Олег Айрапетов - Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1917 год. Распад
На особую любовь или уважение со стороны руководителей созданных революцией органов великий князь рассчитывать явно не мог. И не только в Петрограде. «Имя б. великого князя, – вспоминал председатель тифлисского Исполкома Совета солдатских депутатов С. И. Верещак, – не пользовалось ни положительной, ни отрицательной популярностью. Ничего яркого, что бы врезывалось в представление солдата, им проявлено не было. Популярность являлась уделом генералов, руководивших операциями армии. Для нас он был великим князем, изгнанным на Кавказ, и только»38. Отношение к окружению наместника было ничуть не лучшим: «Это был какой-то штаб-двор, из которого в среду высшего командного состава поползли неведомые раньше интриганство и политиканство»39.
«Все перевернулось вверх дном, – вспоминал курсовой офицер тифлисского Михайловского военного училища, – Грозное начальство обратилось в робкое, вчерашние монархисты – в правоверных социалистов, люди, боявшиеся сказать лишнее слово из боязни плохо связать его с предыдущим, почувствовали в себе дар красноречия, и началось углубление и расширение революции по всем направлениям. В общих чертах революция в Тифлисе вышла действительно малокровной, все протекало удивительно мирно, некого было даже хоронить в качестве революции. Городовые, например, стояли на улицах дня три, пока постепенно не заменены были милицией»40. Эксцессов не было, улицы города покрылись красными флагами, а над дворцом наместника продолжал развиваться Георгиевский штандарт, все казалось спокойным. Под аплодисменты собравшейся толпы были освобождены арестованные, но нападений на офицеров и генералов на улицах не было41.
Николай Николаевич (младший) очень гордился тем, что Кавказ пребывает в спокойствии: он с явным удовольствием подчеркивал тот факт, что в крае, находящимся под его властью, сохраняется порядок42. Цена этой стабильности быстро девальвируется. Полиция была разогнана, реальную силу представляли только войска, которые оставались лояльными к командирам, но в городе возникала система власти, параллельная военной и гражданской структурам43. Если великий князь плохо понимал то, что уже начало происходить в Тифлисе, то не удивительно, что он, мягко говоря, не ясно представлял себе положение дел в Петербурге и Москве. 3 (16) марта он отправил на имя князя Львова телеграмму с просьбой держать его в курсе событий. «При этом условии могу, – сообщал он, – с Божьей помощью, как Верховный главнокомандующий, исполнить свой долг по руководству армиями и подведомственными мне губерниями тыла, ставя в то же время Вас в известность относительно общих мероприятий, принятие коих правительством будет являться, по моему мнению, необходимым для обеспечения победоносного окончания войны»44.
После этого Алексеев провел разговор по прямому проводу с Гучковым, убеждая его, что правительство должно обратиться к армии и к народу с обращением о необходимости довести войну до победного конца, и также просил его не вести общения с армиями вне Ставки. Новый военный министр обещал сделать все, о чем его просил генерал45. Ставке пришлось отказаться от своих программных положений на следующий день, принесший много неприятностей Алексееву. Еще вечером 2 (15) марта Наштаверх, узнав о депутации от нового правительства, прибывшей в тыл Северо-Западного фронта и обезоруживающей там жандармов, потребовал от Родзянко прекратить такие поездки и впредь не отправлять депутатов без предварительного предупреждения командующих фронтами. 3 (16) марта Родзянко ответил, что никаких делегаций Временный комитет Государственной думы на фронт не посылал46.
4 (17) марта Алексеев докладывал Николаю Николаевичу (младшему) о том, что на фронт начинают проникать идеи, заложенные в Приказе № 1, и что они приносят самое разлагающее действие. Развитие событий вызывало у генералитета шок. «Генерал-адъютант Рузский телеграфирует, что после опубликования манифестов (об отречении Николая и Михаила. – А. О.) не должно быть почвы для внутренней борьбы и нарушений нормальной жизни страны»47. Между тем ничего похожего на спокойствие не было. «Донося об изложенном Вашему Императорскому Высочеству, докладываю, что одновременно с сим по всем этим вопросам я спишусь с председателем Государственной думы и военным министром, указывая, что при продолжении подобной неурядицы, зараза разложения быстро проникнет в армию, и армия станет небоеспособной»48.
В тот же день Алексеев отдал предписание главнокомандующим фронтами, в котором говорилось следующее: «Из Петрограда начинают разъезжать и появляться в тылу армии какие-то делегации, именующие себя делегациями от рабочей партии и обезоруживающие полицию и офицеров. Прошу принять самые решительные меры, чтобы этот преступный элемент не проникал в армии, имея на узловых станциях достаточно сильные караулы. Если же таковые шайки будут появляться, то надлежит их захватывать и предавать тут же на месте военно-полевому суду. Нам всем надо принять решительные меры, дабы дезорганизация и анархия не проникли в армию»49.
Но это распоряжение действовало недолго. Почти сразу же генерала вызвал к аппарату Юза военный министр. Гучков убеждал Алексеева в том, что обстановка в столице быстро нормализуется и вскоре это почувствуется и на фронте. Алексеев счел необходимым разъяснить свою позицию. Генерал считал, что в тыл армии прибывают разбежавшиеся нижние чины Петроградского гарнизона, поэтому он и отдал приказ о предании их военно-полевым судам, «по возможности на месте для быстрого приведения в исполнение приговоров»50.
«Время, действительно, тревожное и трудное, – отмечал Алексеев 7 (20) марта. – Помощь нужна в том именно смысле, как я сказал – нравственная поддержка умеренного правительства в его борьбе с крайними. Последних нужно обуздать, ибо только тогда возможно работать, обеспечить армию и не упустить ее боеспособности»51. Эти слова были обращены к Генбери-Вилльямсу, в них еще чувствуется тон уверенного в своих силах и ясно видящего стоящие перед собой задачи человека. Очень скоро этот тон исчезнет, а генерал убедится, что в его поддержке «умеренное правительство» не нуждается. Более того, поддержка от нападок «крайних» довольно быстро понадобится ему самому. Военный министр не поддержал распоряжений начальника штаба Ставки о введении военно-полевых судов для агитаторов, однако соответствующее распоряжение генерала очень скоро стало известно революционной общественности.
Уже через 5 дней после его подписания, 9 (22) марта «Правда» поведала о нем своим читателям в статье «Расстрелять?», содержащей следующий комментарий: «Алексеев и Н. Н. Романов – друзья и ставленники отставного царя. И они идут по его стопам: опять военно-полевые суды и расстрелы для революционеров. И нас хотят уверить, будто такие господа дадут России свободу. Нет! Не свободу они дадут, а военно-полевые суды, виселицы, расстрелы. Чего же смотрят Гучков и кн. Львов? Неужели они думают, что у Романова и Алексеева не найдется веревки и для них? Разве простят Романовы свои теперешние огорчения? Как понять, что Временное правительство терпит на высших должностях таких явных, таких наглых реакционеров?»52 Эти упреки были безосновательны. Гучков не потворствовал «наглым реакционерам», скорее наоборот. Что касается Алексеева, то он, очевидно, все еще не понимал ни масштабов произошедшего, ни того, что на самом деле представляли собой Временное правительство и его военный министр. Тот говорил собеседнику в Могилеве: «Убедительно прошу не принимать суровых мер против участников беспорядка; они только подольют масла в огонь и помешают тому успокоению в центре, которое теперь наступает. Без центра мы не успокоим и фронт»53.
Прежде всего, после разговора по Юзу с Гучковым начальник штаба Ставки был вынужден уступить «требованиям представителей освобожденной армии»: в результате был опубликован и разослан знаменитый
Приказ № 1 по Петроградскому гарнизону54. «Возможно, – писала «Таймз» 13 ноября 1917 г., – что авторы Приказа № 1 не ожидали таких внезапных и стремительных последствий. Если это так, то данный факт говорит много об их сообразительности и мало о патриотизме»55. Эту оценку можно назвать исчерпывающей. Автор документа – присяжный поверенный Н. Д. Соколов – был убежденным «оборонцем», специализировался на политических процессах и, не связанный абсолютно ничем с армией, считал, что таким образом проще всего будет укрепить боеспособность армии56.
«Для революционеров, которые писали Приказ № 1, – не без оснований отмечал А. Дош-Флеро, – дисциплина была признаком империализма, и она была не нужна свободным солдатам-гражданам новой России. “Вы будете сражаться как львы за свободную республику”, – кричали лидеры революции солдатским массам, которые бросили свое оружие, и массы отвечали “Да, да!” в сердечном хоре. “Революционная дисциплина, которую каждый человек чувствует в своей душе, погонит солдат германского царя с русской земли”, – кричали ораторы на заседаниях Совета солдатских и рабочих депутатов, в казармах полков, на перекрестках улиц, где собирались солдаты»57.
