Алексей Рындин - Где не было тыла
— Товарищ майор, разрешите доложить! Старший лейтенант Сироткин задание подпольного комитета выполнил.
С крайним изумлением мы узнали в офицере с полевыми погонами Федора Сироткина, весной прошлого года отправленного из Тимишоары с поручением на Родину.
— По приказанию командующего фронтом для оказания помощи отряду военнопленных привел танковую часть, — докладывал далее Сироткин.
Он радовался нашей встрече как ребенок. Знакомя нас с офицерами–танкистами, на чумазых лицах которых застыло выражение радости и недоумения, говорил:
— Командир танковой части подполковник Цулукидзе.
Еще молодой подполковник с десятком орденов и медалей на груди крепко пожал нам руки:
— Поздравляю, товарищи, с победой! Вы, оказывается, сами справились с гитлеровским гарнизоном, значит, помогли всей нашей армии.
Вечером Сироткин рассказывал подробности своего «путешествия» после побега из Тимишоары.
— На тридцатые сутки, — говорил он, — мы пытались перейти реку, но куда ни кинемся — патруль. Что делать? А тут уже и сил нет. И тогда решили: будь что будет — рискнули на поезде реку переехать. На станции стоял эшелон с танками. Как только стемнело, залезли на одну из средних платформ и под танк… Лежим час, другой, а эшелон стоит и стоит. «Вот, — думаю, — суки, задерживают наш маршрут… Уснуть, что ли? Холодно, ночь туманная, кругом железо». Но деваться некуда, так и уснул. Проснулся, когда солнце локоть припекло. Вижу, кто–то лезет на платформу, показались погоны ефрейтора. Влез, начал осматривать танк со всех сторон. Наверно, машина была его. И как двинет ботинком по моим голым пяткам, да как заорет, поднялся настоящий аврал.»
— Надо было сразу смываться, друзья! — заметил Беркович, остро переживавший рассказ товарища.
— Поздно было бежать, проспали, — ответил Сироткин и продолжал: — А тут другие солдаты сбежались. Вытащили нас из–под танка, щупают, толкуют, слышу говорят: «Шпионы, шпионы». Столкнули с платформы. Явился офицер, начальник эшелона, долго расспрашивал, кто, что и зачем полезли под танк. Партизаны! Офицер приказал расстрелять. Но на наше счастье, явился комендант станции, румын. Узнав, что мы военнопленные Румынии, поднял крик. На станции случайно оказался генерал румынской армии со своей свитой. Он вмешался в наше дело. Мы не поняли, о чем генерал спорил с немцами, уже потом нам рассказали румынские солдаты, что генерал выразил протест, заявив, что мы военнопленные Румынии и что, дескать, это дело румынского суда решать: расстреливать или помиловать. Спасибо ему! А через полчаса румынские солдаты кормили нас молоком и белой пыней[25].
— Опять попали в лагерь, вот беда, — выразил сожаление Беркович.
— На следующий день, — продолжал рассказчик, — утром нас направили этапом в ближайший лагерь. Ночевали в селе. Но ведь мы люди военные, дело свое знаем. Охрана отнеслась к нам с непонятным доверием, и ночью мы убежали. И опять на восток. Через несколько дней оказались в Измаиле. Там я когда–то бывал.
Сироткин хитро улыбнулся, покраснел.
— Знакомая девушка там у меня была, молдаванка. Ну, думаю, неужели забыла? Вечером добрался до ее дома, вызвал. Сначала не узнала, а как узнала — ахнула и говорит: «Я теперь замужняя». Вот тебе и на, думаю. Все же четверо суток мы жили у нее, а потом ее брат свел нас с партизанами. Долго нам не верили, но после нескольких боев командир сказал, что можно перебраться на ту сторону. Через девять суток мы перешли линию фронта.
Сироткин замолчал. Встал, прошелся, как бы разминая ноги. Закурил сигарету.
Мы с нетерпением ожидали продолжения рассказа, но Сироткин шагал и шагал, что–то обдумывая. В глазах погас огонек задора, сошла улыбка с губ. Он бросил сигарету, сел снова и посмотрел на нас так, будто вторая часть его рассказа была самая страшная и тяжелая.
— Вы знаете, что такое «пропесочить»? Так вот, нас сначала пропесочили… Немало огорчений пришлось пережить, пока командование убедилось, что мы действительно пришли со специальным поручением подпольного комитета. Через несколько дней после перехода линии фронта и «пропесочивания» меня куда–то повезли. Оказалось, в штаб фронта. Сопровождающие говорили, что со мной будет говорить «сам». «Неужели, — думаю, — командующий. А я арестант арестантом».
— Ну, ну, дальше, — торопили слушатели.
— Вхожу в большой кабинет, вижу: три генерала.
Один, самый полный, за столом. «Ну, думаю, это он». Я стал в пяти метрах от стола по всем правилам и представился: «Товарищ генерал, старший лейтенант Сироткин…» — «Подожди, подожди, — остановил он меня, — мы еще не знаем, старший лейтенант ли ты или кто другой». — «Так точно, старший лейтенант Сироткин». — «Ну, расскажите, кто вас послал, куда и зачем?» — спрашивает генерал.
Я рассказал все по порядку, даже из своей биографии немного добавил. Видимо, рассказ мой не походил на рапорт военного человека. Это я понял, когда генерал спросил меня: «Вы что, до войны были художником?» — «Нет, товарищ генерал, после техникума пошел в танкисты». Я рассказал о положении в лагере, о подполье и попросил помочь нашим товарищам вырваться из плена. «А меня зачислите в действующую армию, я хочу воевать…»
Командующий посмотрел на генералов и сказал: «Хорошо, старший лейтенант. Вам надо окрепнуть, поправить здоровье, и уж потом вы можете стать в строй». Вот так я стал служить в танковой части.
— Ну, а как же ты попал именно к нам, теперь? — допытывался Хазанович.
— Это когда мы вошли в Молдавию, меня вдруг вызвали в штаб и говорят, что надо подготовиться к танковому рейду в тыл противника. «Да мало ли мы ходили по рейдам до этого, значит, какое–то специальное задание», — подумал я. И вот только в день выступления узнал, что из сообщения немецкой радиостанции нашему командованию стало известно, что в Слобозии идут бои и ее заняли военнопленные… «Ну, думаю, наши ребята…» Мне сказали, что я буду проводником. Мы спешили. Прорвали линию обороны фашистов, мчались через мосты, селения, давили тылы противника, стремясь скорее добраться до Слобозии. И вот я снова с вами…
На лице Сироткина засветилась радость человека, честно исполнившего свой долг.
* * *На следующий день с утра по совместно разработанной дислокации командование группы разместило танки вокруг города, на намеченных позициях. Некоторые подразделения нашего отряда отвели на отдых.
Мы сидели за легким завтраком и продолжали начатую вчера беседу. Вдруг в дверях с шумом появился… Иван Денисов.
— Принимайте гостя! — из–за спины Денисова раздался взволнованный голос Берковича.
— Ваня, дорогой! — бросился я к приятелю.
Денисов будто онемел, улыбался во всю ширь своего заросшего щетиной лица, сбросил с головы румынскую рогатую шапку, крепко сжал меня в своих объятиях.
— А что это за маскарад? — указал я на его головной убор.
— Ехал под румына.
— Как же ты добрался до Слобозии?
— Поездом, как и полагается «цивильному румыну».
Вопросы сыпались со всех сторон. Денисов терялся и не знал, кому отвечать. Наконец страсти улеглись, гость уселся и начал подробный рассказ о жизни лагеря, товарищей, о работе подпольщиков.
— В один из дней на Дунае появились три немецкие канонерки. Не знаем, чем это было вызвано, возможно, событиями у вас, в Слобозии. Немцы открыли артиллерийский огонь по лагерю Загорелся барак, появились раненые, убитые. Это и положило начало активному выступлению пленных. Был брошен клич к немедленному разоружению лагерной охраны. Специально подготовленные красноармейцы, работавшие на кухне, распахнули внутренние ворота, и вся масса пленных хлынула из общего двора лагеря.
— Офицеры и солдаты охраны, — продолжал Денисов, — так растерялись, что побросали оружие и, испуганно озираясь, скучковались у своей канцелярии. Пленные их не тронули, но, подхватив брошенные охраной автоматы, винтовки, пистолеты, бросились за внешние ворота лагеря. Вы знаете, что за внешней оградой лагеря на берегу Дуная стояла румынская артбатарея. Майор Литвин со своими артиллеристами захватил ее. В это время на реке показались гитлеровские канонерки. С каждой минутой они приближались к берегу. Может, фрицы думали высадить десант автоматчиков или расстрелять нас прямой наводкой — трудно сейчас гадать. И мы решили не ждать. Майор Литвин расставил свои расчеты у орудий и, как только первая канонерка оказалась в зоне прямой наводки, дал команду: «Огонь!». Грохнули сразу три выстрела. На одной канонерке вспыхнуло пламя, затем ее заволокло дымом. «Огонь по второй и третьей!» — снова раздалась команда. Первая канонерка, окутанная дымом, быстро уходила вверх по течению. Вторая, сделав лишь два выстрела, завертелась на месте, ее стало относить к берегу. На третьей загорелись надстройки. Орудийные выстрелы с берега гремели беспрерывно. Первая канонерка, добравшись до острова, скрылась в прибрежных зарослях…
