Кшиштоф Кесьлёвский - Случай
Примерно тогда же он решил окреститься. Что именно подвигло его на это, Витек точно не знал: то ли зрелище великого страдания, которое ему довелось наблюдать в очередях к Харрису, то ли разговор о Боге тогда, на аэровокзале, а может, и то, что однажды, придя на могилу отца, он увидел склонившуюся над соседним холмиком молодую женщину, которая долго молилась, а потом распрямилась с просветленным, спокойным, невольно приковывающим внимание лицом. Он преодолел много трудностей, окрестился и, когда остался один в костеле, начал, опустившись на колени, молиться — по сути, впервые в жизни.
— Я сделал все, — вполголоса обратился он к Богу. — Окрестился. Теперь я здесь. И прошу Тебя: будь! Только об одном и прошу Тебя: чтобы Ты был. Никогда ни о чем Тебя не стану просить, только будь!
На одной из вечерних встреч, в большой квартире психиатра, где сильным голосом пел песни щуплый блондин, он увидел темноволосого парня, своего сверстника. Когда тот в толчее проходил мимо него, Витек тихо его окликнул: «Даниель…»
Юноша остановился. Он не узнавал Витека, но это и вправду был Даниель. Они вспомнили летний лагерь, Краснуху и молодую воспитательницу; по лицу Даниеля было видно, что все это ожило в нем; вышли они, как и положено, порознь, Витек немного подождал на углу и увидел подходящего к нему Даниеля с женщиной лет тридцати.
— Моя сестра, — сказал Даниель.
— Вера, — сказала женщина.
— Витек, — сказал Витек.
Даниель приехал на похороны давно уже расставшейся с отцом матери, которая тихо скончалась в маленькой квартирке на окраине Лодзи. Соседи нашли ее только спустя несколько дней, обнаружив под дверью четыре бутылки со скисшим молоком. Веру мы уже знаем. Это она сказала Бузеку, что рана его отца, которую она минуту назад увидела в ванной, выглядит так, словно из его ладони вытащили вилку.
Они пошли к Витеку домой, и Даниель ночь напролет рассказывал про свою Данию. У него там было все, отец строил автострады, но оба, а особенно он, Даниель, не могли избавиться от пронзительной тоски и ощущения, что они где-то слишком далеко. Даниель говорил, как по-датски будет «кофе» и «молоко», как сказать: «Я приехал в Лодзь неделю назад на похороны матери, а завтра должен уехать и не знаю, когда вернусь», а под утро все заснули на одной тахте.
На рассвете Витека разбудил тихий плач. Это Даниель, уткнувшись лицом в плечо сестры, плакал во сне, а может, наяву. Утром Витек проводил их на вокзал. Пока Даниель покупал билеты, он спросил Веру:
— Приедешь в Лодзь?
— Через месяц. Ровно через месяц.
— Я хотел бы с тобой встретиться…
Даниель вернулся с билетами. Вера первой высунулась из окна вагона и сказала: «Разыщи меня».
В том месяце Витеку снова принесли книжки.
— Мы думали, ты причастен к провалу типографии, — сказал Марек, — но теперь знаем, что нет.
Витек очень болезненно воспринял это подозрение. Книги он разнес, но на вопрос, будет ли продолжать работать в типографии, ответил, что не хочет.
Он нашел Веру спустя месяц. Они пошли на «Дзяды»[5], а выйдя, долго молчали. Потом Вера сказала, что у них потрясающая история.
— У кого это «у них»?
— У вас, у тебя, у всех.
Она спросила, знает ли Витек что-нибудь о своих предках. Он знал. Они сражались в восстаниях. Дед — участник «чуда на Висле»[6], а отец бился с немцами под Познанью, в армии генерала Кутшебы[7].
— А я ничего не знаю, — сказала Вера. — Мама мне не рассказывала, а я не успела спросить. Я ниоткуда. Ты, наверно, не понимаешь, что значит «ниоткуда».
Витек остановился.
— Я тут живу неподалеку, — сказал он. — Твой поезд уходит через час. Хочешь, чтобы я тебя проводил, или обождешь у меня?
— Я могу сегодня не ехать. Пойдем к тебе, — сказала Вера спокойно.
Она осталась в Лодзи на несколько дней. Снова должен был приехать Харрис, и Витек оказался в числе организаторов его приема. На этот раз Харрис намеревался пробыть в Лодзи всего один день, а желающих оказалось больше, чем в прошлый раз. Витек снова зашел к тетке с пропуском, но тетка снова отказалась, а когда он выходил от нее, придержала его за плечо.
— Она еврейка? — спросила тетка, показывая на дверь его комнаты.
— Да, — сказал Витек.
— Многие из них были великими коммунистами.
— Знаю, тетя.
Вера уехала, когда развернулась активная работа. На вокзале в Варшаве ее ждал Бузек. У него было странное выражение лица, глаза блестели, он словно бы не замечал жену. Сказал, что уже третий день ее ждет, но чувствовалось, что это мало его трогало.
— Я же звонила, — сказала Вера.
Бузек не ответил; только когда они встали в очередь на такси, он наклонился к ней.
— Я знаю, кто это тогда отцу…
— И что?
— Получит по заслугам.
Бузек засмеялся. Вера взглянула на него.
— Я ничего не сделала с маминой квартирой, — сказала она.
— А чем же ты занималась?
— Изменяла тебе.
Подъехало такси. Бузек втолкнул в него Веру.
— Поезжай домой, — сказал он. — Жди там.
И захлопнул дверцу. Подъехало другое такси.
— На Медову Гуру, — оказал он водителю.
Так сложилась бы судьба Витека, если бы охранник с железной дороги раньше выпил чай в тот день несколько лет назад. Может, он еще теснее связался бы с теми, кто печатал книжки и бюллетени, а может, и нет. Может, собирал бы деньги с надежных людей и, скрупулезно пересчитав их, отдавал организаторам сбора средств. Может, участвовал бы в специальных богослужениях и с высоко поднятой головой выходил из костела, гордясь тем, что он делает для людей во имя лучшей жизни. Но, возможно, он сделал бы только то, о чем мы узнали, прочитав эти несколько машинописных страниц. И ничего больше.
Случай третий (Przypadek 3): У выхода в город его ждала Ольга
Ну а если бы в тот день поезд тронулся на семнадцать секунд раньше, а охранник проканителился бы со своим послеобеденным чаем? Тогда, припустив вдогонку за поездом, Витек какое-то время бежал бы всего в нескольких шагах от поручней последнего вагона, но постепенно поручни бы отдалялись, а Витек терял скорость. Так ведь тоже могло быть, и, ради последнего рассказа о Витеке, допустим, что так оно именно и было.
Отдышавшись, он пошел обратно, волоча неудобную сумку. У выхода в город его ждала Ольга. Витек не ожидал этого; бледный от усталости, он бросил сумку на землю.
— Откуда ты взялась?
— Вот, взялась.
Она подняла сумку и подхватила его под руку.
На другой день, уже одетая, она спросила его — он еще лежал в постели:
— Поедешь в Варшаву?
— Сегодня нет.
— А вообще?
Ольга осталась. Она приносила покупки, варила суп, словно бы не замечая, что Витек фактически бездельничает. Потом относила суп тетке, а позже тетка стала приходить к ним обедать. Три месяца спустя они расписались.
Через год Витек вернулся в институт, окончил его — Ольга уже работала в больнице, ее устроила туда Катажина; вечерами, положив ей руку на живот, он мог почувствовать, как шевелится их ребенок. Потом он стал работать на «скорой», а тетка сидела с ребенком, снова полная энергии, снова нужная.
Не раз и не два ему удавалось спасти жизнь человеку. Это входило в его обязанности, но потом он несколько недель чувствовал себя счастливым. В институте он остался в должности ассистента, декан, вручая ему контракт, покачал головой.
По воскресеньям он иногда ездил со студентами бесплатно лечить людей в окрестные деревни. Ольга, когда могла, тоже ездила с ними. В Лодзь приехал Харрис; они посылали к нему своих пациентов, но вечером Витек пародировал Великого Целителя, вознося руки над головой Оли. У Оли по-прежнему часто болела голова, он нежно целовал ее, и боль утихала. Она, как и в студенческие годы, была спокойная, рассудительная днем и, как в студенческие годы, агрессивная ночью.
Витеку удалось спасти девушку из общежития, окруженного толпой воинственных баб, когда на рассвете в подъезде был найден мертвый младенец. Он засвидетельствовал, что ни одна из обитательниц этого скромного, стоявшего на отшибе Дома студента не рожала накануне ребенка. Когда бабы разошлись, он вернулся в общежитие и сказал девушке, что она обязана явиться в милицию. И не стал проверять, пошла ли она туда, не сомневаясь, что она незамедлительно это сделает.
Как-то его вызвали в деревню к старой женщине, которую родные хотели отдать в дом престарелых; со двора доносился какой-то странный стук. Когда ему удалось убедить сорокалетнюю дочь старушки, что нет ничего хуже дома престарелых, он вышел во двор и увидел, откуда доносится этот стук. Между сельхозмашин стоял парнишка; он подбрасывал кверху и ловил тринадцать костяных шариков. Витек как завороженный смотрел на него, пока паренек не почувствовал на себе взгляд и не обернулся.
— Как вы это делаете?
