Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
В этих условиях военный министр с готовностью шел на широкие уступки в отношении тех, кто имел репутацию противников революции. 31 марта был арестован Н. И. Иванов. В тот же день в Ставку прибыл и сам Гучков.
1 апреля на встречу с новым военным министром пригласили всех глав союзных военных миссий в Ставке. Гучков, поблагодарив приглашенных за «бесценную помощь», вдруг заговорил о революции: «Революция заявила о себе внезапно. Не было заговора, подготавливавшего ее, никакого заговора не было. Не было лидеров»84.
Несколько удивляет, что Гучков начинает встречу именно с отрицания заговора, а не германских происков, слухи о которых беспокоили представителей союзников в Ставке. Несколько по-другому первый военный министр Временного правительства излагал ситуацию чуть ранее в кругу лиц, пользовавшихся его доверием. Свою первую поездку в штабы он совершил 11 (24) марта к Радко-Дмитриеву, которого считали его другом. 10 (23) марта, перед своим отъездом на фронт, он издал воззвание «Бойтесь шпионов!», в котором прибегнул к привычному для него средству – поиску внутреннего врага: «Петроград и его окрестности наводнены германскими шпионами. Борьба с ними необходима. Но обличить предателей трудно. Они скрываются всюду»85.
Призывы бороться с вездесущими шпионами были активно поддержаны свободной прессой свободной страны86. Приэтом органы контрразведки были фактически лишены каких-либо полномочий, их попытки организовать проверки подозрительных лиц пресекались революционными демагогами87. В этой обстановке Гучков по привычке обратился не только к старым приемам, но и к старым врагам: вновь был арестован Сухомлинов, вновь началась кампания травли генерала и восхваления «разоблачившего» его и Мясоедова, героя, вчерашнего думца и нынешнего министра88.
Несмотря на столь сложное положение, вызванное активизацией разведки противника в тылу русской армии, поездка Гучкова на фронт была удачной. Радко наградил двух членов Государственной думы медалями за храбрость. Все были довольны. Половцов писал: «Гучков тоже в ударе: рассказывает потрясающие анекдоты про сумасшествие Протопопова»89. Свое собственное кредо он изложил вполне серьезно во время этой поездки, находясь 13 (26) марта в Пскове. Присутствовавший на совещании командования генерал-лейтенант Болдырев отметил в своем дневнике: «Гучков как единственное средство успокоения рекомендует различные уступки. “Мы не власть, а видимость власти, а физическая сила у Совета рабочих и крестьянских депутатов”»90. Поездка к потенциальным противникам Алексеева, как мне представляется, была необходимой для Гучкова, она укрепляла его позиции для давления на высший генералитет в Ставке.
По возвращении в Петроград Гучков изложил Половцову более откровенную версию произошедших событий. «По дороге Гучков объясняет мне, что все наше несчастье заключается в том, что революция сделана чернью, а не интеллигенцией, и поэтому теперь, естественно, интеллигенция не может взять власть в руки, ибо не она управляла силами, совершившими переворот; так сказать, опоздала. Революция, к сожалению, произошла на две недели слишком рано. Существовал заговор. Предполагалось уговорить Царя поочередно приводить гвардейские кавалерийские полки в столицу на отдых и для поддержания порядка, а затем выманить Царя из Ставки и при помощи Кавалергардов совершить дворцовый переворот в пользу цесаревича и регентства. Все это должно было произойти в середину марта»91.
Следует отметить информированность Гучкова о планах переброски гвардейской кавалерии в Петроград, как, впрочем, то, что начало его речи перед военными представителями было, очевидно, неслучайно. Говоря о своих задачах, Гучков отметил, что в их число входит и сохранение Алексеева во главе армии, так как, по его мнению, только Алексееву по плечу столь сложная задача. Однако к недостаткам генерала Гучков отнес слишком строгие требования к дисциплине, сославшись на мнения «некоторых людей». Представители союзников не отреагировали на последний пассаж, согласившись лишь с тем, что Алексеев – единственно возможный главнокомандующий92. Гучков демонстрировал полную уверенность в силах, призвавших его к государственной деятельности.
Вернувшись в столицу 14 (27) марта, он заявил о том, что «…вынес самое отрадное впечатление из всего виденного в армии. Всюду царит полный порядок и дисциплина. Войска всюду восторженно приветствовали нового министра и выражали полную готовность служить Временному правительству. Армия готова встретить врага и бодро смотрит в будущее. Беспокойство вызывает только вопрос о снабжении»93. Судя по всему, даже положение офицеров пока что не особо беспокоило министра. Очевидно, он надеялся повлиять на бывших крестьян разъяснениями о том, как изменилась «офицерская корпорация» за войну. В статье под этим названием, опубликованной в «Русском инвалиде», объяснялось, что новый офицерский корпус отнюдь не реакционер, так как в большинстве своем составлен из представителей слоев, которые и сделали революцию. Сторонников революции призывали не беспокоиться: в армии имелось приблизительно по 5 старых офицеров на 100 офицеров военного времени94.
Сильные люди в погонах, и особенно в генеральских, явно вызывали опасения новой власти. Очевидно, она не могла забыть чувства бессилия в первые часы и даже дни своей победы. Часть военных, вызывавших особое недоверие прогрессистов, подверглась аресту. Другая часть стремилась разными способами добиться доверия новой власти. Так, например, Шавельский во время визита Гучкова в Ставку стал доказывать, что в последнее время был в немилости у императора95. Другие начали демонстрировать свою лояльность революции, украшаясь большими красными бантами. Одним из первых был генерал Н. И. Иванов. Особенно активен был Брусилов96. Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта не ограничивался этим. Он также не упускал возможность декларативных заявлений. 18 (31) марта Брусилов заверил Гучкова в том, что его фронт един как никогда и готов довести войну до победного конца97. Талантливый и беспринципный человек, этот генерал явно готовился в поход за желанным для него постом Главковерха и демонстрировал свою готовность к сотрудничеству с новыми властями. Он постоянно говорил о своей поддержке революции и новых веяний и о том, что заставило его поддержать государственный переворот в Петрограде: «Демократия и радикальные группы всегда были козлом отпущения. Их не игнорировали, а гноили. Прогрессивные идеи принимались как вредные, смутьянские идеи. Но с того момента, как было потоптано дворянство, пришиблено земство и город, и началась расправа с отдельными представителями царской семьи, для меня было ясно, что гнева народного не удержать, он сметет все преграды, какие окажутся на пути»98.
После Пскова Гучков отправился в Могилев. 19 марта (1 апреля), после встречи с Алексеевым, он обратился на собрании сотрудников Ставки с приветствием и пообещал им, что протекционизму и фаворитизму при назначениях будет положен конец и только талантливые, свободные и честные люди будут назначаться на ответственные посты. Алексеева Гучков не особо хвалил, но обещал, что генерал будет оставлен в должности, но его штаб будет значительно сокращен99. После визита Гучкова в Ставку в высшем командовании армии началась, по словам Кондзеровского, «в полном смысле слова, чехарда»: «Перемены были массовые, так что почти ни один начальник дивизии не оставался на своем посту; весь командный состав был переменен, все переезжали с одной должности на другую или были выброшены по “непригодности”, и все это незадолго до готовившегося большого весеннего наступления»100.
Реализация проскрипционных списков, составленных еще до визита Гучкова в Могилев, весьма удачно для планов последнего совпала с весьма показательными событиями на русско-германском фронте. Первые результаты процесса демократизации армии проявились уже в апреле 1917 г. при ликвидации немцами Черевищенского плацдарма на Стоходе, с большим трудом захваченного русскими войсками в августе 1916 г. в ходе наступления под Луцком101. Армия все меньше хотела воевать и все охотнее прислушивалась к германской пропаганде, задачи которой на этом этапе полностью соответствовали целям большевиков. Уже 2 апреля 1917 г. Бьюкенен в своем письме в Лондон отмечал характерные признаки нового времени: «Русская идея свободы заключается в том, чтобы смотреть на все легко, требовать удвоения зарплаты, демонстрировать на улицах и тратить время в разговорах о принятии резолюций на публичных собраниях»102.
19 марта (1 апреля)«Правда» почти полностью и без обычной для себя классовой оценки воспроизвела речь германского канцлера в рейхстаге. «Положение, которое мы должны занять по отношению к событиям в России, представляется нам вполне и сводится к дальнейшему соблюдению принципа невмешательства во внутренние дела иностранных государств. (Возгласы одобрения.) Наши недоброжелатели уже теперь во всех частях света распространяют известие о том, что Германия намерена уничтожить свободу, только что завоеванную русским народом и что император Вильгельм хочет восстановить власть царя над его бывшими в рабстве подданными. Это ложь и клевета, что я здесь торжественно и заявляю. Каким образом русский народ устроит своим домашние дела, зависит только от него и нисколько нас не касается. (Возгласы одобрения.) Единственное, чего мы желаем, – это того, чтобы положение в России сделало это государство твердым оплотом мира (возгласы одобрения) и привело к созданию такого положения вещей, которое обеспечило бы новое сближение между двумя народами, предназначенными к поддержанию между собой добрососедских отношений, что будет нами с радостью приветствовано. (Возгласы одобрения)»103. Итак, ни России, ни ее революции ничто не угрожало.
