Мутанты (СИ) - Злотников Семен Исаакович
Юлька. Ты? Ты так сказал?.. Как хорошо ты сказал: мир сделался маленьким, а человек — большим. Так, кажется, милый, не наоборот?
Модест. Мм… (Улыбается, кивает.)
Юлька. Именно так, я вспомнила! И ответственность — ты сказал — этого большого человека за этот маленький мир возросла во много раз!
Лиза. Ладно, спасибо за все, тогда я пошла собираться. (Направляется к выходу.)
Юлька. Лиза, куда же ты, милая?..
Модест. Очень милая, очень…
Юлька. У папочки вкус — потрясающий… Что ни избранница — то произведение искусства. Папочка, поделись, как тебе удается? Я помню, несколько лет тому, я училась в девятом классе, папка приезжал с красоткой — глаз было не оторвать. От Лизы, кстати, тоже не оторвать. Модест, я надеюсь, ты обратил внимание: она до того хороша — ей даже нечего скрывать!
Модест (мягко, обаятельно улыбается). Ей как раз есть чего скрывать. Но она не скрывает.
Юлька. Ах, что ни говори — женщина должна быть красивой! Да, милый?
Модест. Да… мм, и мужчина. Хорошо, если красив… Да…
Юлька. Человек!.. Ах, как бы тактичней сказать: человеку как будто чего-то недодали, если он не красив…
Молчат. Размышляют о красоте.
Боже мой, я же вас не представила друг другу: Модест, я надеюсь, что имя художника Наума Ашкенази тебе, конечно же, говорит?
Модест. Мм…
Юлька. Ну, как же, Модест, знаменитая выставка семидесятых годов! Бульдозерами давились полотна замечательных мастеров! Там был и папочка!.. Ты, Модест, как интеллигент до мозга, не можешь не помнить…
Модест (внимательно разглядывает картину). Да, да, да, да, да, да, да, припоминаю, да… Как вас зовут, вы сказали?
Юлька. Ашкенази! Наум! Наум Ашкенази!
Модест. На выставке не был, картины не помню. Помню ужасно ругательные статьи в газетах… Господи, так это вы?
Юлька. Он! Он!..
Модест. Мм… вы — еврей? Простите?..
Юлька. Да… это кажется… Ты — еврей, папочка?
Наум. Да. Уж прости. Уж так.
Юлька (радостно). Еврей! Модест был не в курсе, папочка. Но мы не касались — верно, Модест? Какая-то чепуха… Мне лично кажется, все люди — люди… Не так ли, Модест?
Модест. Мм… Почему-то я был уверен, что вы — Серебрянко. (Обаятельно улыбается.) Совсем не похожи на еврея…
Юлька (тоже смеется). Действительно, папочка, а ведь не похож… Ну-ка, ну-ка, в профиль, позволь посмотреть… Серебрянко у нас мамочка, Модест! Я на фамилии мамочки. Разве я тебе не рассказывала? Почему-то они так решили, что для жизни удобнее Серебрянко. А странно, не правда ли?
Модест. В какой-то степени… Вообще-то родители были правы: Серебрянко понятнее, чем, скажем, Ашкенази… Мм… Ашкенази, Ашкенази… Как же, художника Ашкенази вспоминаю!..
Юлька. А он тебе нравится, милый? Ты его полюбил?
Модест. Мм… да… Мне кажется, я испытываю первое сыновнее чувство — расположения…
Юлька (Науму). Модест — он философ, гуманитарий, умница! Люби его, папочка, этого моего большого друга! (Обнимает отца.) Ах, мужчины, пожмите друг другу руки! Мужское пожатие руки — что может быть лучше!
Модест (протягивает руку). Здравствуйте.
Наум (смотрит на Юльку, после чего нерешительно здоровается). Да… Добрый день…
Модест (обаятельно улыбается). Ночь. Доброй ночи. Неважно, поверьте, я рад, сердечно… Будем знакомы: Модест.
Наум. Действительно… Ночь… Извините… Как бы не очень одет… (Хочет отнять руку — Модест не выпускает.)
Модест. Мм… Тем не менее, очень приятно… Приятно…
Наум. Спасибо… Пожалуй, пойду… Самолет… (Вдруг, с опаской смотрит на Юльку.) Мне тоже… Извините…
Юлька (рукой скрепляет союз двух мужчин). Милые мои, близкие люди. Все-таки я успела вас познакомить — слава Богу! До чего мне сейчас хорошо… Хорошо, Господи… Хотя и тревожно… А впрочем, хочется жить — правда? Очень хочется жить… Только я пока не понимаю, как мне это делать…
Модест. Заранее, дорогая, ничего невозможно предугадать. Поэтому правильнее будет — надеяться на все лучшее.
Юлька. Ты действительно так думаешь, Модест?
Модест (обаятельно улыбается). Если научиться довольствоваться подарками судьбы и не роптать — жить можно почти приятно.
Юлька. Ты — умный. Ты — добрый, великодушный, прекрасный!
Модест улыбается и кивает.
Я тебя очень люблю.
Модест кивает и улыбается.
Милый, милый…
И смотрят они друг на друга с такой нежностью, с такой лаской — по-хорошему не позавидовать трудно… Богу известно, что в эту минуту на душе у Наума. Но и ему, кажется, трудно оторваться от возлюбленных…
(Рассеянно.) Папочка, скажи… Модест, милый, прости… Папочка, а где наша мамочка?
Наум. Там… у себя…
Юлька. Грозилась уйти ночевать к каким-то старым друзьям… Странная мамочка, именно сегодня… Она мне очень нужна. Спит?..
Наум. Не знаю… наверное…
Юлька. Разбудим? (Интригующе улыбается.)
Наум. Зачем?
Юлька. А сюрприз… (Модесту.) Да, милый?
Модест неторопливо кивает и обаятельно улыбается.
Хорошо бы, Модест, сегодня: ведь папочка уезжает… Ему же приятно узнать, что я с хорошим человеком… (С нежностью смотрит на Модеста.) С милым, надежным… Как ты считаешь, ему будет спокойнее?
Модест улыбается, кивает.
(Шепотом.) Я скоро… (Уходит.)
Наум и Модест молчат.
Модест. Мм… Юля говорила… Мм… Мне казалось, вы едете в туризм. (Наум молчит.) Жаль, уезжают люди… Очень жаль… (Молчит.) Извините, неделикатный вопрос, возможно: с радостью нас покидаете?
Наум. Без нее.
Модест. Правда? И все-таки покидаете? Очень, мм… То есть, очень… Опять же, простите, но зачем вы это делаете? Человек должен жить там, где родился. Я убежден.
Наум. Мне тут плохо.
Модест. Но тут — родина.
Наум. Я — еврей. Моя родина — там.
Модест. Ну, зачем же так… Все же вы художник, человек культуры… Вам будет сложно меняться. Я бывал за рубежом, пытался себя представить там… Ничего не получалось. Увы.
Наум. Вы бывали, я — нет. Меня дальше Воркуты не ссылали.
Модест. Вы сердитесь, можете ошибиться. Можно сердиться на каких-то людей — на народ, на землю сердиться не следует. Будет искренно жаль, если…
Наум (вдруг грубо и резко перебивает). Я не сержусь. Меня столько били — во мне не осталось места, каким сердятся. Не надо со мной, как с глупым. Я все понимаю. И вы все понимаете.
Модест. Мм… но, господин Ашкенази… ради Бога, простите… Я бы только хотел уберечь вас, если это еще возможно, от непоправимой ошибки.
Наум. Знаете, что: теперь вы себя поберегите. А я — уезжаю.
Модест. Себя — но это — как Бог, как говорится… За вас неспокойно. Я много читал воспоминаний прошлых эмигрантов. Это всегда, знаете, такая рана, такая боль…
Наум. Прошлые были людьми — мы… Послушайте, это пустой разговор. Это — дурацкий сейчас разговор. Потому что — чужие. Потому что — безумно устали. Потому что — между нам пропасть и слова не долетают. И вам, в сущности, глубоко на меня наплевать.
