Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы
Наконец, он снова в Москве, где сходится с литературной группой, которая в будущем получит наименование «Арзамас»: там всё те же Жуковский и Вяземский, дядя гения Василий Львович Пушкин, Денис Давыдов. Заметим, что среди названных – два будущих ополченца 1812 года, два профессиональных военных и собственно Батюшков. Такова была литературная элита.
Во второй половине января 1812-го Батюшков – у Гнедича в Петербурге. Посещает, между прочим, и «Беседы любителей русского слова» Шишкова, а после по этому поводу страшно бранится, уверяя, что они бредят, «оградясь щитом любви к Отечеству – за которое я на деле всегда был готов пролить кровь свою, а они – чернила».
Батюшков, наверное, тут не совсем прав: помимо Шишкова, воевал и дедушка Державин (хотя вряд ли он имелся в виду), и драматургу Александру Александровичу Шаховскому, видному «шишковцу», ещё придётся гнать Наполеона… Хотя, да, хватало и тех, кого Батюшков костерил по праву.
В полной мере градации между «славенофилами» и «общемирными гражданами» тогда ещё не сложились, сами слова эти начали только приживаться, и Батюшкова никак нельзя было отнести ни к первым, ни ко вторым.
Начитанный и образованный, читавший Петрарку и Монтеня, он презирал патриотизм огульный, слепой. Но вместе с тем Батюшков почитал Отечество наивысшей ценностью. (Ложные противоречия в двух этих чувствах будут обнаружены много позже – и, быть может, нас утешит то, что уже для Батюшкова они были вполне разрешимы.)
Летом 1812-го он снова захворал – болезни, как мы видим, нагоняют его несколько раз в год – и пишет Жуковскому: «Я весь переродился – болен, скучен и так хил, так хил, что не переживу и моих стихов». Жаловаться товарищам так откровенно было вполне в духе тех времён.
Заказал себе портрет – за сто рублей! – а то вдруг умрёт.
Но жизнь предоставляла куда более разнообразные способы погибнуть: 24 июня 1812 года армия Наполеона вступила на русскую землю.
Вяземскому сообщает в начале июля: «Если бы не проклятая лихорадка, то я бы полетел в армию. Теперь стыдно сиднем сидеть над книгою; мне же не приучаться к войне».
Едва выздоровевшему Батюшкову приходится заниматься тётушкой – Екатериной Фёдоровной Муравьёвой, матерью двух будущих декабристов. Муж её – дядя Батюшкова, Михаил Никитич Муравьёв – умер ещё пять лет назад. Катерина Фёдоровна еле жива, сыновья её ещё совсем юны – тётушку надо было срочно вызволять из Москвы.
Одновременно кузен Никита Муравьёв бежит из дома – ему шестнадцать лет – на войну. В пути Никита расплачивается за крынку молока золотым, крестьяне принимают его за француза – подросток попадает под арест, его возвращают в московскую городскую тюрьму; Батюшков мчится его вызволять.
Тётку доставляет на перекладных в Нижний Новгород: едва довёз живую. Весть о взятии Москвы догоняет его по дороге.
В Нижнем Новгороде Батюшков томится – он статский человек, письмоводитель в Департаменте народного просвещения… Угораздило же уйти в отставку так рано! На то, чтоб иметь возможность попасть в действующую армию, ему срочно нужны деньги; денег не шлют.
Едет в Москву, видит её пепелище, пишет Гнедичу: «Нет, я слишком живо чувствую раны, нанесённые любезному нашему отечеству, чтоб минуту быть покойным. Ужасные поступки Вандалов, или французов, в Москве и в её окрестностях, поступки беспримерные и в самой истории вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством».
В письме Е.Г.Пушкиной Батюшков ещё злей и определённее: «Мщения! Мщения! Варвары! Вандалы! И этот народ извергов осмелился говорить о свободе, о философии, о человеколюбии…»
Наконец, Батюшкову удаётся заручиться знакомством, чтоб попасть в армию. В Нижнем Новгороде лечится Алексей Николаевич Бахметев (которого друг Батюшкова, поэт Вяземский, вынес с поля боя в сражении под Бородином).
«Поспособствуйте, молю!» – обращается к нему Батюшков.
Бахметев, которому ампутировали ногу (!), собирается воевать дальше – и шлёт запрос в Петербург о производстве Батюшкова на должность собственного адъютанта.
Ответа всё нет и нет.
Хлопотать пришлось самому. Батюшков отправился за этим в Петербург; там пишет знаковое стихотворение, своего рода завещание и потомкам, и собратьям по ремеслу, – «К Дашкову»:
Нет, нет! пока на поле честиЗа древний град моих отцовНе понесу я в жертву местиИ жизнь, и к родине любовь;Пока с израненным героем,Кому известен к славе путь,Три раза не поставлю грудьПеред врагов сомкнутым строем, —Мой друг, дотоле будут мнеВсе чужды музы и хариты,Венки, рукой любови свиты,И радость шумная в вине!
В конце концов в марте 1813 года Батюшков получает назначение в Рыльский пехотный полк.
Ему 23 лет. Третья война дождалась его.
Под Дрезденом Батюшков присоединяется к армии.
Забавный момент: поначалу он с рекомендательными письмами Бахметева (которого, увы, не пустили воевать с ампутированной ногой) попадает к генералу М.И.Платову. Но застаёт Платова за пуншем в компании адмирала Шишкова… и понимает: лучше ему здесь не оставаться, а то вдруг Шишков, ставший теперь государственным секретарём императора Александра I, держит обиду на давние пародии.
Батюшков направился к генерал-лейтенанту Николаю Раевскому. «Тот принял меня ласково», – расскажет Батюшков.
О Раевском стоит рассказать подробнее. Действительную службу он начал в четырнадцать лет гвардейским прапорщиком. Воевал на русско-турецкой (1787–1791), причём по требованию воспитавшего его деда начал участвовать в боевых делах как простой казак. В 1790 году, в восемнадцать лет, уже командовал казачьим полком. Полковника Раевский получил личным приказом Екатерины II – когда ему едва исполнилось двадцать. Участвует в польской кампании, в коротком промежутке между войнами женится на внучке Михайлы Ломоносова. В 1796 году – Персидский поход: участвовал в покорении Дербентского ханства и взятии Дербента, а следом – ряда ханств на территории Азербайджана. В 1801 году, после временной опалы в годы правления Павла I, получает от взошедшего на трон Александра I звание генерал-майора.
Участвовал в русско-прусско-французской войне 1806–1807 годов. Командовал егерской бригадой, где служил и Батюшков. В течение одной недели Раевский участвовал в четырёх сражениях, а в пятом, под Гейльсбергом, был ранен в ногу. Под Гейльсбергом, напомним, получил своё ранение и Батюшков.
Более того: следующей войной Раевского была русско-шведская – в Финляндии, они с Батюшковым и там были в одних и тех же местах.
Генерал и поэт вспомнили десяток-другой общих знакомых, финских местечек и боевых стычек – и вопрос решился: Раевский взял Батюшкова адъютантом.
Батюшков будет относиться к Раевскому с заслуженным восхищением и вместе с тем трезво: «Он вовсе не учён, но что знает, то знает. Ум его ленив, но в минуты деятельности ясен, остёр».
Объяснения сказанному Батюшковым просты: Раевского воспитывал дед, учился он, по сути, только воинскому делу. С самой юности и почти непрерывно находился в ратном стане.
Иное дело, когда он в бою: «Глаза его разгораются, как угли, и благородная осанка его поистине делается величественною», – писал Батюшков.
«С лишком одиннадцать месяцев я был при нём неотлучен, – вспомнит Батюшков. – Спал и ел при нём: я его знаю совершенно, более, нежели он меня».
В сентябре Батюшков, вмиг излечившийся от своей перманентной хандры, уже отчитывается в письме Гнедичу: «Успел быть в двух делах: в авангардном сражении под Доной, в виду Дрездена, где чуть не попал в плен, наскакав нечаянно на французскую кавалерию, но бог помиловал; потом близ Теплица, в сильной перепалке. Говорят, что я представлен к Владимиру, но об этом ещё ни слова не говори, пока не получу. Не знаю, заслужил ли я этот крест, но знаю то, что заслужить награждение при храбром Раевском лестно и приятно».
«Скажу тебе напоследок, – продолжает Батюшков, – что мы в беспрестанном движении, но теперь остановились лагерем в виду Теплица, на поле славы и победы, усеянном трупами жалких французов, жалких потому, что на них кожа да кости. Какая разница наш лагерь!.. Наш император и король прусский нередко бывают под пулями и ядрами. Я сам имел счастье видеть великого князя под ружейными выстрелами…»
Удивительные люди эти поэты! Батюшков будто и не догадывается, что его собственное имя будет сохранено в столетиях, как драгоценность, а великий князь Константин Павлович останется знаменит, в сущности, только тем, что он был великий князь. Надо ж, под выстрелами он «ходил». А сам Батюшков где был? Летал? Там же и ходил. Только не разово, а целыми днями.
После боёв у Теплица Батюшков встречается с Иваном Петиным. Тот был ранен на Бородинском поле в ногу, излечился в своём имении, и вот вернулся в войска. Петин был уже полковником к тому моменту, а Батюшков – штабс-капитаном. Вскоре оба они участвовали в знаменитом сражении при Кульме.
