Николай Лузан - СМЕРШ. Один в поле воин
— Михалыч, быстренько разберись с этими и потом к нам.
— Есть, командир! Потрясем этих сук, как надо! — заверил Мордатый.
— Только не затягивай! — поторопил тот и направился вслед за Рейхером.
Мордатый, проводив его взглядом, возвратился к диверсантам, остановил на Петре и, буравя его жгуче-черными цыганскими глазами, процедил:
— Ты, помнится, шось в машине вякал, или мне послышалось?
Петр слизнул с губ сгустки запекшейся крови и промолчал.
— Он шо, у вас немой?! — рявкнул Мордатый и, схватив за воротник побледневшего Белодеда, прошипел: — А ты че скажешь, гнида?
— Мы-ы-ы, мы из рабочей команды, — промямлил тот.
— Из рабочей?! И где же ты робыл, шо таку харю наел?
— У-у-у меня она всегда такая, я…
— Не бреши, падла! Я вас, сук продажных, насквозь вижу! Щас, ты у меня по-другому запоешь! — пригрозил Мордатый и, обернувшись, позвал: — Мыкола, подь сюды! Е работа для тебя.
Верзила, сидевший на пеньке и все это время угрюмо наблюдавший за происходящим, достал из кармана ватника казацкую нагайку и, помахивая ею, двинулся к диверсантам. Обстановка все больше накалялась. Масла в нее подлил партизан, копавшийся в кузове. Он добрался до мешка с красноармейским обмундированием и, потрясая им, воскликнул:
— Михалыч, ты подывысь на цэ?! От же падлюки!
Злорадная ухмылка зазмеилась на физиономии Мордатого и, надвинувшись на Белодеда, он зловеще процедил:
— И куда ж твоя рабочая команда собиралась?
— Э-э-это не наше… — промямлил тот.
— Не бреши, сука!
— Кончай его, Михалыч! Цэ ж диверсанты! Шпионы! — вопили партизаны.
Бурая физиономия Мордатого по цвету уже напоминала бурак. Он вышел из себя и пнул в живот Белодеда. Тот рухнул на землю и, завыв на одной ноте, закрутился волчком. Диверсанты попятились назад, но грозные окрики и лязг затворов автоматов заставили их замереть. Со страхом и ненавистью они смотрели на беснующегося Мордатого. Ему вторили партизаны:
— Михалыч, че с ними чикаться! В расход их! В расход!
Кольцо разъяренных партизан все тесней сжималось вокруг диверсантов. Они, затравленно озираясь по сторонам, пятились к грузовику. Развязка неумолимо приближалась, у кого-то сдали нервы, он рванул ворот ватника и истерично закричал:
— Стреляй, стерва! Мало я вас, курв…
Автоматная очередь, заглушая голоса, просвистела над головами диверсантов и высекла сноп искр из скалы. Мордатый в последний момент успел подбить руку автоматчика.
И здесь у Шаликашвили окончательно сдали нервы. Всхлипнув, он рухнул на колени и взмолился:
— Не стреляйте! Я все скажу! Все!.. Это — диверсанты! У них важное задание! Рейхер — старший. Петренко…
Договорить Шаликашвили не успел. Удар сапогом пришелся ему в лицо и опрокинул на спину. Мордатый вскинул автомат, нажал на курок и очередь снесла у Шаликашвили полчерепа.
Глава тринадцатая
Новая группа по старому маршруту
Раскатистое эхо выстрелов еще долго гуляло по окрестностям, пока не затерялось в глубине гор. Остолбеневшие диверсанты обескуражено смотрели то на партизан, то на бьющееся в предсмертной агонии тело Шаликашвили. Окончательно их повергло в шок неожиданное появление на поляне целого и невредимого Рейхера. Он вышел из-за скалы, его руки были развязаны, а фуражка по-прежнему щеголевато сидела на голове. Рядом с ним, как ни в чем не бывало, вышагивал командир партизан. Его подчиненные, оставив диверсантов в покое, стали в строй, и Мордатый подал команду:
— Смирно!
— Вольно, Виктор, это уже лишнее, — махнул рукой Рейхер.
— Вольно! — повторил тот.
Строй лжепартизан рассыпался, и они возбужденно загалдели. А диверсанты продолжали стоять, как окаменевшие. То, что с ними произошло за последние полчаса, трудно было представить в самом кошмарном сне. На что, казалось бы, тертый калач Петренко, и тот изменился в лице. После «круга гладиатора» подобного коварства от Штайна вряд ли он, да и кто-либо другой ожидал. И, когда шок прошел, их прорвало: одни — вслух, а другие, бормоча под нос ругательства, принялись костерить на чем свет стоит лжепартизан. Еще мгновение, и на поляне началась бы драка — Асланидзе вцепился в Мордатого, но вовремя вмешался Рейхер.
— Асланидзе, назад!
Диверсант что-то промычал, но подчинился и отпустил своего мучителя. Остальные тоже притихли и ждали, что последует дальше. Рейхер, обойдя тело Шаликашвили, подошел к Мордатому и, потрепав по плечу, сказал:
— Гут, Виктор!
— Рады стараться, герр лейтенант, — ответил он.
— Хорошая работа.
— Плохой у нас не бывает, — снисходительно заметил командир лжепартизан и напомнил: — Большевики цацкаться не будут, поэтому пусть не обижаются, если кому-то….
— Не пугай — пуганые, — перебил его Рейхер.
— Я так, к слову.
— Не накаркай, — зло бросил Петренко и ожег взглядом Мордатого.
Тот пожал плечами и хмыкнул:
— Извини, не рассчитал.
— Если я стану считать, то не ошибусь, — пригрозил Петр.
— Чег-о? — промычал Мордатый.
— Прекратить! — прикрикнул Рейхер.
— Вить, не залупайся! — осадил Мордатого командир лжепартизан и спросил у Рейхера: — Мы свободны?
— Да. Капитану Пинкерту наилучшие пожелания.
— Яволь, герр лейтенант! Удачи вам! — пожелал диверсантам командир особой группы, действовавшей при местном отделении гестапо, а затем гаркнул: — Все, хлопцы, маскарад закончился! Собирай манатки! Митяй?! — и, пнув ногой тело Шаликашвили, распорядился: — Эту падаль засунь куда подальше!
Лжепартизаны загалдели и толпой повалили к дороге, там их ждала машина. Митяй же, ухватив за ногу труп Шаликашвили, потащил к расщелине в скале. Столбняк, в первые минуты охвативший диверсантов, прошел, они уже не обращали внимания на подскакивающую на камнях, будто футбольный мяч, голову мертвого Шаликашвили. Жестокий закон — слабый должен умереть, который каждый испытал на собственной шкуре, приучил цинично относиться к чужой жизни. Их неестественно громкие голоса и нервный смех еще какое-то время звучали на поляне.
Рейхер не стал тратить время на слова — результат безжалостной проверки говорил сам за себя, и приказал занять места в грузовике. Разобрав оружие, диверсанты забрались в кузов. Машина взревела двигателем и, пробившись сквозь сугробы, сползла на дорогу.
К последнему пункту назначения — хутору Эриванский — группа добралась без остановок. Здесь ее ожидал вездесущий Райхдихт. Пока диверсанты разгружали машину и занимали места в блиндаже второго горнострелкового батальона «Эдельвейс», он вместе с Рейхером и Петренко отправился к его командиру капитану Дику.
Тот находился на командном пункте и встретил их довольно сухо. Для него заброска в тыл большевиков разведывательных и диверсионных групп абвера чаще всего оборачивалась головной болью. Как всегда, в таких случаях начальство, стараясь застраховать себя перед всесильной контрразведкой, а в случае неудачи спихнуть ее на подчиненного, засыпало штаб батальона «ценными» указаниями. На этот раз оно вовсе озверело и потребовало от Дика, чтобы его разведчики расчистили проход в тыл к большевикам для чистоплюев из абвера.
Последние двое суток он только тем и занимался. Но его доклады о ходе обеспечения операции абвера командиру полка показались неубедительными. Накануне в расположение батальона прикатил начальник штаба майор Фогель. Судя по тому, что он не погнушался собственным осанистым брюшком проутюжить передовую и извел командиров рот дурацкими вопросами о плотности огня противника на квадратный метр, Дик сделал вывод: абвер готовил важную операцию.
От этого ему не стало легче. За то время что Фогель провел в батальоне, он успел своим занудством проесть плешь на голове всем штабным и извести дурацкими вопросами командиров рот. Дик уже не мог без зубовного скрежета воспринимать его: «Почему? Насколько вы гарантируете?» Масла в огонь взаимной неприязни подлило то, что не один из предложенных им маршрутов вывода диверсионной группы в тыл к русским Фогель не принял. Лишь после ожесточенного спора он с большими оговорками согласился с тем вариантом, что проходил на стыке первой и второй рот. На его решение повлияли ни столько доводы Дика, сколько предстоящий приезд Райхдихта: тот с минуты на минуту должен был появиться в батальоне. Перестраховщик Фогель, не желая лишний раз связываться с абвером, сделал ловкий ход: сославшись на неотложные дела, потребовал от Дика выслать в полк план вывода диверсантов в тыл к большевикам после согласования с Райхдихтом, а сам подальше от греха смылся в Крымскую.
Поэтому столь недружелюбное отношение Дика к Рейхеру и Петренко было объяснимо. Старый служака, тянувший нелегкую лямку «окопного офицера» с первых дней войны, он с откровенным презрением относился к лощеным шаркунам из штабов и ценил только тех, кто под пулями доказал свое умение воевать. В этом его особом табеле о рангах абверовцы находись на одном из последних мест. Но после нескольких минут общения с Рейхером и Райхдихтом Дик оттаял. По повадкам и разговору они не походили на тыловых «крыс», заседавших в «теплых» кабинетах и мотавших жилы фронтовикам на допросах. Наметанным взглядом он определил в командире группы диверсантов — немногословном силаче — матерого «волкодава», способного дать фору лучшим разведчикам его батальона.