исконному, самобытному.

Но Испания — это не только католический обскурантизм и инквизиция, не только Торквемада, но и Сервантес, и «золотой век» испанской драмы, Лопе де Вега и Кальдерон, которые стали доступны филиппинцам в подлиннике. Равным образом Америка на Филиппинах — это не только бесцеремонный чиновник госдепартамента, не только солдафон с американской базы, не только не знающий снисхождения делец-бизнесмен. Это и прогрессивная американская литература, это Фолкнер, Хемингуэй, Воннегут, хотя, резонно замечают филиппинские культуроведы, положительные моменты отнюдь не могут служить оправданием для засилья в стране заокеанских чиновников, военных и дельцов. В целом американское влияние оценивается отрицательно, и борьба с ним определяет духовную жизнь страны и важнейшую ее составную часть — литературный процесс.

Проблемы культурно-исторического развития глубоко волнуют филиппинскую общественность. В чем самобытность филиппинцев, если религия и правовые нормы были привнесены извне? Что брать с собой в будущее? Вот вопросы, вокруг которых кипят страсти, ломаются копья, бушуют словесные баталии. Вопросы эти не надуманны. Для всякого филиппинца, болеющего за свою страну и ее культуру, они исполнены глубокого смысла, требуют поисков и размышлений, порой мучительных. Полем идеологической битвы стала литература, которая, по распространенной на Востоке традиции, считается не просто сферой художественной культуры, но и наставницей: она выполняет «учительную роль», как здесь говорят — «выпрямляет искривленное». Отсюда ее обращенность к злобе дня, актуальность.

Ника Хоакина по праву называют первым крупнейшим писателем на Филиппинах. Истинный художник слова, он в то же время и оригинальный мыслитель, выдвинувший своеобразную концепцию культурно-исторического развития Филиппин. Разумеется, не за одни концепции ценится писатель, сами по себе они не гарантируют места на литературном Олимпе. Не следует также полагать, что Хоакин сначала выработал философскую доктрину культурной истории, а затем принялся за ее художественное воплощение. Отнюдь нет, она вырабатывалась в процессе художественного творчества, вытекала из него — художник шествовал впереди мыслителя. Тем не менее полезно предпослать анализ его культурно-исторической концепции рассмотрению его творчества, так как она является тем стержнем, который пронизывает достаточно разнородные произведения, предлагаемые здесь советскому читателю. Два романа, пьеса, рассказы образуют некое идейное единство, представляют собой «авторское послание», адресованное и соотечественникам, и мировому читателю. Сердцевина этого послания — ответ на вопрос, кто же такие филиппинцы.

Начнем с того, что сама озабоченность вопросом «кто мы такие?» свидетельствует о том, что в этой сфере не все благополучно. Она заставляет предположить, что носители культуры, задающиеся этим вопросом, не находят точки опоры, сбиты с нее ударом извне, расшатавшим прежние устои. Несомненно, для Филиппин таким ударом была колонизация их сначала Испанией, а потом США, притом сопровождавшаяся также и культурной экспансией. Но филиппинцы не могут просто сказать: давайте устраним все принесенное из-за рубежа, возродим свои исконные ценности. Потому что исконные ценности филиппинцев — это ценности человека родового строя, и они «не работают» в современных условиях, хотя в них и заложен потенциал, заслуживающий сохранения и поощрения. Культурологи дают обычно трехъярусную структуру филиппинской культуры: исконная основа, проявляющаяся в области межличностных отношений, испанские наслоения, наиболее отчетливо сказывающиеся в сферах религиозной и художественной (музыка, танцы, архитектура, словесность), и американские напластования (юриспруденция, нормы политической жизни, деловые навыки). Деление это весьма условно, но все же соответствует какой-то реальности. Важно отметить, что простой филиппинец вовсе не ощущает «трехслойности» своей культуры — он просто живет и не задумывается, почему он поет песни, похожие на песни далекой Андалусии, почему пляшет хоту и фанданго или почему на выборах политические боссы гоняются за его голосом. Ему все это представляется в порядке вещей. Интеллигенция же, в том числе художественная, сосредоточивает основное внимание на оппозиции «Запад — Восток». И применительно к Филиппинам такая оппозиция вовсе не бессодержательна, пусть даже она недостаточно глубоко вскрывает диалектику процессов, происходящих в филиппинском обществе. Для филиппинских культурологов вопрос стоит так: что надо отсечь, что сохранить, как преобразовать культурное наследие?

В том, как они его решают, нередки крайности. Нередки призывы вообще отсечь все «нефилиппинское» — даже ценой обеднения всей филиппинской культурной жизни. Согласиться с такими призывами нельзя, хотя понять их можно. Труднее понять левацкие лозунги, требующие уничтожить вообще всю существовавшую до сих пор филиппинскую культуру (в том числе и ее исконные элементы) как «ложную», «извращенную», «насквозь прогнившую», из которой абсолютно ничего не может пригодиться филиппинцам в будущем, а оно, как можно судить, видится экстремистским ниспровергателям как сплошные руины и обломки, из которых они — и только они, а не народ — возведут прекрасное здание, народу же отведя роль не творца культуры, а послушного исполнителя предписаний. Призывы такого рода стали раздаваться на Филиппинах с конца 60-х годов. С огорчением приходится констатировать, что огульное отрицание всей предыдущей культуры, а заодно и нынешней культурной деятельности вылилось если не в самое мощное, то по меньшей мере самое шумное направление культуроведческой мысли Филиппин.

Подобным взглядам надо было дать отпор; и как раз когда ниспровергательство было в зените, Ник Хоакин дал его, выступив со своим эссе «Культура как история»[1], содержавшим развернутую концепцию филиппинской культуры. Однако нужность и своевременность концепции еще не означают, что ее можно принять без изъятия. Хоакин исходит из резкого неприятия американизированного порядка вещей. Именно он для него «неподлинное бытие», созданное в немалой степени американской массовой культурой, возможность «отстраниться от серого ужаса, жалкой реальности, перенестись в сверхъестественный, грандиозный, изумительный, роскошный мир Великой Американской Мечты, созданной кинематографом». Американизация мешает филиппинцам быть самими собой, обесчеловечивает человека, превращает его в безвольный автомат, действующий в иллюзорном — и потому абсурдном — мире; и это не абсурдность бытия вообще, а абсурдность именно американизированного бытия.