Хулия Наварро - Стреляй, я уже мертв
— Никого не удивит, если Айша отправится в дом врача. Йосси пользуется большим уважением у арабов. Многие из них сами являются его пациентами, ведь это лучший врач во всем Иерусалиме.
Марина, пусть и с большой неохотой, согласилась. А я не обратил особого внимания на предупреждение Луи и по-прежнему при любой возможности бегал в дом Мухаммеда, чтобы повидаться с Вади. Конечно, я старался это делать по вечерам, когда сгущались тени, в надежде, что никто меня не заметит. А впрочем, иногда я и вовсе забывал об увещеваниях Луи и вместе с Беном открыто шел в дом Зиядов, и Вади или Найма приглашали нас к себе. Иногда нам навстречу выходила и Сальма; увидев нас издали, она еще с порога махала рукой, приглашая в дом.
Сальма казалась мне очень похожей на маму. Правда, она была моложе, но когда снимала платок, становились видны ее темно-каштановые волосы с медными бликами — совсем как у мамы. Кроме того, я считал Сальму очень красивой, пожалуй, даже красивее Мириам.
Иногда по вечерам Луи и сам бродил вдоль изгороди в надежде встретиться Мухаммеда, чтобы вместе покурить в тени оливковых деревьев, сидя на старой деревянной скамье, сделанной еще Ахмедом Зиядом в те времена, когда Мухаммед был совсем маленьким.
Порой они шептались до самой поздней ночи. Луи никогда не рассказывал, о чем говорит с Мухаммедом, но при этом продолжал настаивать, чтобы мы вели себя как можно осторожнее и не афишировали дружбу с Зиядами, поскольку это может быть чревато серьезными неприятностями и для них, и для нас. Кася в ответ не уставала напоминать, что Дина всегда была ее лучшей подругой, а Айшу она привыкла считать второй дочерью. А вот мама гораздо лучше понимала опасения Луи. Доклад Пила нанес серьезный удар положению арабов и дал некоторые преимущества евреям, что сделало еще глубже и без того катастрофически растущую пропасть между двумя народами. Луи не уставал ломать голову, каким способом можно преодолеть эту пропасть — во всяком случая, в отношении наших друзей.
По совету Игоря, Марина теперь встречалась с Айшой только в доме Йосси и Юдифи. Мы с мамой часто сопровождали ее, так что я часто виделся с тетей Юдифью.
Со временем она превратилась в пассивного и безучастного ко всему человека, потерявшего не только зрение, похоже, она и нас перестала узнавать. Ясмин с трогательной нежностью заботилась о больной матери и помогала отцу в работе, а Михаил целиком погрузился в политику. Он помогал нелегальным иммигрантам-евреям, которые все прибывали в Палестину, обосноваться здесь навсегда. Им требовался всего лишь кусок земли, на котором они строили временные жилища, вбивая в землю колья и устанавливая палатки.
Не то чтобы британцы так уж стремились способствовать притоку еврейской иммиграции в Палестину, но разгул нацизма в Германии привел к тому, что с каждым днем все больше и больше евреев бежало из страны. Михаилу приходилось непросто: не хватало средств для снаряжения судов, перевозивших беженцев; тем более, что британцы начали не только крейсировать вдоль береговой линии, но и контролировать ее с воздуха, стремясь если не остановить, то хотя бы ограничить столь массовую иммиграцию, поскольку конфликты с арабами им были совершенно не нужны.
Однажды я услышал, как Михаил рассказывает маме, что мой отец участвует в снаряжении кораблей, везущих иммигрантов в Палестину, невзирая на все опасности и неусыпный контроль британских военных кораблей.
— Самуэль и Константин тратят свое состояние на покупку старых кораблей и плату капитанам, способным проскользнуть сквозь британскую блокаду. На днях я ездил на север — встречать группу иммигрантов, прибывших на мальтийском сухогрузе. Видела бы ты эту посудину! Просто удивительно, что она еще как-то держится на плаву... Мы выгрузили на берег около ста человек. Многие из них больны. Трюм был забит до отказа, жуткая антисанитария... Мы переправили их в Негев. Им будет нелегко приспособиться к сельской жизни: ведь большинство — учителя или торговцы, никогда в жизни не державшие в руках лопату.
— Было время, когда и ты не знал, какой стороной сажать дерево, — с улыбкой ответила Мириам.
— Я тогда был совсем молод, но эти люди... — не уступал Михаил. — К тому же, они говорят только по-немецки; кое-кто из них, правда, знает иврит, но таких совсем мало.
— По крайней мере, здесь их никто не станет преследовать, — заявила моя мать.
— Никто, кроме англичан, но уж лучше попасться англичанам, чем немцам. Если бы ты знала, что рассказывают... Некоторые женщины плачут, вспоминая о том, что им пришлось оставить семьи, дома, могилы своих предков... Несмотря на то, через что им пришлось пройти, они считают себя немцами и не хотят быть никем другим. Здесь они чувствуют себя потерянными. Их превратили в крестьян за одну ночь.
— Самуэль по-прежнему сотрудничает с Еврейским агентством? — спросила мама, которой все же было небезразлично, как обстоят дела у мужа.
— Да, они с Константином — одни из самых активных его членов. Должен признать, они делают все возможное, чтобы помочь евреям покинуть Германию; больше того, стремятся оградить свое дело от вмешательства британских властей. По-видимому, они нашли могучего союзника в лице Уинстона Черчилля, одного из тех немногих английских политиков, что не скрывают своей симпатии к евреям.
Моя мать искренне обрадовалась, узнав, что Михаил общается с Самуэлем. Их отношения всегда были непростыми; главным образом, по той причине, что ни один не умел выразить ту привязанность, которую они, несмотря ни на что, питали друг к другу. Мириам знала это, как никто другой: ведь на протяжении стольких лет она постоянно слышала, как Самуэль сокрушался, что Михаил никак не хочет его понять.
Никто из нас ничуть не удивился, когда Михаил вступил в Еврейскую Сельскую полицию, основная задача которой состояла в защите евреев-поселенцев. Таким образом, Михаил участвовал сразу в дух движениях: в официальном с англичанами и неофициальном — с «Хаганой»; при этом оба движения имели одну и ту же цель: защитить евреев от все более частых нападений арабских банд.
Однако вскоре после того, как Пил в своем докладе предложил разделить Палестину на две части — арабскую и еврейскую, британцы дали задний. 9 ноября 1938 года было решено отклонить доклад Комиссии Пила.
Британское правительство было вынужденно признать — несмотря на то, что войска как-то сдерживают вспышки арабских бунтов, ситуация в Палестине грозит выйти из-под контроля.
К этой новости добавилась другая — поистине трагическая, ибо в ту же ночь по Германии прокатилась целая волна ужасных погромов. Эта ночь осталась в памяти людей под именем Ночи разбитых витрин. Еще один шаг, предпринятый нацистами против немецких евреев.
Луи вернулся домой совершенно подавленным. Впервые мы видели его настолько обескураженным.
Спустя несколько дней после того, как мир узнал о зверствах Ночи Разбитых витрин, британцы отказали в визе на въезд в Палестину нескольким сотням тысяч детей из Германии.
— Даже не знаю, чего теперь и ждать, — сказал Луи. — Британцы снова взялись за свое. Они больше не хотят ссориться с арабами и теперь уклоняются от своих обязательств по отношению к нам. А эти бедные дети... Даже не представляю, что теперь с ними будет.
Сам не знаю, почему, но я был уверен, что отец не сидит сложа руки. Разве он не говорил, что является близким другом некоторых английских министров? Разве не ссужал деньги на снаряжение кораблей? Да, Самуэль наверняка что-то предпримет; я был уверен. В памяти всплывали его давние беседы с мамой; я тогда был совсем маленьким, и они были уверены, что я все равно ничего не пойму. Разговоры вертелись вокруг германского нацизма; отец не уставал повторять, какую серьезную опасность он представляет, и как их лидер, Адольф Гитлер, ненавидит евреев, а я все никак не мог понять, за что он их так ненавидит.
Тем временем, мама всеми силами склоняла меня к мысли, что я должен поступить в Еврейский университет в Иерусалиме. Я раздумывал, стать ли врачом, как дядя Йосси, или химиком, как отец, но меня не привлекала ни та, ни другая стезя. На самом деле меня привлекало совсем другое: я был очарован, глядя на Луи и Михаила, которые приезжали и уезжали, когда им заблагорассудится. Их жизнь казалась полной невероятных приключений; я радовался, слушая рассказы, как они обводят вокруг пальца англичан, чтобы помочь нелегальным еврейским иммигрантам проникнуть в страну. Но во всех этих приключениях было нечто, что вгоняло меня в дрожь — мысль о том, что защита еврейских колоний означает войну с арабами.
Я никак не мог считать арабов своими врагами, несмотря даже на то, что именно арабы подожгли Сад Надежды в тот далекий год, когда я чуть не погиб. Ведь мой мир не ограничивался лишь матерью, дядей Йосси и Юдифью, Ясмин и Михаилом и всеми теми, кто жил вместе с нами в Саду Надежды. Я не мог представить свою жизнь без Вади, да и Дина очень много для меня значила, равно как и Айша и ее дети, Рами и Нур. Даже дядя и тетя Мухаммеда, Хасан и Лейла, как и их сын Халед занимали важное место в моей жизни. Я не видел серьезных различий между арабами и евреями, и всякий раз, когда глядел на шрамы на лице Вади, вспоминал о том, что мы в неоплатном долгу перед ним и его семьей.
