Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
Вечером 27 июня (10 июля) войска Корнилова вошли в Галич: в городе было захвачено 3 тыс. пленных и 30 орудий35. К 11 июля было взято в плен до 40 тыс. солдат и офицеров противника, свыше 100 орудий, включая тяжелые, в том числе и одну 12-дюймовую гаубицу36. Тем не менее реальная обстановка вовсе не располагала к торжествам и праздникам. Даже на ЮгоЗападном фронте русское наступление сразу же столкнулось с проблемами. Вместе с восторженными отзывами сразу же появились сведения и об отказе некоторых частей выступать на позиции37.
В атаку шли или верные своему долгу обреченные единицы, или массы, видевшие в этом сражении последнюю битву за мир. Одни видели в Германии главного виновника развала собственной страны, традиционного врага, другие – главного противника мира. Этим и объясняется жестокость последнего наступления русской армии, отмеченная иностранными наблюдателями: «Оказалось, что русские, которые пошли в атаку, были гораздо более кровожадны, чем обычно. Они убили большую часть немцев, попавших им в руки. Паркер (один из членов военной делегации Антанты. – А. О.) видел много их, заколотых штыками»38.
Подобные настроения не могли быть основой для стойкости войск. За исключением нескольких полков, части первой линии действительно проявили себя хорошо, но распропагандированная пехота 2-й линии далеко не всегда шла вперед. В упомянутом уже 219-м Котельническом полку при первых потерях от пулеметного огня противника моральное состояние солдат сразу же резко пошло на убыль39. 1-й гвардейский корпус, один из лучших в бывшей императорской армии, пошел в атаку с красными знаменами и немедленно залег под проволочными заграждениями, где оставался вплоть до получения приказа об отступлении40. Значительные потери войска несли и от дезертирства, усилившегося перед наступлением41.
Временное укрепление морали, необходимой все же для того, чтобы начать бой, было, по меткому замечанию Гинденбурга, искусственно вызванным явлением. Его хватало для начала дела, но не для его продолжения: «Последняя демонстрация силы теперь уже республиканской армии была всего лишь результатом искусственной волны, волны, которая больше не подымалась из глубины нации»42. Из глубины шли тенденции, абсолютно не годные и даже опасные для фронта. Особенно плохо проявили себя присылаемые из тыла пополнения. Гофман вспоминал об этих боях: «Русская армия много потеряла вследствие революции в моральной стойкости, – раньше же наше положение могло бы стать тут несколько более тяжелым»43.
Еще по дороге к фронту войска «свободной России» вытворяли что-то совершенно безобразное. Офицер-артиллерист вспоминал: «По дороге революционная армия совершенно разоряла мирное население. Солдаты ловили кур, разбирали на дрова заборы и форменным образом уничтожали встречавшиеся на пути фруктовые сады. При этом совершенно не принималось во внимание, кому этот сад принадлежит: ненавистному буржую, помещику или бедному крестьянину. Никто при этом не давал себе труда обрывать плоды с веток, а просто обрубал целые ветви»44. Выйдя за его пределы, на территории «противника» свободные люди свободной страны совсем распоясались.
На реке Ломница и у Калуша русское наступление приостановилось, прежде всего, из-за отсутствия качественных резервов. Во взятом городе начались повальные грабежи45. Парадоксально, но теперь в Галиции самым дисциплинированным соединением стала Туземная дивизия, полки которой холодно встретили революционные изменения и демократизацию46. Приказ № 1 не был поддержан всадниками. В отличие от них русские унтер-офицеры, обозные и особенно пулеметная команда, составленная из матросов Балтийского флота, активно поддержали новые веяния47. В результате, в отличие от 1914 г., грабили солдаты свободной России, а всадники «Дикой дивизии» останавливали грабежи и служили в качестве пожарной команды фронта48.
29 июня (12 июля) их бросили под Калуш, подступы к которому остались почти незащищенными. «Когда мы вошли в Калуш, – вспоминал офицер Кабардинского полка, – когда-то, по-видимому, нарядный и чистенький австрийский городок, он выглядел точно мертвым: мы не встретили в нем ни одного жителя. Дома стояли с выбитыми окнами и дверьми, на улицах валялись разные вещи, выкинутая мебель, осколки стекол, ветер разносил пух и перья. Воздух был противно насыщен винными испарениями, как в скверном кабаке. После пьяной ночи “товарищи”, видимо, развернулись во всю ширь и “погуляли” на славу. Кое-где они валялись и до сих пор в бесчувственном состоянии. Куда делась целая бригада – неизвестно, офицеров ее мы не видали ни одного»49.
Позиции под городом пришлось прикрывать спешившейся кавалерии50. Бригада, имевшая в своем составе не более 1,5 тыс. сабель, остановила наступление немецкой пехоты51. Никакой поддержки от собственной пехоты она не получила. Часть полков, стоявших в тылу, вообще отказалась наступать. Разложение затронуло даже гвардию. В конце июня военный министр посетил лейб-гвардии Гренадерский и Павловский полки52. Здесь его ожидал неприятный прием: как отмечалось левым офицером, министру было нанесено «тяжкое словесное оскорбление»53.
Визиты Керенского перестали помогать. Ему уже попросту не дали говорить, обозвали «буржуем» и заявили, что главная задача солдат – это воевать с такими вот буржуями. Среди лозунгов преобладали «Долой войну!» и даже «Долой все!»54. Солдаты категорически отказались присоединиться к корпусу в наступлении и даже во встрече с избранниками народа. Расположившись неподалеку, полки прислали делегацию с просьбой прийти к ним. Керенский и сопровождавшая его делегация попытались подействовать на них словом. В результате вместо речи с аплодисментами экскурсия закончилась словесной перепалкой с главой полкового комитета гренадер штабс-капитаном И. Л. Дзевалтовским55. Он уже долго и активно работал над превращением гвардейских полков в нечто подобное Кронштадту на Юго-Западном фронте и немало преуспел в этом. Это дало возможность большевистскому агитатору с успехом противостоять лидеру Временного правительства56.
«Товарищи, – обратился к полкам министр, – я приехал к вам, чтобы приветствовать вас от имени свободного русского народа и революционного Правительства. Я объехал большую часть фронта, как ваш военный министр, как ваш товарищ и старый солдат революции, и должен сказать, что не было случая, чтобы какая-нибудь часть корпуса или дивизии отказалась беседовать со мной вместе с другими товарищами по корпусу или дивизии. Сила в единении, а не в разъединении»57. Изложив свой взгляд на природу силы, «старый солдат революции» стал вспоминать декабристов, героев освободительного движения, а также министров старого режима, не приезжавших, как он, общаться с солдатами. Его начали приветствовать криками «Ура!», затем начались выступления других делегатов. Казалось, кризис был преодолен, но это было ошибочное впечатление58.
Министра перебил Дзевалтовский59. Он заявил: «Ваших речей нам не надо. Мы их достаточно слышали. Нас убеждать не нужно. Мы хотели бы встретить Вас как товарища, но не можем. Не можем Вас приветствовать и как министра. Вы отменили смертную казнь, когда были министром юстиции, но ввели ее, когда подписали декларацию прав солдата и гражданина»60. После этого Дзевалтовский передал гостю резолюцию недоверия полка к правительству и лично Керенскому, а также требование его отставки61. Министр явно не ожидал такого поворота дел и, пробормотав что-то о достижениях революции в области свободы слова, позволивших солдатам читать самые разные газеты, выразил уверенность, что полки все же присоединятся к наступлению, когда в нем примет участие вся армия. При полном молчании собравшихся он покинул митинг62. «В общем, конечно, был провал, – вспоминал участник делегации, сопровождавшей Керенского. – Впечатление уступчивости, нерешительности власти на фоне растерянности командного состава не предвещало ничего хорошего»63.
Неудивительно, что вскоре после этого произошло то, что неизбежно должно было произойти. Керенский оставил в своей памяти только череду своих словесных побед64, а «прорыв революционной армии», о котором доносил председателю правительства князю Львову «военный министр», закончился самостоятельным уходом некоторых частей с фронта. Дзевалтовский повел за собой в тыл гвардейских гренадер и часть павловцев65. Они с комфортом расположились в одном из сел. Здесь организованные беглецы объединились с дезертирами и частью других гвардейских полков и вместе провозгласили лозунг: «Те, кто за наступление, – враг народа, дезертиры – друзья отечества»66.
Пацифистов-дезертиров, уведенных Дзевалтовским, пришлось окружать и разоружать под дулами орудий и пулеметов67. 24 июня (7 июля) по приказу комиссара 9-й армии И. И. Кириенко верные правительству части окружили «друзей отечества», и под угрозой применения силы те выдали Дзевалтовского, членов полкового комитета и еще 44 солдат, активно призывавших к неповиновению68. 1 (14) июля Львов и Керенский издали приказ о расформировании лейб-гвардии Гренадерского и Павловского полков: их солдаты отказались идти вперед и выполнять приказы69. По сравнению с Керенским особенно не повезло автору Приказа № 1 Соколову: 20 июня, при попытке агитировать за наступление, он был опознан как «переодетый офицер» и «бывший помещик», избит и захвачен солдатами 703-го Сумского полка, которые хотели его расстрелять, и только угроза обстрела собственной артиллерией позволила освободить его70.
