Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
4 (17) марта, связавшись с Алексеевым и получив информацию об изменениях, произошедших в Петрограде, Николай Николаевич (младший) прислал новую версию своего приказа. Именно ее, за подписью нового Главковерха, Алексеев приказал зачитать в войсках. Она содержала призыв повиноваться законным начальникам и «спокойно ожидать изъявления воли русского народа»58. Менее многословно и более емко подвел черту свершившимся событиям маршал (в 1917 г. – генерал-лейтенант, командир 12-й кавалерийской дивизии) Маннергейм: «Последняя остававшаяся сила из структур России ушла тогда, когда Царь был вынужден отречься и отказаться от наследования своего сына. Отказ великого князя Михаила от Короны на следующий день подтвердил этот факт»59.
Эти события ввергли часть военных в состояние полной прострации. «Военный сборник» известил своих читателей о свершившихся переменах сообщением «Государственный переворот в России»: «В последние дни февраля месяца 1917 года в Петрограде среди рабочих началось освободительное движение, имевшее целью свергнуть существовавший строй управления государством, выражавшийся в притеснениях, произволе и отсутствии рационального руководства страной, повлекшего за собою, между прочим, полное расстройство транспорта и вызвавшего тяжелый продовольственный кризис в стране и главным образом в столице… Государственная дума, не считая возможным при данных обстоятельствах подчиниться повелению о роспуске ее, стала на сторону народного движения и выделила из себя Временное правительство, во главе которого стал председатель Государственной думы Родзянко и в состав которого вошли депутаты различных прогрессивных партий. Солдаты и рабочие признали это Временное правительство, и целые части спешили засвидетельствовать ему свою преданность. Министры прежнего режима были арестованы и заменены комиссарами нового правительства с князем Львовым во главе (подчеркнуто мной. – А. О.)»60.
Из текста сообщения официального органа Военного министерства с полной уверенностью можно было сделать несколько выводов: государственный переворот поддержан страной, которой теперь управляет Временное правительство то ли с Родзянко, то ли со Львовым во главе и армией; вопрос о монархии будет решен Учредительным собранием61. Как же мыслили в это время избранники народа? 14 марта, в разгар революционных событий, Поливанов сказал Ноксу: «Сейчас вы увидите, что все будет хорошо». На следующий день англичанина успокаивал уже Родзянко: «Мой дорогой Нокс, Вы не должны волноваться. Россия – большая страна, и может позволить себе одновременно вести войну и управиться с революцией»62. Львов также находился в восторге от происходившего. «Вперив взор в потолок, – вспоминал князь Г Н. Трубецкой, – он проникновенно шептал: “Боже, как все хорошо складывается!.. Великая, бескровная…”»63
Вспоминая о настроениях, витавших в это время среди героев Февральской революции, один из ее очевидцев не мог удержаться от того, чтобы не вспомнить слова Карлейля: «Это был вид миража, выработанного верой»64. Первые документы новой власти были явным тому свидетельством. 7 (20) марта Родзянко обратился к крестьянам от имени Государственной думы. Он призывал их защитить свободу и ради ее завоеваний обеспечить хлебом и продуктами армию, чтобы она не допустила поражения и восстановления старых порядков.
Неясно было, каковы, собственно, эти значимые для крестьян завоевания, но, впрочем, перспективы были прекрасны: «Нет больше старой власти, расточавшей народное состояние. Г Дума создала новое правительство для того, чтобы установить новый государственный строй и поднять народное хозяйство»65. Ректор Московского университета М. К. Любавский одним из первых выступил с инициативой приветствия Родзянко от университета, в котором высказывалась вера в то, что Дума объединит страну и выведет ее из кризиса66. Мираж прошел быстрее, чем вера. Во всяком случае, вера в правильность действий и в собственные силы. Буквально через два года Родзянко уже доказывал обратное, защищаясь от обвинений в подготовке и активном участии в «перевороте 27 февраля»67. Обстановка первых дней после отречения императора была такой, что либералы буквально опьянели от своей победы. Один из них – В. Д. Набоков – через год с небольшим описал общее настроение, преобладавшее тогда в Петрограде, именно как «опьянение переворотом, бессознательный большевизм, вскруживший наиболее трезвые умы»68. В это время они делали и говорили многое о своей деятельности до революции или до переворота, как они предпочитали называть эти события. Уверенность в себе была еще полной. В первые дни после революции в выступлениях победителей почти не было дипломатии, во всяком случае, в оценке собственных действий в прошлом.
8 (21) марта 1917 г. в Александровском зале Петроградской Городской думы состоялось заседание Центрального ВПК с участием различных общественных и промышленных организаций. Военный и морской министр нового правительства А. И. Гучков обратился к собравшимся с речью: «Господа, почему наши военно-промышленные организации сыграли ту роль, которая выпала на их долю за последние дни? Нет ли какого-нибудь противоречия, какой-либо несвязки между первоначальными основными задачами, которые поставила себе русская общественность, создав два года тому назад военно-промышленные комитеты и раскинув громадную сеть нескольких сот организаций по всей России, и – вот этим концом, этим участием наших организаций в событиях последних дней?»69 Ответ Гучкова на поставленный самому себе вопрос почти дословно напоминал доводы, высказанные Челноковым и Львовым при встрече с представителями британской делегации в Москве в начале года. Во всем виновато было правительство, которое своим нежеланием идти на сотрудничество привело ВПК к следующему выводу: «…при наличии современной власти победа для России невозможна, так что приходится включить в нашу программу сотрудничества с властью и помощи войне – необходимость свержения этой власти, ибо только при этом условии являлись шансы на победу»70. Это не было следствием экзальтации победителя: вплоть до своего политического краха Гучков придерживался этой версии событий. Так, выступая 7 (20) апреля 1917 г. в Киеве, он заявил: «Уже полтора года назад мы поняли, что мы сознали, что благополучное разрешение кризиса невозможно, что путь компромисса привел бы к гибели России со всеми последствиями позорного поражения. Стало ясно, что спасение только в одном – покончить счеты со старым режимом ценой каких угодно жертв, даже путем государственного переворота»71.
Что же касается позиции кадетов, то она была хорошо изложена через полгода после февральских событий П. Н. Милюковым: «В ответ на поставленные Вами вопросы, как я смотрю теперь на совершенный нами переворот (на Февральскую революцию. – А. О.), чего я жду от будущего и как оценивают роль и влияние существующих партий и организаций, пишу Вам это письмо, признаюсь, с тяжелым сердцем. Того, что случилось, мы, конечно, не ожидали и не хотели. Вы знаете, что цель наша ограничивалась достижением республики или же конституционной монархии с императором, имеющим лишь номинальную власть. Полной разрухи мы не хотели. Мы полагали, что власть сосредоточится и останется в руках первого кабинета, что временную разруху в армии остановим быстро и, если не своими руками, то руками союзников, добьемся победы над Германией, отплатим за свержение царя лишь временной отсрочкой победы. Надо сознаваться, что некоторые даже из нашей партии указывали нам на возможность того, что произошло потом, да мы и сами не без некоторой тревоги следили за ходом организации рабочих масс и пропаганды в армии. Возмутительная постановка вопроса о мире без аннексий и контрибуций помимо полной своей бессмысленности уже теперь в корне испортила отношения наши с союзниками и подорвала наш кредит… Мы должны признать, что нравственная ответственность за совершившееся лежит на нас, то есть на блоке партий Государственной думы. Что же делать теперь, спросите Вы. Не знаю. То есть внутри мы оба знаем, что спасение России в возвращении к монархии, знаем, что все события последних месяцев ясно показали, что народ не способен был воспринять свободу, что масса населения, не участвующая в митингах и съездах, настроена монархически, что многие и многие, голосующие за республику, делают это из страха. Все это ясно, но признать этого мы не можем. Признание есть крах всего дела и всей нашей жизни, крах всего мировоззрения, которому мы являемся представителями. Признать не можем, противодействовать не можем, соединиться с теми правыми, с которыми так долго и с таким успехом боролись, тоже не можем. Вот все, что могу сейчас сказать»72. Удивительно верно оценил П. Н. Милюкова Дж. Бьюкенен: «В политике он – пятилетний младенец»73.
