Андрей Бугаев - День «N». Неправда Виктора Суворова
Особняком стоит вопрос о мобилизации. Не секрет, что к середине июня в армию было призвано свыше пяти миллионов человек. В. Суворов утверждает, что это свидетельствует об агрессивности сталинских планов. Собственно, он говорит о «перманентной мобилизации» в СССР.
Суть этого понятия в следующем. Для того чтобы нанести внезапный удар, армии мирного или, если хотите, предвоенного времени, численный состав которой не превышает 1 % населения страны, недостаточно. Но и произвести тотальную мобилизацию в мирное время невозможно, многомиллионные массы на призывных пунктах насторожат противника. Сталин нашел якобы выход. До начала боевых действий производится тайная- «перманентная» мобилизация, в ходе которой неспешно и незаметно для противника, в течение двух, лет численность армии возрастает до 5,5 миллиона человек. В День М они наносят внезапный сокрушительный удар и углубляются на территорию противника. А тем временем в тылу, в спокойной обстановке призываются остальные — еще 5–6 миллионов резервистов, которые должны закрепить успех и превратить его в окончательную победу.
Именно эти механизмы, по мнению В. Суворова, и были запущены в Советском Союзе 19 августа 1939 года (все та же дата). Вот что он пишет:
«…в мирное время Красная Армия была вообще крохотной: 500–600 тысяч человек. Сталин… численность армии держал ниже однопроцентного рубежа, чтобы не обременять экономику, чтобы не тормозить ее рост.
…К началу 1939 года численность Красной Армии составляла один процент от численности населения. Это был Рубикон. Сталин его переступил: на 19 августа 1939 года численность Красной Армии достигла двух миллионов.
На этом Сталин не остановился…
…таким был замысел мобилизации Красной Армии и всего Советского Союза для ведения Второй мировой войны. Вначале осторожно, крадучись, увеличить армию до пяти миллионов. Потом броситься.
Пяти миллионов для нанесения внезапного сокрушительного удара достаточно, остальные подоспеют…
Когда численность армии достигла и превзошла 5 миллионов, дальнейшее продвижение — крадучись — стало невозможным. Дальше звериный сталинский инстинкт требовал — бросаться»[443].
Как видите, я ничего не придумываю. И надо сказать честно, этот аргумент представляется наиболее весомым. Численный состав кадровой армии действительно достиг к началу войны пяти миллионов человек. И это вполне можно назвать успешно проведенной тайной мобилизацией.
Однако выводы В. Суворова о том, что призыв был спланирован изначально для нанесения по Гитлеру внезапного удара и для завоевания Европы, не выдерживают серьезной критики.
Достаточно упомянуть, что в Вермахте к началу войны под ружьем было почти семь с половиной миллионов человек[444]. Причем отмобилизованы они были заранее, отнюдь не тайно, успели набраться боевого опыта и почувствовать вкус победы. Однако Гитлеру В. Суворов отводит роль едва ли не решившейся на защиту жертвы.
На границе немцы имели пять с половиной миллионов. В компактных группировках, с четкими задачами, с уверенностью в своих силах. Мы же имели в армиях прикрытия лишь 2,9 миллиона человек, остальные разбросаны были по огромной территории от Амура до Закавказья. О каком превентивном ударе речь при таком соотношении сил? Даже взломай мехкорпуса фронт, что бы делали они без поддержки пехоты?
В. Суворов утверждает, что в мирное время содержать такую армию было невозможно, но можно ли говорить о каких-либо ограничениях, о Рубиконе применительно к нашей стране? Когда дело шло о сохранении режима, об устранении действительной, а зачастую и мнимой угрозы, производственные проблемы отступали на второй план.
Впрочем, разве западные демократии, те же американцы, действовали бы на месте Сталина иначе? Зная, что у Гитлера под ружьем более семи миллионов человек, догадываясь, что до пяти с половиной миллионов сосредотачиваются у границы, можно было пойти и на определенные сложности с экономикой. Можно было урезать паек, и допустить перебои со снабжением, и сделать многое-многое другое.
Тем более что нам-то не привыкать. Подобное, только куда в больших масштабах, творилось у нас в начале тридцатых на Украине, Дону и в Поволжье, в самых что ни на есть хлебородных районах. И вовсе не потому, что слишком много работников проходили службу в армии. А просто надо было перебить хребет старой экономике, чтобы заменить ее новой. Миллионы, десятки миллионов не то что голодали, подыхали с голоду целыми деревнями! В какой еще европейской стране в двадцатом веке можно было говорить о каннибализме?! И ничего. Перетерпели. Перебили-перемололи кулаков, и вскоре передовые колхозники как ни в чем не бывало зачастили на слеты и конференции, и как один публично клялись вождю в верности и едва ли не искренне благодарили за подаренную «счастливую» жизнь.
А тут — пара миллионов красноармейцев может привести к негативным тенденциям в экономике. Да не может! Ведь, как известно, народ и армия — едины. И парни, надевая гимнастерки, вовсе не выпадают из народного хозяйства. Армия у нас в той или иной форме принимала участие в производственной деятельности всегда. Другой вопрос, насколько эффективным был солдатский труд. Впрочем, когда все работают из-под палки, не все ли равно, кто во что одет?
Любопытно отметить следующее. Когда война уже стояла у нашего порога, Жуков обратил внимание Сталина на некомплект личного состава в армиях прикрытия. Так, численный состав отдельных стрелковых дивизий не превышал пяти-шести тысяч человек. Оно и понятно, ведь это были формирования мирного времени. Генштаб настаивал довести их численность хотя бы до восьми-девяти тысяч, и Сталин разрешил. В конце мая — начале июня под видом сборов[445] был осуществлен призыв 800 тысяч резервистов. Все они были направлены в западные округа. Казалось бы, чем не зацепка для В. Суворова. Однако на этом факте он внимание читателя не акцентирует. И думаю, вот почему. Согласно его воззрениям, тайная мобилизация должна была проводиться планомерно и поступательно. Вливание в войска такой массы резервистов не могло быть спланировано при этом заранее. Если смотреть на вещи не предвзято, следует признать, что призыв в последний момент 800 000 резервистов не может быть ничем иным, как реакцией страны на изменение обстановки у ее границ. Но это как раз и не устраивает В. Суворова.
Он-то убеждает нас в том, что Сталин еще в августе 39-го решил вступить в войну до осени 1941 года[446]. Вне зависимости от того, что произошло бы за два года в Европе. Надо полагать, вне зависимости от того, против кого пришлось бы воевать. Но разве это не абсурд?
Из всего сказанного приходится сделать следующий вывод. Не все было так просто. Рискну предположить, что в августе 39-го Сталин пошел на союз с Гитлером прежде всего потому, что он сулил ему, помимо гарантий нескольких лет безопасности и скорых реальных дивидендов, весьма заманчивые перспективы. Весь опыт Первой мировой войны свидетельствовал, общеевропейская схватка неизбежно примет затяжной характер, и преимущество получит тот, кто вступит в войну последним. А тут ему предлагали Прибалтику, Бессарабию и Финляндию как раз в обмен на нейтралитет в будущей мировой бойне. Казалось, с нападением Гитлера на Польшу обстановка для СССР складывалась более чем благоприятная.
Вместе с тем предугадать развитие событий было невозможно, и Сталин начал наращивать численный состав армии. Финляндия лишь подхлестнула этот процесс, вождь хорошо знал, что бывает с теми, кто дал повод посчитать себя слабым. Когда же летом 40-го была разгромлена Франция, и вместо вцепившихся друг другу в глотки, истекающих кровью, смертельно усталых, израненных противников на границе возник закаленный в боях, набравший непомерную силу, жаждущий крови колосс, не иметь достаточно большой армии стало равносильным спровоцировать немцев на нападение. Сталин боялся Гитлера, но вместе с тем уверен был, что последнего остановит одна только лишь наша мощь, осознание того факта, что сопротивление будет жестоким, и победа вряд ли окупит понесенные ради ее достижения потери.
Как-то ускользнул из внимания В. Суворова тот факт, что до середины мая Сталин был куда смелее. В частности, именно в мае им была одобрена идея выдвижения на тыловой рубеж армий Второго стратегического эшелона. Дело в том, что первоначально немцы планировали напасть на СССР. 15 мая 1941 года. Именно эта дата и фигурировала в разведсводках, и я не вижу причин, по которым Сталин должен был безоговорочно отвергнуть эти сообщения. Известные события в Югославии, сдвинувшие начало войны более чем на месяц, масштабная кампания дезинформации, организованная абвером[447], а главное, абсолютная бесперспективность столкновения с немцами один на один, нежелание его[448] привели Сталина к мысли, что нужно просто переждать. Не дать Гитлеру повода. Уверить его в том, что СССР не только не нападет, но не представляет даже потенциальной угрозы.
