Николай Лузан - Между молотом и наковальней
Его взгляд упал на пустующий уже второй месяц стул, который занимал некогда закадычный друг Отар Берзения, и эти душевные муки только еще больше усилились. Отар, с которым во время войны они делили последний патрон и кусок хлеба, превратился в заклятого врага. И если бы тогда, двенадцать лет назад, кто-то сказал ему, что им придется стрелять друг в друга, то он посчитал бы его за сумасшедшего. Но сумасшедшими оказались они с Отаром! Всего за три месяца старая дружба превратилась в прах.
«Как?! Почему такое могло произойти?» — спрашивал сам себя и не находил ответа Адгур.
Политика, к которой он всегда был равнодушен, безжалостно вмешалась в его жизнь и вывернула наизнанку. Она заставила забыть обо всем и превратила всех в настоящих зомби. В тот день 12 ноября, когда они — Энрик, Авик, Денис, Теймураз, Масик и десятки других ребят — ринулись навстречу автоматным и пулеметным очередям охраны, чтобы разблокировать парламент, кабинет министров и администрацию президента, он страшился только одного — столкнуться лицом к лицу с Отаром. В те мгновения ему не хотелось ни победить, ни жить. Но, к счастью, судьба милостиво сохранила им жизни.
Сегодня в очередной раз они — и не только они, а вся Абхазия — стояли перед неразрешимым выбором. Стрелки часов торопливо бежали по циферблату, неумолимо приближаясь к роковой черте, что в этот вечер незримо пролегла через каждый дом и через душу каждого, в том числе и мою.
Все мое существо восставало против безжалостного бега времени, отсчитывающего секунды и минуты, возможно, этой последней поездки в Абхазию. Красноречивым напоминанием тому служили суматошно суетившиеся в потемках перед гостиницей и на подходах к госдаче бойцы из управления охраны. Несмотря на то что нудный моросящий дождь временами переходил в настоящий ливень, они ни на минуту не прекращали работу и продолжали с ожесточением долбить неподатливую землю кирками и ломами, отрывая в полный профиль окопы и готовя позиции под пулеметные гнезда.
Справа, за летней беседкой, в десятке метров от парадного входа госдачи, на глазах росла внушительная стена из мешков с песком. Наверху, над гостиницей и опустошенной мародерами мрачной трехэтажкой бывшего элитного санатория партийцев, равнодушно взиравшей пустыми глазницами-окнами на замерший в напряженном ожидании город, мелькали чьи-то серые тени и доносился загадочный металлический стук. Время от времени то тут, то там на склоне горы, подобно гигантским светлячкам, вспыхивали таинственные огни. Это минеры в свете электрических фонарей и керосиновых ламп лихорадочно минировали «противопехотками» горные тропы и устанавливали «растяжки» в зарослях рододендрона и папоротника, чтобы не допустить прорыва штурмовых отрядов генерала Мераба Кишмарии со стороны гор.
В самой гостинице и столовой, где которые уже сутки томились в ожидании затянувшейся развязки сторонники Рауля Хаджимбы и бойцы из спецгруппы Нодара Хашбы, казалось, сам воздух начал звенеть от невыносимого нервного напряжения. Слухи один невероятнее другого, едва ли не каждый час приходившие сюда из города, о вот-вот готовом начаться штурме резиденции президента еще больше взвинчивали и без того накрученные нервы бойцов и мрачных телохранителей премьера Нодара Хашбы.
В холле гостиницы непрерывно трезвонили телефоны, им вторили комариным писком сотовые, звучали отрывистые команды, после которых подвижные группы в очередной раз отправлялись «отбивать атаку» «багапшистов». В сутолоке и гаме голосов бойцов как-то потерялись дежурные — Оксана и Индира.
Девушки не спали вторые сутки и были измотаны не столько бессонницей, сколько неумолимо надвигающейся и кажущейся уже неотвратимой страшной бедой. Случайный выстрел или разрыв гранаты в один миг могли разрушить еще каким-то чудом сохраняющийся хрупкий мир и стать тем самым детонатором к чудовищному взрыву, который навсегда похоронит под руинами бессмысленной и братоубийственной войны их всех, а вместе с ними и саму Абхазию.
Чуткие женские сердца Оксаны и Индиры всячески противились и отказывались принимать то, что, возможно, через несколько мгновений безжалостная смерть заберет жизни у таких молодых, сильных и красивых Ибрагима, Кавказа, Аслана, Отара и тех, кто сейчас мок под проливным дождем в окопах и секретах на подступах к турбазе «Абхазия», к госдаче и у дома президента Владислава Ардзинбы. Это было каким-то запредельным абсурдом и не укладывалось в голове! Всего несколько месяцев назад они, тогда еще вместе с Адгуром, Масиком, Бесиком и Тимурчиком, оказавшимися «багапшистами», часами просиживали у стойки бара, на открытой летней площадке и беззаботно, как это свойственно молодым ребятам, смеялись над пустяками и дурачились, словно малые дети.
Три прошедших месяца избирательной горячки, перешедшей в настоящую паранойю, вывернули Абхазию наизнанку. Яд политиканства отравил души и лишил рассудка даже повидавших всякого на своем долгом веку старцев. Голос разума тонул в истеричных воплях одураченных и мутной пене из грязных слухов и сплетен, что распускали мерзавцы. Даже бесконечно терпеливый, всегда спокойный и рассудительный абхазский крестьянин растерялся и потерял голову, в него будто вселился злобный и безжалостный джинн. Добро и радушие, с которыми раньше в деревенском доме встречали гостя и усталого путника, покинули его стены. Теперь за столами и перед телевизорами кипели и бушевали нешуточные страсти. В яростных спорах вспоминались давно позабытые мелочные обиды и грошовые долги, старые друзья становились непримиримыми врагами, а родственники проклинали тот день и час, когда судьба однажды соединила их вместе.
Наступивший вслед за сумасшедшим ноябрем холодный декабрь так и не остудил накал избирательной горячки. Пронизывающий ветер, налетавший с гор, безжалостно трепал неубранную в полях кукурузу, срывал со стен домов и столбов портреты кандидатов в президенты и гонял по улицам ворохи листовок, в которых они сулили счастливое будущее. В садах под тяжестью перезревшей хурмы и апельсинов гнулись до земли ветки деревьев. Золотистый ковер из мандаринов устилал лужайки некошеной травы. Поредевшие и съежившиеся гроздья изабеллы лохмотьями болтались под навесами беседок, на голых ветках яблонь и груш. В винных подвалах пустые бочки утробным звуком напоминали о пропавшем урожае.
Время будто остановилось, и Абхазия в те ненастные и промозглые декабрьские дни в ужасе застыла у последней черты, после которой уже не могло быть и речи о возврате к прежней, пусть нелегкой, но все-таки обыденной жизни с ее маленькими радостями и огорчениями.
С особой остротой воспринималась эта драма, разыгрывавшаяся на улицах и площадях Сухума, Гагры, Очамчыры, в дальних горных селах, здесь, в стенах госдачи. Под ее мрачными сводами произошло немало событий, решительно повлиявших на судьбы вождей и целых народов. Они, хорошо помнящие негромкий голос вождя, от одного слова которого содрогалась половина мира, повидавшие на своем долгом веку и стремительный взлет карьеры всесоюзного палача Лаврентия Берии, и крушение беспощадного и неистового наркомвоенмора Льва Троцкого, ставшие свидетелями трагедии первого председателя Верховного Совета республики Нестора Лакобы и позорного бегства последнего из партийных боссов — Шеварднадзе, могли бы многое рассказать. Но, к сожалению, то, что сейчас происходило в Абхазии, лишний раз подтверждало одно горькое правило — история никого и ничему не учит.
Оксана и Индира, родившиеся в другую эпоху и выросшие уже в другой стране, мало что знали об этих историях, которые понаслышке передавались друг другу немногими оставшимися в живых старожилами «дачи Сталина», но, наделенные природой великим даром рождения новой жизни, девушки всем своим существом, каждой клеточкой своего молодого и сильного тела противились тому безумию, что захлестнуло людской разум и ввергло Абхазию в новые и тяжкие испытания. Их немые и умоляющие взгляды, которые они бросали на ребят, отправлявшихся на посты, вряд ли уже что-то могли изменить. Слепая ненависть и ожесточение в их душах застилали глаза и затмевали сознание. Вчерашний друг, с которым в 1992-м и 1993-м вместе бились, не щадя себя, с ненавистными гвардейцами Китовани, теперь превратился в самого лютого врага. Казалось, уже ничто и никто не мог примирить обе стороны, и они обреченно ждали развязки.
Ожидание, подобно невидимому свинцовому прессу, давило и на меня, я не выдержал, включил телевизор и поискал на пульте местный канал. Время новостей уже прошло, но на экране, к счастью, шло не «Лебединое озеро», ставшее печально знаменитым после так и не состоявшегося в России августовского, 1991 года, путча ГКЧП, а какая-то научно-педагогическая передача. Ведущий и два его собеседника вполне мирно обсуждали проблему нехватки учебников в сельских школах и отсутствие в младших классах набора для первоклассника. Я слушал их вполуха и внимательно ловил каждый звук, доносившийся с улицы.
