Laventadorn - Вернись и полюби меня (Come Once Again and Love Me)

Мокрая листва рядом... он вышел на углу скверика — около отеля был точно такой же, и на какое-то кошмарное мгновение Северусу почудилось, что они снова туда вернулись — вот же черт, — но нет, это было другое место. Он нарочно выбрал автобус, который следовал в противоположном направлении — по крайней мере, так ему казалось. От паники в голове все перемешалось.

Да соберись ты уже, хватит хуйней страдать!

Его руки — слишком слабые руки подростка — начинали ныть от напряжения. Нужна скамейка — возможно, где-то в сквере...

Вот, прямо неподалеку. Он опустил свою ношу на сиденье, приподнял ей голову — не рискнул применять сушащие чары, опасаясь, что их могут засечь. Но если магией пользоваться нельзя, то как понять, что с ней? Силы правопорядка — в окрестностях их полно — это чревато — угроза их с Лили безопасности...

Но она лежала перед ним, холодная, как труп, и пульс едва прощупывался...

Окклюменция — ну же! Ты слишком поддался эмоциям. Хватит! Да ебаный в рот, хватит!

Она его поцеловала. Ты так важен для меня — мне без тебя плохо — прости меня...

Проклятье! Да думай же, думай!

Такси. Надо поймать такси. И все время двигаться — это безопасней, чем оставаться на месте.

Он снова сгреб ее в охапку — руки были совершенно ватные — и зашагал прочь от темного сквера и капающей с листьев воды в ту сторону, где горели огни. Тяжелая и неподвижная, рука Лили прижималась к его груди — казалось, его сердце колотится прямо об нее. А потом по глазам ударил свет автомобильных фар, и он остановился — проулок уперся в оживленную трассу. Впереди плотным потоком шли машины, рядом курил какой-то маггл, используя вместо пепельницы одноразовый стаканчик.

— Боже мой. Что с ней? — спросил маггл, стряхивая с сигареты серый столбик.

— Нарколепсия, — процедил Северус. — Нужна машина. Не стопанешь?

— Ясное дело, — пожал плечами маггл. — Ты-то и так загружен.

Он взмахнул рукой — от сигареты разлетелся пепел и рыжие угольки, — и какой-то темный и невзрачный автомобиль отделился от общего потока и затормозил перед ними. От салона воняло поношенной обувью.

Шофер обернулся и спросил через прозрачную перегородку:

— В больницу?

— Нет, — отрезал Северус, захлопывая за собой дверцу. Лили даже не пошевелилась — так и лежала неподвижно; с тех пор, как она закрыла глаза, прошло уже восемь минут, и каждая гвоздем впивалась ему в висок. — В аэропорт. Это нарколепсия.

Похоже, водитель не знал, что это такое, но проникся либо уверенным тоном Северуса, либо мыслью, что с ним лучше не связываться, — повернул руль, и машина тронулась с места, вписавшись в уличное движение. Северус опустился на колени рядом с сиденьем, расстегнул на Лили пальто — свое пальто, — чтобы ей легче дышалось. Пульс не изменился — по-прежнему устойчивый, но замедленный и слишком слабый; дыхание едва чувствовалось — только если прижать к ее губам пальцы, а кожа все так же напоминала мрамор — такая же белая и неживая. Перед глазами полыхнуло воспоминание: Цепь-заклятье, Лили откинулась на спинку больничной кровати... и второе, более раннее: она лежит вот так же, только мертвая...

Если водитель глядит на них в зеркало заднего вида, то наверняка что-то заподозрит... куда он их везет? Может, в больницу или в полицию? Но Северус не мог себя заставить об этом думать — гладил Лили волосы, убирал с лица мелкие прядки, снова и снова зачесывал их назад, а потом перестал сопротивляться — мышцы уже сводило от усилия — и припал к ней, прижался лбом ко лбу. Глотнул воздух — один раз, второй, третий.

Потянул из рукава палочку — как можно незаметнее; загораживая ее своим телом и стараясь держать низко, подвинулся так, чтобы маггл не увидел вспышку заклинания, и невербально наложил на Лили простейшие диагностические чары. В воздухе загорелись шкалы, отображающие ее жизненные показатели; все процессы были замедлены, как будто она и впрямь впала в глубокую кому.

Кроме мозговой активности — эти кривые словно взбесились; точно она разом видела сны, и что-то колдовала, и испытывала все эмоции одновременно.

Он уставился на эту свистопляску, а потом спохватился и отменил свои чары, не дожидаясь, пока маггл что-то заметит... пока что точно не успел: не было ни внезапного вскрика, ни резкого удара по тормозам.

Северус отодвинулся от нее, сел на корточки — и только через несколько мгновений осознал, что его рука сама по себе скользнула вниз и нашла ее ладонь. Как если бы Лили и впрямь была в коме, и целители мягко повторяли, что с ней надо разговаривать — это, мол, помогает.

Он стиснул ее руку — так яростно, что, будь она в сознании, наверняка бы вздрогнула. Но ничего не изменилось — все такая же холодная и оцепеневшая...

Как покойница.

Нет. Нет. Он не даст ей умереть. Он уже однажды поставил все на кон — и жизнь, и рассудок, и все проебал. Больше такого не повторится.

Все можно исправить, и даже смерть еще не означает конец — не они ли сами это доказали? У него все получится — она снова будет здорова, и на ее щеки вернется румянец, а глаза распахнутся и уставятся на него с этой отчаянной надеждой...

Он одурачил сам себя, мудак хренов... врал себе, что сможет ее отпустить — да даже если бы она захотела уйти!.. Господи, да разве для этого они встретились после смерти — оказались так близко друг к другу, только руку протяни, после всех этих лет порознь — и все только для того, чтобы он отправил ее в объятия Поттера, а сам торжественно свалил восвояси? Да он бы потом просто спятил — как когда-то, когда был еще слишком молод и не понимал, как предотвратить крушение всех своих надежд, и все, чего он желал, пошло прахом, а худшие кошмары претворились в жизнь и оказались даже страшнее, чем он себе воображал.

Он так искусно себя обманывал, что совершенно заврался, настолько, что теперь был сам себе противен. Она простила ему все его прегрешения, поверила ему после всего, что случилось, бросила Хогвартс, оставила Поттера валяться на полу — и не один раз, а дважды! — и пошла за ним, Северусом, а что сделал он?! Просто сказал ей — возвращайся, мол, назад в школу?.. Он так увлекся своей войной, что проглядел заключение мира, даже когда Лили сама пришла к нему, рыдая и умоляя о прощении. Раз она не собиралась с ним сражаться, то он взялся это делать за нее — потому что вообще не умел останавливаться, о чем бы ни шла речь: о почившей в бозе надежде или о почившей в бозе войне. Вот она, его надежда, все это время была прямо у него под носом, и все причины для обид и ссор разлетелись, как пушинки на ветру, — а он только тем и занимался, что пытался задушить свои мечты в зародыше, потому что просто не умел по-другому.

Еблан, туполобик хаффлпаффский! Да какого ж хуя — просто отпустил ее, и все, и это после всего, что было?! Из-за того, что однажды потерпел поражение, решил сдаться и опустить руки? Дебил, какой же дебил...

Тем вечером, когда он покинул Хогвартс и так глубоко погрузился в окклюменцию, что оставил от себя только одни мысли и никаких чувств, и увидел во тьме звездный свет ее патронуса, голубое и серебристое мерцание, — он ведь тогда повернул назад, не колеблясь ни секунды...

Все, все это время — как и она, он ничегошеньки не понимал, вот только для него потемками была его собственная душа.

Даже сейчас Северус не был уверен в том, что когда-нибудь научится прощать и доверять; знал только одно — что отпустить Лили точно не сможет. И никогда не мог. Он только притворялся. Слишком хорошо притворялся.

Не только Темный Лорд был себе злейшим врагом. Все они были — в каком-то смысле.

Пальцы скрючились, впиваясь в мягкую обивку сиденья; он смял в ладони шелковистый локон.

С ней надо разговаривать — это помогает... так ведь?

И прошептал — еле слышно, чуть громче вздоха:

— Если ты меня слышишь, то вернись ко мне.

* * *

Она шла через Запретный лес, такая взволнованная, такая радостная — чувства переполняли ее до краев, так, что угрожали взорваться — вот только у нее не было тела, не было сердца, которое могло бы выпрыгнуть из груди от этого невероятного счастья: она была только призраком, тенью, и сквозь ступни ее просвечивали травинки.

Вместо морозной зимы вокруг снова стояла весна, во всем великолепии приглушенных сумраком красок. Лили казалось, что она вот-вот почувствует запахи — земли, смолы, древесной коры и листьев; ощутит свежесть ночного холодка...

Справа и слева от нее были размытые фигуры, и чем яснее она их узнавала, тем плотнее и отчетливей они становились: Джеймс... не подросток, а взрослый, каким он стал в двадцать один... и Сириус, чуть старше Джеймса, и Ремус... и все они улыбались, как если бы их сердца тоже переполняла любовь.

А потом она увидела Гарри. Он совсем вырос, и так походил на Джеймса — тот же рост, те же волосы, то же удивленное выражение, но с этого знакомого лица на нее смотрели ее глаза. Это всегда так поражало ее, так радовало и заставляло замирать от восторга: ее черты, соединенные с чертами любимого человека и воплощенные в том, за кого она и жизни бы не пожалела.