Власть. Новый социальный анализ - Бертран Рассел
Очевидно, что в такой метафизике, как у Фихте, нет места для социальных обязанностей, поскольку внешний мир – это просто продукт моего сновидения. Единственная этика, которую можно считать совместимой с такой философией, – это этика саморазвития. Хотя это не вполне логично, но человек может считать свою семью и свой народ более тесно связанными с его эго, чем другие люди, а потому и более ценными. Вера в расу и национализм – это, следовательно, психологически естественный исход солипсистской философии, тем более что эту теорию вдохновляет, очевидно, властолюбие, тогда как власти можно достичь только при помощи других.
Все это известно как «идеализм», и в моральном отношении он считается благороднее, нежели философия, допускающая реальность внешнего мира.
Реальность того, что не зависит от моей собственной воли, в философии воплощена в понятии «истина». Истина моих убеждений с точки зрения обыденного смысла в большинстве случаев не зависит от того, что я делаю. Конечно, если я полагаю, что завтра съем завтрак, мое убеждение, если оно действительно истинно, отчасти истинно именно в силу моей будущей воли; но если я считаю, что Цезарь был убит в мартовские иды, то, благодаря чему это мое убеждение истинно, находится целиком и полностью за пределами власти моей воли. Философии, вдохновляемые властолюбием, видят в этой ситуации нечто неприятное, а потому они так или иначе направлены на подрыв присущего здравому смыслу понятия о фактах как источнике истинности или ложности убеждений. Гегельянцы полагают, что истина состоит не в согласии с фактами, а лишь во взаимной согласованности всей системы наших убеждений. Все ваши убеждения являются истинными, если, как события в хорошем романе, они хорошо сходятся друг с другом; в действительности нет различия между истиной романиста и истиной историка. Это дает свободу творческой фантазии, освобождающей от оков предположительно «реального» мира.
Прагматизм в одной из своих форм также является философией власти. С точки зрения прагматизма определенное убеждение является «истинным», если его последствия приятны. Но люди сами могут сделать последствия убеждения приятными или неприятными. Вера в высшее достоинство диктатора имеет более приятные следствия, чем неверие в него, если вы живете при его власти. Там, где ведется религиозное преследование, официальное вероисповедание «истинно» в прагматистском смысле. Следовательно, прагматическая философия наделяет властителей метафизическим всемогуществом, которое за ним не готова признать более приземленная философия. Я не хочу сказать, что большинство прагматиков принимают эти следствия своей философии; я говорю лишь то, что это действительно ее следствия и что атака прагматика на общепринятое представление об истине является следствием властолюбия, для которого, возможно, больше важна, впрочем, власть над природой, чем над другими людьми.
Философией власти является и «Творческая эволюция» Бергсона, которая получила фантасмагорическое развитие в последнем акте пьесы Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу». Бергсон полагает, что интеллект следует осудить, поскольку он пассивен и всего лишь созерцателен, и что мы можем видеть что-либо в истинном свете только в момент решительного действия, такого как кавалерийский натиск. Он считает, что животные приобрели глаза, поскольку чувствовали, что им будет приятно иметь возможность видеть; их интеллекты не были способны думать о зрении, поскольку они были слепы, но интуиция смогла осуществить это чудо. По Бергсону, вся эволюция определяется желанием и нет предела тому, чего можно достичь, если желание достаточно страстно. Неловкие попытки биохимиков понять механизмы жизни тщетны, поскольку жизнь не является механической, а ее развитие всегда таково, что интеллект по самой своей природе не может представить его заранее; понять жизнь можно только в действии. Из этого следует, что люди должны быть страстными и иррациональными; к счастью для Бергсона, они обычно такие и есть.
Некоторые философы не позволяют своему стремлению к власти взять верх в их метафизике, но дают ему волю в этике. Наиболее важным из них является Ницше, который отвергает христианскую мораль как мораль рабов и ставит на ее место мораль, достойную героических правителей. Это, конечно, по существу своему не новость. Нечто такое можно найти у Гераклита, Платона, часто в эпоху Ренессанса. Но у Ницше такая этика проработана и сознательно противопоставлена учению Нового Завета. С его точки зрения, у стада самого по себе нет ценности, оно ценно только как средство для величия героя, у которого есть право причинять стаду ущерб, если тем самым он стимулирует свое саморазвитие. На практике аристократии всегда поступали так, что их действия могла оправдать разве что подобная этика; однако христианская теория предполагала, что в глазах Бога все люди равны. Демократия может обращаться к христианскому учению за поддержкой; однако для аристократии лучшая этика – это этика Ницше. «Если бы боги были, как бы я мог вынести то, что я не бог? Следовательно, богов нет». Так говорит Заратустра у Ницше. Бога необходимо свергнуть с его трона, чтобы освободить место для земных тиранов.
Властолюбие – элемент обычной человеческой природы, однако философии власти в некотором вполне точном смысле безумны. Существование внешнего мира, то есть мира материи и других людей, является данным, которое может быть унизительным для гордыни особого рода, но отрицать его может только сумасшедший. Люди, которые позволяют своему властолюбию исказить представление о мире, встречаются в любой лечебнице: один считает себя управляющим Банка Англии, другой думает, что он король, а третий – что он Бог. Весьма схожие бредовые идеи, если они выражены образованными людьми в сложных и непонятных терминах приводят их авторов к философской профессуре; а если они выражаются красноречиво и являются людьми страстными, они приводят их к диктатуре. Лунатиков со справкой держат на запоре, поскольку они становятся буйными, как только их претензии оспариваются; тогда как их недипломированная разновидность получает контроль над мощными армиями, и тогда они могут убивать и разорять здравомыслящих людей, оказавшихся в их досягаемости. Успех безумия в литературе, философии и политике – одна из особенностей нашей эпохи, причем успешная форма безумия почти всегда возникает исключительно из стремлений к власти.
Чтобы понять эту ситуацию, мы должны рассмотреть отношение философий власти к социальной жизни, которое сложнее, чем можно было ожидать.
Начнем с солипсизма. Когда Фихте утверждает, что все начинается с эго, читатель не говорит: «Все начинается с Иоганна Готтлиба Фихте! Что за нелепость! Как такое может быть, если я ничего не знал о нем еще несколько дней назад. А что насчет времен до его рождения? Неужели он на самом деле считает, что изобрел их? Что за нелепый самообман!» Этого
