Александр Лебедь - За державу обидно
Моим любимым развлечением на тренировках было в перерыве подойти в кителе к одетым в шинели, укрывшимся за каким-нибудь стендом от ветра, курящим офицерам и предложить: «Хорошо бы сейчас, мужички, по кружечке холодного пивка!» Мой вид в сочетании с предложением вызывал инстинктивный озноб: «Пошел бы ты со своим пивом!»…
…К 9 часам, предъявив пропуска, командиры втянули колонны на Красную площадь.
Остался самый мучительный час. С одной стороны, нельзя дать солдатам застыть, с другой стороны, нельзя на главной площади страны, за считанные минуты до начала парада, неприлично резво прыгать. Перебились. Степенно так поворачиваясь налево, направо, кругом, бессчетное количество раз приподнимаясь на носки. Тут подстегнуло и в какой-то степени согрело еще одно обстоятельство. В соседней с нами колонне академии имени Жуковского, не выдержав напряжения, упали в обморок два офицера. Их заменили на запасных. Навернулась мысль: «Не хватало мне еще такого позора!» Пришлось забыть про приличия, заставить подчиненных резко двигаться, рассказывать разные веселые, не относящиеся к делу истории, снимая тем самым растущее напряжение. Выстояли. Команда, объезд строя министром обороны, речь министра, команда, пошли. При повороте налево у Исторического музея нажал кнопку секундомера. На прямых ногах, как-то удивительно легко прошел мимо трибуны Мавзолея, слыша позади единый, как метроном, топот «подзвоненных» сапог, спиной чувствуя, что идут уверенно, идут здорово. Ушел вправо, пропуская строй вперед. Кнопка секундомера: стоп! Предъявив пропуск, прошел на площадку разбора перед Мавзолеем.
Мимо трибуны нескончаемой рекой величественно плыла техника. Прошли последние четыре уазика, краткий разбор. «Спасибо» и «Молодцы!» — от министра обороны, поздравление с праздником и пожелание счастливого пути. Я поспешил к колонне, ибо времени было 10.45, а в 16.50 мне надлежало со всем полком, оставив тыловую группу, сидеть в поезде. На Васильевском спуске достал секундомер. От поворота до «вольно» — 32 секунды. Появилось ощущение какого-то дикого несоответствия всей громадности проделанной работы, затраченных средств, количества привлеченных людей, нервотрепки этой половинке минуты. Я стряхнул с себя это ощущение как наваждение и поспешил к полку. Прибыв с колонной на парадную площадку, в который уже раз в своей армейской службе убедился, что праздник для офицера — что для лошади свадьба: морда в цветах, а зад в мыле. В считанные часы надлежало сдать 400 стволов оружия, парадную форму, комплекты знаков, душегрейки, рассчитаться с постельным бельем и прочее, и прочее, и прочее… При этом каждый солдат норовил оставить себе какой-нибудь сувенир на память о параде. Еще несколько часов назад монолитное войско на какое-то непродолжительное время превратилось в толпу мелких жуликов, что-то утаивающих, что-то на что-то меняющих. Это быстро кончилось. Понимание этого момента пришло ко мне позже. Это была своеобразная психологическая разрядка, спад долго аккумулируемого напряжения, своеобразный, несколько затянувшийся вздох облегчения. Да и по сравнению с громадьем вложенных в парад средств утаенный солдатом в качестве сувенира знак — мелочь, о которой не стоит говорить. В 24 часа московского времени полк высадился на вокзале города Костромы и в сопровождении оркестра проследовал стройной колонной в военный городок.
Праздник кончился. Опять наступили трудовые будни. Энергично менялось бытие, не менее энергично вместе с ним менялось сознание. Все больше и больше людей охватывало очень нормальное человеческое желание — сделать так, чтобы вокруг тебя было красиво, уютно. Превратить расположение роты, каждое ее помещение в место, куда было бы приятно войти, где бы все радовало и успокаивало глаз. Уйти от слова «казарма» в худшем понимании этого слова.
В марте полку предстояло участвовать в дивизионных учениях с десантированием. Я, по молодости и по неопытности, решил, что времени у меня предостаточно, да и, честно говоря, методологию этой подготовки представлял достаточно поверхностно и продолжал увлеченно заниматься решением бытовых вопросов. Но тут командир дивизии объяснил мне практически, что я не прав, продемонстрировал, что щука существует в реке, чтобы карась не дремал и не увлекался. 21 января полк был поднят по учебной тревоге с выходом сначала в плановые, а потом во вновь назначенные районы, что называется, со всеми потрохами. Эта тревога была фрагментом плана командира дивизии по подготовке дивизии к учению. Если с первой частью задачи (выводом техники, вооружения, запасов материальных средств из парка, со складов и построением колонны вне военного городка) я справился, как мне кажется, сносно, то, когда начался марш, я горько пожалел, что не упредил командира дивизии, самостоятельно проведя цикл тренировок. Колонны рвались и непомерно вытягивались, машины буксовали, парили, дымили, глохли. Систематически пропадала связь, а с ней и управление. Вспоминать все душераздирающие подробности из жизни кроликов что-то не хочется. Достаточно двух эпизодов.
Родная полковая инженерная техника на марше вся поголовно вымерла на первых же километрах. Посему колонные пути во вновь назначенных районах, в глубоком — до шестидесяти сантиметров — снегу, чистил мне мужик на «Кировце» с лопатой, наспех поднятый и героически продержавшийся с нами без сна и отдыха более суток, исключительно благодаря спирту, который подносил ему с темпом 50 граммов в час начпрод. Комдив ехидно рекомендовал поставить ему поясной памятник перед штабом полка, так, как есть в натуре: шапка, в которой по странному обычаю российских мужиков из глубинки одно ухо торчит вверх, другое — вниз, телогрейка, под ней рубаха с разорванным воротом, на голой груди нательный крест, в правой руке стакан, а левая делает отрицательный жест против закуски. Ехидничать-то комдив ехидничал, но если говорить по большому счету, то усилиями таких вот мужиков, совестливых, расхристанных и безымянных, Россия и выиграла все свои войны. Хороший был мужик.
И второй эпизод, когда ценой неимоверных усилий я наконец собрал полк в район и за много часов впервые присел буквально на три минуты — выпить кружку чая, — на меня свалился комдив. Застань он меня в любом другом месте, возможно, удар был бы помягче, но он застал меня именно так: с кружкой в руке, в КУНГе «142-й» радиостанции, только что переведшего дух и на несколько минут расслабившегося.
Разнос был жесточайший. Как мне казалось, к несправедливостям, сопровождающим армейскую службу, я уже привык, но здесь, когда, с одной стороны, я никогда и нигде, включая Афганистан, не проделывал за относительно короткий промежуток времени такую колоссальную по напряжению и нервотрепке работу, а с другой стороны, никогда и нигде не получал за подобную работу столь уничижительной и презрительной оценки, от дикого перепада того, что сделано, и как оно оценено — меня в первый и последний раз в жизни прошибла слеза. К чести полковника Сердечного, он мгновенно сдал назад.
Дальше все пошло значительно спокойнее, наверное, поэтому — более толково. Урок был жестокий, но справедливый. Как это ни смешно сейчас вспоминать, больше всего меня злила и бесила именно уроненная слеза. «Что ты видел в армии?» — «Грудь четвертого человека, считая себя первым». — «Что ты делал в армии?» — «Устранял недостатки». С учетом полученного урока, я принялся их устранять. Какой это был труд, сколько каких тренировок было проведено — знаю я, знают мои подчиненные.
Важен итог. А в итоге к началу учений я руководил полком играючи. Эта отлаженная и прекрасно настроенная махина резвилась от сознания своей мощи и непобедимости. Стройные колонны, дистанции, как нарисованные, образцовое управление со стороны всех категорий командиров. Потом был марш на аэродром в Иваново, загрузка техники для десантирования, десантирование всем полком без потерь и учения, где полк единственным из всех был оценен «хорошо». Оценку эту поставил сам командующий ВДВ генерал армии Д. С. Сухоруков. Это очень высокая оценка, я никогда в жизни не видел отличных оценок полку на дивизионных учениях. Какое же это непередаваемое ощущение, когда проделанная тобою работа, твой труд выливается в одну какую-то неподражаемую, непередаваемую симфонию, когда многосотенный воинский коллектив действует, как единое целое, когда каждый солдат знает свой маневр. Когда каждый офицер ощущает себя офицером и именно поэтому гордится собой. Когда персональная гордость каждого сливается в единую, непобедимую гордость всего полка. И когда вот этому возвышенному, приподнимающему всех чувству подвел итог двумя простыми, незамысловатыми словами солдат, заоравши после разбора: «Мы! Могем!» Это еще одна моя личная, персональная гордость: 331-й Костромской парашютно-десантный полк. Битый, ломаный, свершающий отчаянные переходы от красивой сытой жизни на парадной площадке к серому и убогому существованию в пункте постоянной дислокации. Я с ним и он со мной, мы вместе вставали на ноги… И встали. Он до сих пор славен и дружен.
