Песнь клетки. Медицинские исследования и новый человек - Сиддхартха Мукерджи
Но какова связь между гниением, вызванным микробными клетками, и заболеваниями человека! Первый намек на возможную связь был получен венгерским врачом-акушером Игнацем Земмельвейсом, который в конце 1840-х годов работал помощником врача в родильном доме Вены10. Родильный дом был поделен на две части: Первая клиника и Вторая клиника. В XIX веке роды уносили почти столько же жизней, сколько производили. Уровень смертности рожениц в результате инфекции (от родильной горячки) составлял от 5 до 10 %. Земмельвейс обратил внимание на одну особенность: в Первой клинике смертность матерей от родильной горячки была значительно выше, чем во Второй. Благодаря слухам и пересудам, распространявшимся по всей Вене, такое различие перестало быть секретом. Беременные женщины умоляли, упрашивали или манипулировали персоналом, чтобы только попасть во Вторую клинику. Некоторые преднамеренно рожали на улице, вне клиники, мудро рассуждая, что Первая клиника – гораздо более опасное место для рождения ребенка, чем улица.
“Что защищало тех, кто рожал вне клиники, от этого неизвестного деструктивного эндемического влияния?” – задавался вопросом Земмельвейс11. Это была редкая возможность провести эксперимент в “естественных условиях”: две женщины в одинаковом состоянии входили в один и тот же госпиталь через две двери. Одна уходила со здоровым ребенком, вторую отправляли в морг. Почему? Как детектив, отсеивающий потенциальных подозреваемых, Земмельвейс составил в голове список возможных причин и поочередно их отбрасывал. Дело было не в переизбытке пациентов, не в возрасте женщин или отсутствии вентиляции, не в длительности родов или близости расположения коек.
В 1847 году коллега Земмельвейса Якоб Коллечка порезался скальпелем при проведении вскрытия. Вскоре у него началась лихорадка и сепсис. Земмельвейс не сумел ему помочь, но заметил, что симптомы у больного были такими же, как у женщин с родильной горячкой12. И в этом, возможно, заключался ответ: в Первой клинике работали хирурги и студенты-медики, сновавшие туда-сюда между патологоанатомическим отделением и родильным домом – сразу переходившие от анатомирования и вскрытия трупов к приему родов. А во Второй клинике работали акушеры, не имевшие контакта с трупами и никогда не производившие вскрытий. Земмельвейс задал себе вопрос, не переносили ли студенты и хирурги, которые осматривали женщин без перчаток, некое материальное вещество (он назвал его “трупным веществом”) из разлагающихся тел в тела беременных.
Он настоял, чтобы студенты и хирурги мыли руки водой с хлоркой, прежде чем входить в родильное отделение. Он стал вести тщательные записи относительно числа смертей в обеих клиниках. Результат был поразительным: смертность в Первой клинике сократилась на 90 %. В апреле 1847 года уровень смертности составлял около 20 % (каждая пятая женщина умирала при родах). К августу, после введения правила тщательно мыть руки, смертность среди молодых матерей сократилась до 2 %.
Но каким бы потрясающим этот результат ни был, Земмельвейс не мог объяснить то, что видел. В чем было дело? В крови? Жидкости? Каких-то частицах? Венские хирурги не верили в микробную теорию, и их не волновала настойчивость молодого ассистента, требовавшего, чтобы они мыли руки между клиниками. Земмельвейса травили, над ним смеялись, не давали повышения и в конце концов уволили из госпиталя. Мысль о том, что родильная горячка на самом деле была “докторской чумой” – ятрогенным заболеванием, вызванным самими докторами, пришлась не по вкусу венским профессорам. Земмельвейс писал раздраженные обвинительные письма акушерам и хирургам по всей Европе, и все они считали его сумасшедшим. Наконец он перебрался в провинциальный Будапешт, где у него случился нервный срыв. Его поместили в психиатрическую лечебницу, где санитары избивали его и поломали кости, что вызвало гангрену. Игнац Земмельвейс скончался в 1865 году, главным образом в результате сепсиса, вызванного побоями, – вероятно, уничтоженный тем самым “материальным” веществом, которое он пытался идентифицировать в качестве причины инфекций.
В 1850-е годы, вскоре после вынужденного переезда Земмельвейса в Будапешт, английский врач Джон Сноу стал следить за развитием эпидемии холеры в лондонском районе Сохо13. Сноу не только изучал симптомы болезни и возможности лечения, но также обратил внимание на географический аспект локализации и передачи болезни: он инстинктивно подозревал, что эпидемия распространялась в определенных районах и местах, и это могло дать ключ к выявлению ее причины. Сноу переписывал местных жителей, указывая время и место обнаружения каждого случая заболевания. И затем начал отслеживать распространение инфекции в ретроспективе, как будто прокручивая фильм в обратную сторону, – он искал происхождение, источник и причины.
Источником, как заключил Сноу, были не невидимые воздушные миазмы, а вода из колонки на Броад-стрит, где, по-видимому, началась эпидемия. Или, точнее, откуда она разошлась, как расходятся по воде круги от брошенного в пруд камня. Когда позднее Сноу начертил карту распространения эпидемии, отмечая каждый случай заболевания черточкой, черточки окружили колонку. (Сегодня большинству эпидемиологов лучше знакома более поздняя карта, составленная в 1960-е годы, на которой случаи заболевания помечены точками.) “Я обнаружил, что почти все смерти имели место на небольшом расстоянии от колонки [на Броад-стрит], – писал он. – Лишь десять смертей произошли в домах, расположенных ближе к другой уличной колонке. В пяти из этих случаев семьи умершего сообщали мне, что всегда посылали за водой к колонке на Броад-стрит, так как предпочитали ее воде из ближайшей колонки. В трех других случаях умерли дети, которые ходили в школу мимо колонки на Броад-стрит”14.
Но что за вещество содержалось в зараженном источнике? В 1855 году Сноу начал исследовать воду под микроскопом. Он был уверен, что это какое-то вещество, способное воспроизводиться, какая-то частица, структура и функции которой позволяют ей заражать людей. В книге “О способе передачи холеры” он писал: “Чтобы смертельное вещество холеры обладало свойством воспроизводиться, обязательно должна существовать некая структура, скорее всего клетка”15.
Один из оригинальных чертежей Джона Сноу 1850-х годов с обозначенными случаями холеры в районе колонки на Броад-стрит в Лондоне. Стрелка указывает местонахождение колонки (добавлена автором), а количество случаев в доме определяется высотой столбца из черных черточек. Участок, обозначенный Сноу, обведен окружностью (добавлена автором).
Это была пророческая догадка, особенно в отношении слова “клетка”. По сути, Сноу в какой-то степени объединил три независимые медицинские теории, три дисциплины. Первая из них, эпидемиология, пыталась объяснить характер распространения человеческих заболеваний. Эта дисциплина “витала” над людьми, отсюда и название: epi (над) и demos (народ). Она пыталась объяснить заболевания человека в терминах распространения в популяции, подъемов и спадов распространения, а также наличия или
