Николай Лузан - Между молотом и наковальней
Эти удручающие новости, усиленные слухами, со скоростью лесного пожара распространялись по Абхазии. Ощущение чудовищной и неотвратимо надвигающейся катастрофы не обошло стороной ни один дом, ни одну семью. С особой остротой они ощущались в доме Беслана Кубравы. Время и судьба так распорядились, что он оказался в самой гуще драматических событий и последние полгода уже не принадлежал ни себе, ни семье. Ему приходилось разрываться между домом, занятиями в университете, митингами и работой в штабе Сергея Багапша. Неумолимая и жестокая логика политической борьбы, подобно кровожадному молоху, пожирала его без остатка.
В последнюю неделю Беслан если и появлялся в доме, то на несколько часов, чтобы на бегу перекусить и отоспаться. И сейчас, весь позеленевший от усталости и нервного перенапряжения, он отрешенно смотрел перед собой и вяло, не замечая вкуса, пережевывал холодный хачапур. Напротив сидели и не притрагивались к тарелкам с давно остывшей мамалыгой жена Амра, сестра Марина, сыновья Инал и Аслан. Они не решались потревожить его и лишь бросали вопрошающие взгляды то на него, то на старенький «Горизонт», тускло поблескивавший в углу на тумбочке.
Экран телевизора судорожно подергивался, а эфир сухо потрескивал электрическими разрядами. И так порядком изношенная аппаратура телецентра, после того как его штурмовали и подрывали, вовсе дышала на ладан. Голос молодого ведущего новостей Алхаса Чолокуа, еще не успевшего как следует освоиться со студией и своей новой ролью, то и дело плыл и прерывался. Но ни Амра, ни Марина, ни быстро повзрослевший за эти сумасшедшие дни Инал не замечали этого, по его лицу они спешили угадать главное — что их ждет завтра.
К сожалению, новости оказались неутешительными, прилет известного российского депутата Сергея Бабурина пока мало что изменил. По-прежнему у избирательных штабов соперников толпились вооруженные люди и звучали воинственные призывы. Более того, с каждым новым часом их становилось больше, а требования приобретали все более жесткий характер. Их подогревали слухи о переговорах на госдаче между Сергеем Багапшем, Раулем Хаджимбой, Сергеем Бабуриным, Владимиром Колесниковым и Нодаром Хашбой — они носили самый противоречивый характер. По одним — Сергея Багапша уже арестовали и отправили вертолетом в Адлер. По другим — его якобы «сломали», и он отказался от дальнейшей борьбы. Российские телеканалы ни одним словом не упомянули о ситуации в Абхазии, как будто ее вовсе не существовало.
Инал выключил телевизор, и на какое-то время в столовой воцарилась тягостная тишина, которую нарушал лишь стук вилки в руках отца. Он еще наклонился над тарелкой, избегая обращенных к нему вопрошающих взглядов. Ему нечего было сказать им. Неподвластная ни его, ни воле тысяч сторонников Сергея Багапша, ни сторонников Рауля Хаджимбы чудовищная машина разрушения, казалось, уже не могла остановиться и через несколько часов готова была пойти вразнос и разгромить вдребезги то хрупкое равновесие, которое каким-то чудом еще сохранялось в обществе.
Беслан еще долго остановившимся взглядом смотрел на давно погасший экран телевизора. Амра, Марина и сыновья не спускали с него глаз и ловили каждое движение. Первой не выдержала и заговорила Амра, с ее дрожащих губ сорвался еле слышный вопрос:
— Беслан, что с нами будет?
Так и не услышав ответа, она принялась снова теребить его:
— Неужели нельзя договориться?
— Мы сделали все, что могли, но они, как глухие, — ничего не хотят слышать! — с ожесточением ответил он.
— Но почему?! Вы же не враги? Ты воевал вместе с Раулем, столько лет проработал вместе, и что, теперь будете стрелять друг в друга?
— Нет!.. Народ с нами, и он этого не допустит! — неуверенно ответил Беслан.
— Народ?.. А те, кто засел на турбазе, они кто?!
— Не знаю!
— Но там же не все отморозки?! — воскликнула Марина.
— Не отморозки?! Но если Рауль заявил, что инаугурации не допустит, то что тогда говорить про остальных! — продолжала терзаться Амра.
— Хватит! — сурово отрезал Беслан. — Мы победили, и теперь пусть они думают! Наше терпение закончилось! Больше перед ними никто стелиться не станет!
— Победили кого?.. Да пропади пропадом эта победа! Кому она такая нужна?! Ты нам нужен живой! Понимаешь, живой!..
И этот полный отчаяния и выстраданной боли крик Амры заставил всех вздрогнуть. Инал сжался в комок, и его испуганный взгляд заметался от отца к матери. Маленький Аслан захлюпал носом, и из глаз ручьем полились слезы. Беслан страдальчески морщился и из последних сил пытался удержать себя в руках. Марина побледнела как полотно и прошептала:
— Беслан, но это же война?
— Война! — тихим эхом прозвучал ответ, и он с трудом выдавил из себя: — Мы не хотим этого. Это они…
— Но надо же что-то делать! Ты слышишь меня, Беслан?! Вы должны остановиться! — умоляла его сестра.
— Как?! Упасть им в ноги?!
— Какие ноги!.. Сумасшедшие! Ну что вам еще надо?.. Чтобы грузины напали на нас! — в отчаянии воскликнула Амра.
— Боже мой, ты что такое говоришь, Амра! — в ужасе всплеснула руками Марина.
— Но, может, хоть это остановит их!
— Замолчи! — глухо произнес Беслан.
— Не могу! У меня уже нет никаких сил! Зачем? Ради чего все это?! Плюньте вы на эту проклятую власть! Пусть они ею подавятся. Я тебя умоляю, Беслан, останься дома ради детей, ради меня! — заклинала его Амра.
Тяжело, будто на плечи легла стопудовая ноша, он поднялся из-за стола. По его изможденному и постаревшему за последние дни на несколько лет лицу пробежала болезненная гримаса. Ему приходилось разрываться между семьей, которую бесконечно любил, и долгом перед товарищами.
В это время за окном просигналила машина, Беслан замер и затем, избегая умоляющих взглядов жены и сестры, шагнул, словно в ледяную воду, в прихожую, торопливо набросил на плечи куртку.
— Беслан! — предприняла последнюю и отчаянную попытку остановить мужа Амра и обхватила его за шею.
— Все будет хорошо! Все будет хорошо! — твердил он, словно заведенный, и, с трудом освободившись от объятий, выскочил на улицу и там, не оглядываясь, боясь, что не сможет устоять перед умоляющими взглядами родных, побежал к машине.
В ней поджидал родной брат — Батал. Он был одет по-военному в пятнистый камуфляж, за его спиной на заднем сиденье под курткой угадывалось оружие. Беслан без сил рухнул рядом с ним и торопливо мотнул головой. Батал понял все без слов — всего несколько минут назад то же самое ему пришлось пережить у себя дома, и до пола утопил педаль газа. Они ехали в штаб Сергея Багапша, и по мере приближения к нему навстречу все чаще попадались вооруженные бойцы.
Город готовился к последней и решающей схватке. Ожидали ее и в «Стекляшке» — небольшом и уютном кафе, расположившемся на границе между двумя военными санаториями — Московского военного округа и Ракетных войск стратегического назначения. В нем, как и везде в последние дни, было тихо и печально, лишь два случайно забредших российских миротворца, забившись в угол подальше от глаз начальства, клевали носами над тарелками с давно остывшим жарким и полупустым графином водки.
Неподалеку от них, сгрудившись у стойки, сидели Адгур Бжания, Марина Джинджолия с мужем Бесланом, а над ними нависал горой молчаливый добряк Масик Дарсалия. Его огромные жгуче-черные цыганские глаза печально смотрели на закадычных друзей. Они еще не успели оправиться после штурма парламента и телецентра — об этом напоминала повязка из бинта на шее Бесика и время от времени появляющаяся на лице Адгура страдальческая гримаса, когда он задевал раненой ногой за ножку стола или стула.
Сваленные кучей в кресло автоматы и груда ручных гранат лишний раз напоминали о том, что война, которой они противились всей душой, вот-вот могла разразиться. Она снова жестоко напомнила о себе с экрана старенького телевизора, тускло поблескивавшего над стойкой бара. Передавали свежую сводку новостей, и Масик, не поднимаясь с места, вытянул свою длиннющую руку и добавил звук. Телеведущий Алхас Чолокуа сбивчиво сообщил о ходе переговоров между Сергеем Багапшем и Раулем Хаджимбой, которые пока ни к чему не привели.
После таких новостей в «Стекляшке» надолго воцарилось гнетущее молчание, каждый ушел в себя. Адгур болезненно поморщился, ноющая боль в раненой ноге снова напомнила о том, что он хотел бы навсегда вычеркнуть из своей жизни.
Его взгляд упал на пустующий уже второй месяц стул, который занимал некогда закадычный друг Отар Берзения, и эти душевные муки только еще больше усилились. Отар, с которым во время войны они делили последний патрон и кусок хлеба, превратился в заклятого врага. И если бы тогда, двенадцать лет назад, кто-то сказал ему, что им придется стрелять друг в друга, то он посчитал бы его за сумасшедшего. Но сумасшедшими оказались они с Отаром! Всего за три месяца старая дружба превратилась в прах.
