Алексей Рындин - Где не было тыла
Танки, проскочившие через мост, остановились на высотке и открыли ошеломляющий огонь. Этот шквал свинца длился минут пятнадцать. Снаряды с корнем рвали деревья. Воздух наполнился резко–кислым, вяжущим рот запахом. В неистовом треске пулеметных очередей, реве машин, взрывах гранат то тут, то там поднимались фонтаны земли и щебня. И в этом огненном хаосе я видел своих закопченных товарищей. Прорвавшийся сквозь грохот боя выкрик: «Биться до конца! До последнего человека!» придал всем решимости.
… Из–за соседнего дома выскочили лейтенант Шинкаренко и красноармеец Печкин. Они швырнули под ближайший танк несколько гранат, и он загорелся. Из–за угла магазина показался красноармеец Корсун. Выпустив длинную очередь по автомашине, шедшей ему навстречу, он бросился за угол. Искрами брызнуло лобовое стекло. Корсун, схватившись рукой за бок, пробежал несколько шагов и свалился.
Между тем танки и машины, пытавшиеся прорваться к центру, рассредоточились по площади.
— Товарищ комиссар, — услышал я голос Коршунова. Худой, лицо возбужденное, он тяжело дышал. — Нас мало. Побьют всех, гады!
Вдруг на середине дороги показался тягач, а за ним большая группа гитлеровцев.
— Ура-а~а! — закричал Коршунов и с бойцами бросился вслед. На тягач напало несколько красноармейцев, полетели гранаты. От группы отделился красноармеец Говдесов и метнул гранату в кузов машины.
Площадь заволокло дымом. Стрельба, взрывы гранат слышались и в соседних переулках.
Группы Епифанова и Собецкого по приказанию полковника включились в бой на площади. Их помощь оказалась своевременной. Бой постепенно утихал, и только около подбитых машин еще продолжалась схватка: вытаскивали и разоружали гитлеровцев.
На углу площади, накренившись в кювет, застыл танк. Ствол орудия неестественно сполз в сторону. Вокруг машины толпились наши бойцы, среди которых выделялась высокая фигура Хазановича. Когда я подошел, полковник через Берковича говорил пленному офицеру:
— Пусть передаст экипажу: если сдадутся — останутся живыми, а будут сопротивляться — взорвем танк.
От танка несло смрадным жаром, и бойцы, тыкая автоматами в серо–зеленую гору металла, ворчали:
— Гад ползучий… тяжелый…
В это время из переулка под конвоем вышла большая группа гитлеровцев. Впереди шел лейтенант Добровольский.
— Товарищ полковник, — обратился он к Хазановичу, — пленено более сотни вражеских солдат. Куда прикажете направить?
Полковник посмотрел на пленных, улыбнулся.
— В тюрьму, к Шикину. Обыскивали? Документы — комиссару.
Вдруг в танке задвигалась крышка. Люк открылся, и оттуда вылетели один за другим три пистолета и автомат. Показались поднятые руки, а затем обшлага офицерского мундира. Это вызвало улыбку у собравшихся. Офицер с надменным выражением на лице вылез из танка, за ним на землю спрыгнули два танкиста.
— Обыскать, — коротко бросил полковник.
— Какой части танки?
Офицер с готовностью ответил:
— Тринадцатой дивизии, генерала Фишера.
— А где же сейчас находится ваш генерал?
— Наверное, первым танком проскочил…
Начало смеркаться. Кончался еще один день восстания.
* * *На пути к штабу нам встретился Собецкий. Полчасо назад его послали к мэру города с приказанием: мобилизовать население и транспорт на уборку и похороны убитых гитлеровцев. Собецкий доложил, что приказ вручен лично мэру. Не успели мы пройти и полсотни шагов, как к нам подбежала медсестра и, обливаясь слезами, с трудом вымолвила:
-— Пожалуйста, товарищ комиссар, помогите… Березка тяжело ранена… Привезли в санчасть, врач разводит руками, не знает, как быть.
— Куда ранена?
— В грудь, сквозная.
Мы ускорили шаг.
У постели Шурочки хлопотали врач Гетман и медсестра. Они только что сделали перевязку. Березка лежала с закрытыми глазами, тихо стонала. Временами ее душил кашель, на губах выступала кровавая пена.
Гетман говорил:
— Пуля прошла со спины, ниже левой лопатки, вышла через грудь, едва не задев сердце. Делаем все возможное. Вероятно, обойдемся без хирургического вмешательства… если организм не подкачает…
Березка снова закашляла.
— Может, пригласить румынскую медицину? — предложил полковник.
— Пока не надо, обойдемся сами.
Вечером фашисты установили артиллерию на правом берегу Яломицы и всю ночь обстреливали город. От снарядов загорелся деревянный барак, была повреждена стена здания штаба, убит один боец.
Утром получили сводку о том, что взвод Добровольского прорвался через Яломицу, вытеснил противника с высоты и освободил заречную сторону города.
Неожиданно на участке Епифанова к нам перешли тридцать румынских солдат и один офицер и попросили отвести им огневую линию — бить гитлеровцев. Офицер заявил, что многие румынские солдаты хотят помогать русским.
Вместе с В. В. Хазановичем мы шли по главной улице города. На мостовой осколки кирпича, стекла, расщепленные доски. Чем дальше, тем больше разрушений. В воздухе еще носится удушливая гарь вчерашнего боя. Где–то на южной окраине города слышится перестрелка. Во дворах и домах загадочная тишина. Вчера, во время боя, румынские граждане помогали нам укреплять баррикады и некоторые даже брались за оружие. Мы знали, что в этих боях пострадало немало жителей города.
У моста через Яломицу стояли грязные, в копоти два танка. На камнях и бревнах, служивших баррикадами, пятна запекшейся черной крови. Здесь трупов фашистов не было, очевидно, мэрия города еще ночью выполнила наш приказ.
Коршунов, оседлав со своей группой берег Яломицы с левой стороны моста, был поистине воодушевлен вчерашним боем, на вопрос Хазановича: «Как дела?» — ответил оживленно: «Порядок, товарищ полковник!»
После того как обошли передовую и побеседовали с бойцами, присели с Коршуновым у стены дома. Я пытался вызвать его на разговор. Хотелось знать мнение майора об общей обстановке.
— Вот, толчемся на завоеванной земле, — скрывая улыбку, заговорил Федор Федорович. — Вы знаете, ощущается какая–то сила и правота в нашем деле… Люди, несмотря на необычность нашего положения, ведут себя легко и, я бы сказал, вдохйовенно. — Коршунов, улыбнувшись, продолжал: — Вот мы в ответ на жестокости врага должны бы мстить, убивать, жечь, не брать пленных. А вот этой злобы нет. Русские никогда не глумились над побежденными. Гуманные мы. Не мешает ли это?
— Это твоя личная философия, или люди об этом говорят? — спросил я.
Коршунов насторожился и посмотрел на нас в упор.
— Нет, бесед я не проводил, но вижу и знаю своих людей, — с обидой в тоне объяснил он, — люди говорят: «Все мы, в данном случае, не только себя освобождаем, но и являемся освободителями угнетенных».
На заречной стороне по бугру редкой цепью лежали наши бойцы, обратив оружие в сторону поля, уходящего к лесу.
— Где же твои трофеи, товарищ Добровольский? — обратились мы к лейтенанту, вошедшему из домика нам навстречу.
— А вон смотрите, — кивнул он в сторону, где, завалившись боком, стояла подбитая, покрытая копотью немецкая танкетка. — Испорченная… Некоторые механизмы сняли, — объяснял командир боевого подразделения. — Немцы отходили на юг, к Кэлэрашу… Но, видимо, задержались вот в тех лесах, потому что еще недавно оттуда стреляли минометы.
Добровольский–мой земляк, кубанец. До начала войны работал учителем в средней школе станицы Петропавловской. Встретившись в лагере, я сразу почувствовал в нем сильный характер, умение найти подход к любому человеку. Поэтому и привлек его к патриотической работе в одном из бараков. Так вот и сдружились.
К концу дня мы с полковником возвратились в штаб. Не успели войти в помещение, как в комнату вбежал Лев Беркович.
— Войне гата! Конец войне!
— Тише, тише, в чем дело? — не поняли мы.
— Капитуляция! Антонеску свергнут!.. Скорей к приемнику.
Мы пошли в комнату, где стоял немецкий радиоприемник, захваченный Шикиным на вокзале еще в первый день боев. Сели на стулья в ожидании, когда начнется повторная передача из Москвы.
— Когда же поступило сообщение? — спросил я.
Беркович, когда говорил о чем–нибудь важном, всегда левую руку прикладывал к груди. Так он сделал и теперь.
— Извините, товарищ комиссар, я стал крутить приемник, чтобы музыку послушать… Ведь давно не слушали, и вдруг: «Говорит Москва.;.» Слова: «Румыния», «восстание в Бухаресте» и так далее. Но я слышал только конец.
— Шляпа вы, Беркович. Как это такое прозевать? — серьезно заметил полковник.
— Сейчас передача будет повторена, товарищ полковник, — оправдывался Беркович.
Оказалось, что жители Слобозии тоже узнали о боевых действиях в столице и сообщили об этом нашим бойцам. Иа улицах города гремело наше русское «Ура!».
