В. Сахаров - У черноморских твердынь. Отдельная Приморская армия в обороне Одессы и Севастополя. Воспоминания
Вернувшись на КП, начальник штаба сказал мне:
— Кроме нас, здесь уже никого нет. Если немцы оседлают верхний край обрыва, снять орудия с позиции не удастся. Бери автомат, лезь наверх, вон в те камни, и не подпускай фашистов к балке сколько сможешь.
Место, указанное мне Виктором Родионовичем, оказалось выгодным. Камни хорошо защищали меня. Мои автоматные очереди заставили убраться назад гитлеровцев, уже начавших забрасывать балку гранатами.
Внизу прогромыхал трактор с орудием на прицепе. Вскоре на позиции 9–й батареи раздался взрыв, —значит, возможности вывезти второе орудие уже не было. Потом я увидел, как политрук Каннщев с бойцами пробираются между скал.
После захода солнца застрочили автоматы у позиции 8–й батареи и почти одновременно прогремели два взрыва: комиссар дивизиона Кудрюк приказал взорвать орудия, когда не оставалось сомнений, что всякое промедление приведет к захвату их врагом.
Остатки 3–го дивизиона собрались в северном отроге балки. Противоположный склон был в руках противника, и на малейший шорох на нашей стороне оттуда отвечали огнем из пулеметов и автоматов. Теперь перед нашими командирами могла стоять лишь одна задача: вывести из этой теснины людей, которые — пусть уже без орудий — еще могли сражаться за Севастополь на других рубежах.
Прижимаясь к камням, мы бесшумно двинулись по направлению к Килен–бухте. Затем выбрались на Малахов курган… Немцы остались позади, уже можно было не таиться. Но мы еще долго все так же тихо шли по разрушенному городу.
Развалины, развалины кругом… Порой в темноте трудно разобрать, где же была раньше улица. Около вокзала беспорядочно разбросаны перевернутые вагоны, сверху, на вагонах, очутились искореженные рельсы. И только на горе у Панорамы — что‑то похожее на прежний бульвар. Мы опустились на землю и ощутили под руками мягкую свежую траву. Здесь она еще уцелела…
Наступило 30 июня. Последнее орудие 3–го дивизиона — то, которое под носом у немцев вытащил из Килен–балки трактор, послало через город снаряд в Константиновский равелин — там уже. были фашисты. Один снаряд… Другим подорвали орудие, и политрук Канищев, выполняя полученный приказ, повел людей к Рудольфовой слободе, на южную окраину Севастополя.
Батареи 1–го дивизиона в этот день еще участвовали в боях за Малахов курган, били прямой наводкой по пехоте и танкам. К вечеру гитлеровцы прекратили атаки, но и снаряды у артиллеристов кончились. Комдиву доставили письменный приказ. Капитан Постой перечитал его несколько раз, словно не веря написанному. Потом скомандовал:
— Орудия к бою!
Расчеты встали по местам. Николай Федорович вышел вперед.
— Дорогие мои боевые друзья, — начал он, и голос капитана дрогнул. — Нам приказано отходить за город, а орудия взорвать… Отдадим же им последнюю почесть… — И, обняв обгорелый ствол гаубицы, крепко его поцеловал.
Орудия были взорваны под салют из винтовок. Молча двинулись бойцы героического дивизиона в Рудольфову слободу и дальше — на Херсонесский мыс.
Мы еще не знали тогда, что уже три или четыре дня к Севастополю не могли прорваться крупные корабли— слишком много было в Крыму вражеской авиации. Мы верили, что корабли еще придут в какую‑нибудь из бухт, прилегающих. ЛГ«осонесу. Утро 1 июля застало нас в районе Херсонеижого аэродрома. Около полудня сюда подошла немецкая пехоте с двумя танками, и завязался бой.
В окопчике на краю взлетной полосы засели капитан Халамендык и лейтенант Куцинский. Танк идет прямо на них. Куцинский бросает противотанковую гранату. Взрыв — и скрежет гусениц оборвался. Сюда же повернул, строча из пулеметов, второй танк. Повернул… да, видно, раздумал лезть на окоп, когда Куцинский метнул — чуть–чуть рано! — бутылку с горючим… У нас нет больше орудий, но все равно враг нас боится! Даже тут, на последнем клочке севастопольской земли.
Танк ушел, вызвав на окопчик огонь минометов. И от одной мины Виктор Родионович Куцинский укрыться не успел. В этом окопе и похоронил Даниил Васильевич Халамендык своего начальника штаба — днепропетровского инженера, ставшего бесстрашным воином.
В другом окопе, ближе к Камышовой бухте, принял свой последний бой капитан Николай Федорович Постой. С ним вместе были замполит Яненко, военфельдшер Евстафьев и несколько красноармейцев. Отбив не одну атаку, они уложили десятки гитлеровцев. На окоп пикировал фашистский бомбардировщик, и осколок бомбы, врезавшийся капитану в грудь, оборвал его жизнь. Но его боевые друзья продолжали вести огонь.
Только после того как у наших бойцов кончились патроны и гранаты, немцам удалось преодолеть те метры, что отделяли их от края высокого берега. Но и это было еще не все. Севастопольцы спустились вниз, на каменные террасы у самого моря. Они были уже почти безоружны, но враг еще долго — несколько дней— не мог полностью овладеть Херсонесским мысом…
Я не пытаюсь рассказать обо всем, что пришлось за те дни пережить. Но не могу не сказать главного. Оно состоит в том, что на последнем из последних севастопольских рубежей продолжался массовый подвиг, начавшийся восемь месяцев назад, когда враг подступил к городу.
Да, было горько сознавать, что вот так кончается битва за Севастополь, стоившая стольких сил и жизней. Чего мы не сумели сделать? Почему, несмотря на все жертвы, не взяли верх над врагом? Эти проклятые вопросы мучили не меньше, чем жажда, голод и ожидание конца. Но люди не давали себе и друг другу падать духом, оставались бойцами, готовыми сражаться.
И 2 и 3 июля группа за группой без приказа поднимались на рассвете на высокий выступ берега, с тем чтобы удержать его до ночи, помешать немцам в упор бить сверху по катерам (катера приходили, но их было слишком мало даже для одних раненых, и все верили, что придут еще). Гитлеровцы встречали нас наверху огнем из пулеметов, минометов, орудий, вызывали на мыс танки…
Как сейчас, вижу: танк на большой скорости двинулся к нашей, не успевшей еще окопаться группе, и какой-то незнакомый мне лейтенант, обернувшись, быстро спросил:
— У кого есть гранаты? Давайте мне!
Никому не хотелось отдавать последнее оружие, но он сказал это так, что не отдать было нельзя. Лейтенанту протянули штук пять гранат, он ловко связал их ремнем и, крикнув, чтобы мы стреляли по щелям танка, рывком бросился к нему. Грохнул взрыв, танк остановился, не дойдя до нас. Невдалеке лежал герой–лейтенант, прошитый пулеметной очередью из башни.
Убитых становилось все больше, но живые держались так, будто обрели бессмертие. Страшила не смерть, а ранение, обрекавшее на беспомощность, страшило, что можешь от палящего солнца потерять сознание, когда фашисты подойдут совсем близко. И люди, полуживые от жажды, зорко следили за залегшими впереди гитлеровцами, точными выстрелами и уничтожали тех, кто пытался подняться.
С наступлением темноты бой стихал, и оставшиеся в живых отползали к морю, тихо плескавшемуся о камни. Черпали котелками, пилотками соленую, не утоляющую жажду воду…
Бойцы разных частей перемешались, но люди из нашего дивизиона или полка часто оказывались со мною рядом. Раз утром меня окликнул комиссар Коновалов. Он лежал, прижав к плечу карабин, направленный к краю обрыва. Голова забинтована, лицо осунулось, но голос звучал удивительно бодро:
— Жив, малыш? Оружие есть? А ел‑то давно?
Я ответил, что в нагане есть пять патронов. А когда ел, забыл, но сейчас уже не хочется. Вот выпил бы, кажется, целое море…
Коновалов достал из планшетки плитку шоколаду, отломил половину и протянул мне. И тут же, вскинув карабин, выстрелил. Сверху со звоном скатилась немецкая каска, а рыжая голова мертвого солдата свесилась над обрывом.
— Одолели, гады, ничего не скажешь… И все‑таки будем бить их, пока есть хоть один патрон. А попить, пожалуй, сможешь вон за той скалой. Там наши ребята продолбили камень, и понемножку набирается вода. Хоть и морская, но все же фильтрованная, не одна соль. Только следи за обрывом, а то до воды не дойдешь!..
В лунку, кем‑то выбитую в пористом камне, и в самом деле набиралась вода. Боец, стоявший рядом, бережно черпал по четвертькружки, оделяя выстроившихся в очередь товарищей. Дошел черед и до меня. Целых три глотка! Мне показалось, что ничего вкуснее этой воды я в жизни не пил.
Чуть дальше сидел за камнем обросший Даниил Васильевич Халамендык. Окинув меня взглядом, он неожиданно спросил:
— А где твой орден?
— Какой? У меня его не было…
— Эх ты! Значит, не успел получить? Тебя же наградили Красным Знаменем за высоту 64.4! А теперь все, что не вручено, — в море…
Я знал, что был представлен, а вот, оказывается, и награжден. И обрадовался этому, и горько стало, что орден погиб раньше меня, даже в руках не пришлось подержать…
