Артем Драбкин - Мы сгорали заживо. Смертники Великой Отечественной (сборник)
Между прочим, когда меня на Миусе подбили, тоже фонарь не открывался. Так мой стрелок, хотя ранен был — у него кровь текла — вырвал все. Нашел какой-то дрын, засунул куда-то там и открыл. А тут что делать? Я тогда худым был. Днем, когда летаешь, не хочется ничего есть. Выпьешь компота или чая — все, больше ничего. Потом уже вечером, когда прилетим, выпьем по 100 грамм, один раз хорошо покушаем. Так что я худой был. Ноги в приборную доску — и двумя руками тяну. Немножко открыл — сантиметров на 20, голову просунул, меня здорово лизануло пламенем. Потом сообразил, повернулся плечами. Самолет уже находился в штопоре, в перевернутом состоянии, и я выпал. Там было 1000 или 800 метров.
Хорошо. Смотрю, раскрылся парашют, но стропы были все закручены. Видимо, когда я его раскрыл, я был в штопоре. Я раскручиваюсь потихонечку и думаю, куда садиться. А на меня заходят два «мессера». До земли еще метров двести и как — бу-бу-бу! Я раскручиваюсь, смотрю — а у меня под ногами трасса пошла. Повезло! Не успели они еще раз зайти, я уже был на земле. Прилег в траншею, истребители еще как дали по парашюту… Я побежал.
Потом слышу, кто-то мне кричит из оврага: «Эй, иди сюда!» Побежал. Там шла дорога, зенитки стояли, стреляли по нашим самолетам. Думаю, все, это не наши. За поворотом дороги стоит наша полуторка и рядом человек в немецкой форме. Я быстро вправо и лег около дороги. Это опять меня спасло. Они так поняли, что я сюда не побегу: тут речка, дорога, пустая местность, ни деревца, ничего. Значит, я побежал куда-то в другую сторону. В Крыму в апреле уже трава растет и листья на деревьях распустились — это меня и скрыло. Я лежу, наблюдаю. В ста метрах от меня идут двое с винтовками. Один из них мой парашют скрутил — и на плечо. Пошли в противоположную сторону. Они могли окружить меня и выйти сюда, к дороге, но, кажется, не додумались.
Что делать? Планшету меня оторвался, а там была круглая шоколадка. Мы же вылетели с рассветом, ничего не ели. На указательном пальце правой руки волдырь. Из-за него палец раздут был, не сгибался. Я даже стрелять не мог! У меня была хорошая самодельная финка — мы их делали, еще когда были курсантами. Точили из расчалок По-2, набирали ручку из разноцветных мыльниц. Я палец финкой — раз, и вспорол волдырь, все вышло оттуда…
Ил-2 завода № 2263 производства завода № 30 на статиспытаниях в ЦАГИ. Май 1943 г.
Вопрос: как идти? Я был в комбинезоне, разрезал его пополам, сделал куртку. Гимнастерка, кирзачи, брюки — на мне. У меня было два ордена — Красного Знамени и Звезды — и гвардейский значок. «Знамя» дали перед Крымом, за Левобережную Украину. Я финкой вырыл ямку, туда положил шлемофон, остатки комбинезона, и землей засыпал. Кобуру еще туда. Зачем мне кобура? Вопрос стоял так: если бросить пистолет ТТ, ты никто. Такой хороший был пистолет, пристрелян был здорово. Мы все время из него стреляли. Воробей летит, раз — и воробья нет. Развлечение такое было. Или, например, сидим, ждем вылета. В капонире идет спор: ставят часы, отходят на 50 метров — и кто попадет. А не попадет, значит, часы его. Где брали часы, даже не знаю.
Взял временное удостоверение лейтенанта, ордена… Больше у меня ничего не было.
Теперь бежать, немедленно бежать. Почему? Потому что иначе засидишься здесь. Передо мной была дорога, дальше — речка Черная. Пока я сидел, мимо проехал обоз. Я думал, тут меня и увидят, но нет, все прошло тихо. Прислушался, у дороги нет никого. Бегом. Что хорошо, мне было видно Севастополь, оттуда шли колонны наших людей. Куда они шли, я не понял.
Поперечная трещина в полотне на носке крыла с месте стыковки дюралевой обшивки с фанерной на Ил-2 завода № 2263 при нагрузке в 65–70 % от расчетной
Я думаю: вот хорошо, смешаюсь с ними. А потом решил: нет, вперед. У меня же все лицо обгоревшее, ни ресниц, ни бровей. Когда я вышел к своим, то даже не мог есть, так у меня все было воспалено, все стянуто. Побежал к речке. Она небольшая и неглубокая, я замерил, но бурная. Плавать я умел, но вода еще была холодная, апрель же. Перебросил пистолет на тот берег и бултых в воду, меня немножко завернуло, но успел зацепиться за какую-то корягу на том бережку. Выхожу, — передо мной мужик, посмотрел на меня так и пошел. Я думаю, это партизаны были. Забрал пистолет, вылил воду из сапог, портянки выбросил — они все мокрые, ноги только натрешь — и пошел в город.
Иду я, вижу: винтовки валяются, черепа. Здесь, видимо, оборона проходила в начале войны. Самолеты летают, пикируют. По ним и определил, где все-таки передовая. Там наши «пешки», Пе-2, летают, бомбят. По ним как дали — сразу пара штук загорелась. Ю-87 тоже один за одним летают.
Обошел я Севастополь, дальше была дорога, за ней — холм, на который мне надо было подняться. Когда поднялся, мне так хорошо стало. Решил отдохнуть, но подумал: спать нельзя. А тут по дороге подъезжает машина, и прямо ко мне идут немцы-связисты. Со мной рядом большой окоп, я в него залез. Они прошли мимо, натянули какие-то провода. Я так решил: если они меня заметят, сразу махну их из пистолета, кувырком в траншею под гору и побегу. Когда они прошли, я высунулся в траншею и начал обходить… долго рассказывать.
Дошел до леса. Прошел немного. Как мне захотелось кушать! Алее кончился, дальше был какой-то аул. Перед аулом поле — озимые, и прошлогодний лук. Я съел лук, — неприятно, конечно, но съел. Траву пожевал, в карман положил. Это же озимые, они питательные. Тут кто-то по мне стрельнул, пули рядом просвистели: «Эй!» — кричит. Я побежал. Вижу: ребята играют. Попросил позвать взрослого, один пацан позвал отца. Тот пришел, говорит: «Не бойся, немцев сейчас в ауле нет. А что лицо у тебя все обожженное, так в случае чего, можно сказать, что ошпарился». Я отдал ему военные брюки и гимнастерку, взамен мне дали брюки навыпуск, рваные, и шапку какую-то черную. Сапоги свои оставил.
У них я сразу лег и заснул. Беспечный был. Будит меня пацан, говорит, что пришли наши разведчики. Я быстро встал, познакомился с ними. Их было четыре человека, шли на разведку в соседнее село. Я показал справку сержанту. Хорошо, что я ее оставил, иначе без справки я вообще никто… Сержант ее посмотрел, спросил: «Есть оружие?» — «Да, есть пистолет». — «Ну мы сходим сейчас, потом вернемся и пойдем в штаб полка». — «Хорошо». Они вернулись через некоторое время говорят: «Я куда шагну, и ты туда же, а то там мины». Привели меня. У меня голова разболелась невыносимо, я лег на деревянный пол и сразу уснул.
Это мы пришли в деревню Заланкое. Там как раз передовая. Сколько было раненых! Как они кричат! Их было человек 8 или 10. У кого руки нет, кого в голову ранило. Я так посмотрел и думаю, а у меня-то что?
Я говорю: «Пойду дальше». А мы после выполнения задания должны были перелететь из Джанкоя в Сарабуз. Думаю, до Сарабуза и пойду. Смазали мне маслом ожоги, и я пошел. Вышел на дорогу, — едет особист, лейтенант. Спросил меня, кто я такой. Посадили в машину, в кузов. Так и доехал до Симферополя, а дальше нашел попутную машину на Сарабуз. Приехал, а меня не пускают. Я опять предъявил справку.
Пришел к командиру дивизии, оказывается, там стоят не наши, а истребители. Я опять справку предъявляю. Он позвонил в нашу дивизию. Говорит: «Идите пока в санчасть, вам обработают раны». Поспал. Утром за мной прилетел По-2, на нем доставили меня в полк. Жихарев, командир полка, меня по глазам узнал — лицо обожжено, одет непонятно во что…
Долго потом лечился. Присыпали ожоги стрептоцидом. Говорят: «Не ковыряй, когда чесаться будет, а то будет шрам». Потом меня отправили в Евпаторию, там я побыл дней восемь, и за мной приехали. Поехали в Белоруссию, там командир дал мне провозной, и мы улетели на 3-й Белорусский фронт. Здесь я сделал еще 56 вылетов, стал командиром звена, хотя еще лейтенантом был. А потом дали старшего лейтенанта, в этом звании я и закончил войну.
Но в Белоруссии было легко после юга, очень легко. Крым многих похоронил. Когда мы улетали с юга, нас человек 7 старых оставалось. Но мы были из гвардейской части, так что нас дополняли, дополняли. Только давай, вперед.
Купцов Сергей Андреевич
Последний боевой вылет я сделал 19 февраля 1945 года. После первого боевого вылета меня вызывал командир полка: «Полетишь в одной из групп на то место, где был». А бомбили мы железнодорожную станцию в районе Бреслау. Я был недоволен — все пошли после полета по 100 грамм, а мне лететь. Я сам на вылеты не напрашивался, но никогда не отказывался. Был на хорошем счету, занимал должность заместителя командира эскадрильи. Пошли группой четыре или шесть самолетов. В первом вылете я приметил место, проходя мимо которого нас обстреляли зенитки. Во втором вылете, пока на цель шли, оттуда опять огонь. Думаю, ладно, на обратном пути я вам дам. Отбомбились, идем обратно на высоте метров 600. Только я над этим местом развернулся, чтобы посмотреть где у них батарея и проштурмовать ее, и тут удар. Самолет пошел в пикирование. Сразу мысль: «Попали». Только я это подумал, как что-то впереди фукнуло, отбросило назад, глаза закрылись, рот закрылся и меня обсыпало какими-то осколками. Позже я решил, что взорвался передний бензобак, который расположен за приборной доской. Тогда я не понимал этого. Я пытался вернуть самолет в горизонтальное положение. Открываю глаза, чтобы посмотреть, вслепую-то не полетишь. Глаза открыть не могу — все горит. При пожаре единственное спасение — это выброситься с парашютом. Отбросил фонарь двумя руками, расстегнул привязные ремни, вскочил на ноги и рванул.
