Андрей Окулов - В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война
Она состоялась в пустом зале небольшого портового кафе. Крытый клеенкой стол, мухи, жара. За окном гудели краны.
За столом сидело трое. Один — бородатый, плечистый. Явно — за старшего.
Миллер с порога заявил, что я работаю в газете «Вахта». О том, что я ее, собственно, и делаю, он не сказал. Моряки радостно начали жать мне руки и объяснять, какой я молодец. Слишком радостно. Потом спросили:
— Если мы здесь останемся, трудно будет найти работу?
Мы им ответили, что не советуем никому бежать на Запад. Это— не выход. Они замолчали. Мы осторожно поинтересовались — в чем цель нашей встречи?
Один из них сказал, что хотел бы давать материал для нашей газеты.
— Ну что ж, — сказал я и достал блокнот. — Сразу и начнем.
Все опять замолчали. Потом тот, что хотел давать материал для «Вахты», запинаясь, начал рассказывать. Про то, как в Анголе нашим морякам разрешают провозить ограниченное количество кофе, из-за чего в порту устраивают «кофейный контроль». Н-да, редкостная сенсация. Стало понятно, что ничего существенного они рассказывать не хотят. Иной моряк тебе за кружкой пива за неполный час на целую полосу материал предоставит. Матерки вычистить — и печатай.
Потом бородатый заявил, что у него в Москве есть выход на дипломатический канал и он готов переслать в наше издательство сенсационную рукопись. Как он выразился — «социально-политическую». Только адрес нужно — куда доставить. Я ткнул ему пальцем в последний номер «Вахты»:
— Адрес здесь есть. Можно отправить рукопись по почте из любой несоциалистической страны.
— А гонорар?
— Если напечатают — получите.
Тут бородатый фамильярно похлопал Бориса Георгиевича по плечу:
— Боря, ты что, не понимаешь, о какой сенсации идет речь?! Здесь скупиться не надо…
В воздухе запахло гебней. Причем — мелкой.
Мы сказали, что обо всем договорились. Подробности — письмом. Тот, что рассказывал про кофе, сказал, что оставит для меня пакет с газетами, откуда я могу почерпнуть много важной информации для «Вахты». И еще раз спросил про мой адрес. Это уже было несколько навязчиво.
Я еще раз ткнул в адрес на газете, и мы зашагали к дверям. Па следующий день я забрал обещанный пакет в маленьком полубаре-полусарае возле причала. Там было несколько старых калининградских газет.
Ну и на что рассчитывали эти гебульнички? Слава богу, больше мы их не видели. Но обрывки информации, которую они узнали, потом появились в советской прессе.
Лас-Пальмас был насыщен литературой под завязку. Точки-магазины снабжены, у Рауля был запас, у старика чеха — тоже. И наши лица уже примелькались. Скоро неповоротливая машина противника начнет действовать. Пора переходить на другой участок.
До Тенерифе, соседнего острова, мы плыли на «ракете». Похожей на ту, что ходила в Питере до Петергофа. Качало сильно. Я с опаской смотрел в иллюминатор на серые волны. Заметив это, Миллер решил подшутить. Он подозвал симпатичную испанку, что разносила кофе пассажирам, и спросил:
— А акулы здесь водятся?
— Конечно! На них для туристов даже охоту устраивают.
— Большие?
— Нет, не очень.
— Ну, этого, — он показал на меня, — сможет проглотить?
Девушка ласково улыбнулась:
— Ну, этого-то точно проглотит, не подавится!
Переводил с испанского Борис Георгиевич. Так что за точность не ручаюсь.
Санта-Крус де Тенерифе — размером поменьше, чем Лас-Пальмас, и поспокойнее. Те же пальмы, улицы, что взбираются вверх по склону и растекаются вниз ручейками маленьких улочек. Но туристов — поменьше, и суеты — тоже. На одном из углов я увидел странный памятник. Огромный бронзовый ангел с развернутыми крыльями. На его спине стоял человек в римской тоге, с длинным мечом в руках.
— Борис Георгиевич, кто это? Лицо что-то знакомое…
— Сейчас спросим…
На лавочке возле памятника сидело несколько старичков в беретах и что-то оживленно обсуждали. Миллер спросил у них про памятник. Они заулыбались. Ответ я понял без перевода.
— Это — наш Франко!
Старички тут же вернулись к прерванной беседе. Один из них начал темпераментно размахивать в воздухе палкой и убеждать в чем-то прочих. Борис Георгиевич перевел:
— Сегодня в Испании — выборы. Он говорит, что они — ни к чему. Нам, дескать, нужна военная диктатура! Помните, как поднялся уровень жизни после победы Франко?!
Это были ветераны-франкисты. По-испански говорят. А в остальном — очень похожи на наших ветеранов. Которые рассказывают, что «при Сталине порядок был»! Вот только если бы у нас в ту эпоху был не Сталин, а Франко, не были бы мы сейчас эмигрантами. И ветераны бы жили гораздо лучше.
* * *Во Франкфурт мы летели из Лас-Пальмаса. Подобных операций было много, в самых разных портах. Но эта отозвалась на следующий год в советской прессе. В газете «Неделя» вышла статья под заголовком «Тандем провокаторов». Узнать Миллера на фотографии было сложно. Меня и по тексту не все узнали: «Мальчишка испанец сунул моряку свернутую газету в карман». Ну-ну. Небось отбрехался кто-то из моряков. «Он выдавал себя за бывшего сотрудника “Мосфильма”». Это они меня с Эдиком Гинзбургом перепутали. «Тунеядец с незаконченным средним образованием, высланный за границу за антисоветскую деятельность вместе с матерью и младшим братом». Вот тут уже мама обиделась: «Так это что, не тебя со мной выслали, а меня с тобой, что ли?!» «Теперь это “благородное семейство” было спущено энтээсовцами с цепи на пляжах Лас-Пальмаса». Ну, тут — без комментариев…
Но самое смешное было написано про Бориса Георгиевича: «Он приехал в Лас-Пальмас с сыном, которого выдавал за племянника!» За племянника он меня действительно выдавал, но насчет сына… да, здорово информированы борзописцы с Лубянки! С тех пор Бориса Георгиевича я в шутку называл «Папа Миллер», а он меня — «сынок».
Гебистские писания про НТС — это вообще забавная история. Понятно, что тиражи советских газет были несравнимы не только с малотиражной эмигрантской прессой, но и с тиражами большинства западных газет. Если измерять на вес, то все публикации против НТС потянут не на одну тонну. Шпионы, диверсанты, убийцы, отбросы на свалке истории, пьяницы, наркоманы, графоманы, жулики, развратники, провокаторы. Всего понемножку. Иной член НТС уже десять лет как умер, а в центральной советской газете пишут, что он пьет горькую и блондинками интересуется.
Какая разница? В суд никто не подаст, а если в какой-нибудь эмигрантской газете или в «Посеве» опровержение напечатают, то кто его сможет прочесть? Тем более что именно по этой причине опровержений обычно не печатали. По-настоящему на это стали обращать внимание только в конце восьмидесятых, когда журнал стал попадать в Россию в более серьезном количестве экземпляров.
На одном из семинаров решили представить ксерокопии всех известных публикаций из советских газет против НТС. Они заняли всю стену солидного зала.
«Не раз пограничники преграждали путь в нашу страну грязной стряпне пресловутого антисоветского издательства “Посев”. Короткая справка. “Посев” — главный рупор так называемого “Народно-трудового союза” (НТС). Поначалу под его крылом собирались белогвардейские недобитки, грезившие о “старой России”. (…) У новых “кадров”, впрочем, как и у старых, нет ни родины ни совести. Только злоба, исходящая ядовитой слюной ненависти ко всему советскому» («Советская Белоруссия», 30.12.1986).
Если про кого-либо из работников «Портовой оператики» или авторов журнала долго не писали какую-либо мерзость в «Правде», «Советской России» и прочих многочисленных подсоветских изданиях, это вызывало сожаление: «Да, плохо, значит, работаем…»
Из какого материала они стряпали всю эту чушь? Что-то собирали из эмигрантских сплетен. Все же их люди все время вились вокруг. Что-то доставалось из оперативных документов. Похоже, многие из них тоже мало отличались от сборников сплетен. Подписи под этими заказными статьями тоже были не очень оригинальные: Петров, Иванов, Викторов, Александров. Но был дуэт, который не стеснялся подписываться под своими произведениями: Кассис и Колосов. В конце семидесятых они даже заявились в здание «Посева» во Франкфурте. Многие потом осуждали Югова за то, что он впустил их и согласился поговорить. Ни он, ни Ярослав Александрович Трушнович, который участвовал в этом разговоре, не узнали в появившейся затем статье не только своих слов, но даже тех тем, на которые он велся. Все было состряпано уже в Москве, согласно политическому заказу. После этого было принято решение не допускать советских журналистов на наши объекты и не вести с ними никаких официальных встреч. Неофициальные встречи были всегда, но не с теми журналистами, которые специализировались на политической грязи. Все же круг «лубянских борзописцев» был известен. Те, что «Викторов» и «Александров» подписывались, на встречи не напрашивались.
