Александр Бушков - Возвращение пираньи
Даже мутно-коричневая вода в электрическом свете стала выглядеть загадочно, словно они плыли по марсианской реке.
— Еще пальнут с берега… — сказал Мазур, глядя на лохматые ветви, проплывавшие на самой границе света и тени.
— Глупости, — уверенно сказала Ольга. — Понадобилось бы совершенно невероятное стечение обстоятельств, чтобы столкнуться с герильеро, — за пароходом по берегу не очень-то угонишься…
Мазур промолчал — и вспомнил о красной ленте, очень может быть, вовсе не привидевшейся тому чудаку. Коснулся локтем кобуры под легким пиджаком: там пребывал в полной боевой готовности бразильский «таурус» восемьдесят второй модели. В противоположность здешним любителям многозарядных пистолетов Мазур предпочитал револьверы — меньше патронов, зато надежнее, ни перекоса, ни лишних хлопот, связанных с осечкой.
— И, насколько я понимаю, вы с ней были в довольно близких отношениях? — спросила вдруг Ольга.
— Она была моей женой.
— Выходит, мы с вами — дальние родственники? По здешним меркам это многое означает…
Мазур затаил дыхание, потом решился:
— Не скажу, что мне нравится быть вашим родственником.
Ольга тихонько фыркнула, без сомнения, правильно уловив незамысловатый подтекст:
— Да? А вы не боитесь, что Эчеверриа вызовет вас на дуэль? Он способен… Не станете же дипломатическим иммунитетом прикрываться… Унизительно для истинного кабальеро. Вообще, коммодор, вы меня, говоря простонародно, ошарашили. Ситуация такова, что и не подберешь сразу слов: у меня, оказывается, была дальняя родственница, вдобавок точная копия, вдобавок ваша жена… Вам трудно?
— Нелегко, — буркнул он.
За спиной у них деликатно раскашлялись. Мазур обернулся без особого раздражения. Кацуба, ухитрившийся подкрасться бесшумно, спросил:
— Я вам не помешал, надеюсь? Сеньор и сеньорита, у меня есть две новости. Первая приятная, вторая… ну, если и не неприятная, то определенно загадочная… Какую последовательность предпочтете?
— Давайте сначала приятную, — тут же ответила Ольга.
— Наша юная парочка, милые гринго, решили устроить нечто вроде бала. С учетом скромных возможностей нашего лайнера, понятно. Капитан не против, даже наоборот, удивился, почему до этого раньше никто не додумался — у него в каждом рейсе рано или поздно кто-нибудь от скуки наталкивается на избитую мысль устроить бал, выпить и поплясать. Там у него припасены какие-то аксессуары, стюарды уже суетятся. Что думаете?
— Давно пора, — сказала Ольга. — Пусть и убогое, но развлечение. А что там у вас загадочного?
Кацуба оглянулся на темную ходовую рубку — внутри сквозь стеклянную стену четко просматривался напряженный силуэт рулевого, — понизил голос и перешел на русский:
— Я перед капитаном не афишировал знание испанского — мелкие хитрости дипломатов, сеньорита… Так вот, при досмотре стал свидетелем прелюбопытнейшего разговора, до сих пор теряюсь в догадках… Предъявив тому бравому офицеру судовую роль и… как это, коносаменты?
— Коносаменты, — кивнул Мазур. — Документы на груз, сухопутно изъясняясь.
— Так вот, на вопрос о характере груза наш бородач, не моргнув глазом, заявил: у него в трюме нет ничего особо интересного: двести бочонков вина для Барралоче, а кроме этого — полдюжины каких-то заколоченных ящиков, о содержании коих он не имеет никакого понятия… поскольку они принадлежат сеньорам русским дипломатам, что подтверждается соответствующими надписями. Офицер послал солдата кинуть беглый взгляд на груз в трюме, этим дело и кончилось…
Мазур подобрался. В трюме не было ничего, принадлежащего им с Кацубой. Кое-что они прихватили из столицы, конечно — ту часть снаряжения, что не особенно оттягивала бы плечи. В конце концов, как признал Франсуа, чуточку подозрительно было бы выехать из столицы вообще с пустыми руками — вот и пришлось кое-что купить: пара самозарядных винтовок, пара помповушек, гамаки и накомарники, всякая мелочевка вроде биноклей, компаса, аптечек и аварийного запаса. Все это, умело упакованное, заняло две объемистые спортивные сумки, пребывавшие в их каютах. И ничего другого…
— Вы с Лопесом, случайно, никаких ящиков не прихватили? — обернулся Кацуба к Ольге.
— А зачем? — пожала она плечами. — У нас только сумки: одежда, гамаки, разные мелочи. Сумки в каютах… и потом, с какой бы это стати, будь у нас некие ящики, мне или Лопесу писать на них, что они принадлежат русским дипломатам? Лопес — полицейский, а я — ответственный сотрудник министерства, к чему нам заниматься мелким мошенничеством? Кстати, по нашим законам, дело подсудное, можно нарваться на серьезные неприятности…
— Я, собственно, вас ни в чем таком и не подозревал, — сказал Кацуба. — Но загадочка, согласитесь, пованивает? У вас будут какие-нибудь версии?
Ольга старательно углубилась в раздумье, длившееся совсем недолго:
— Не стоит ломать голову. Все, по-моему, просто и примитивно. Банальная контрабанда. Барралоче — в ста километрах от восточной границы, там процветает контрабанда, испокон веку… так, по-моему, говорится? О подобных случаях я наслышана, капитаны частенько выкидывают такие номера: поддельные документы, фальшивая маркировка, символы освобожденных от досмотра или не вызывающих подозрений служб и учреждений… С фальшивыми грузами, якобы принадлежащими нашему министерству, полиция уже сталкивалась. Один весельчак, обнаглев, пометил ящики реквизитами ДНГ, никто и близко не подходил, но, на его беду, на причале оказался сотрудник ДНГ, моментально заметил неточности в маркировке, весельчак давно уже похохатывает на каторге…
— И что прикажете делать? — спросил Кацуба. — Неприятная ситуация, знаете ли…
— По-моему, ничего и не следует делать, — подумав, сказала она. — Можно позвать Лопеса, он заставит вскрыть ящики… а дальше? Все равно ближайшая гражданская, военная, полицейская и прочая власть — только в Барралоче. До того — лишь мелкие фермы и индейские деревеньки. Завтра утром позвоню в Барралоче, у меня ноутбук снабжен и спутниковым телефоном… и на причале нас уже будут ждать, с ходу возьмут капитана за роскошную бороду… Как вам план?
— По-моему, ничего лучше и не придумать, — согласился Кацуба. — Только, когда пойдем веселиться, не забудьте, что по-испански я ни словечка не понимаю. Наши попутчики по поезду, голову могу прозакладывать, именно так и думают, я перед ними не светился…
— Вы прямо-таки шпион, — беззаботно улыбнулась Ольга, ничуть не подозревая, какие мысли после такой реплики обуревают двух друзей.
— Скажете тоже, — вздохнул Кацуба. — Шпион должен быть высок и обаятелен, с уверенным взглядом, манерами соблазнителя… когда речь идет о женщинах.
— Иными словами, вы рисуете портрет коммодора? — она, развеселившись, кивнула на Мазура.
— А что, он уже пробовал вас соблазнять?
— Ну что вы, коммодор — воплощение благонравия… Пойдемте, господа? Мне и в самом деле нравится идея насчет бала, нужно переодеться. А с загадочным грузом разберемся в Барралоче…
Она первая направилась к трапу. Мазур, спускавшийся замыкающим, зацепился рукавом пиджака за железную решетку, ограждавшую кормовую палубу. Ольга с Кацубой уже скрылись внутри. Чертыхнувшись, он повернулся к чуточку приржавевшей мелкоячеистой сетке — и обнаружил, что решетка здесь ни при чем. Это человек, стоявший к ней вплотную, просунул пальцы в ячейки и цепко ухватил Мазура за кончик рукава.
— Сеньор? — вопросительно произнес Мазур, слегка дернув рукав.
Тот — он был пониже Мазура ростом, гораздо субтильнее и на первый взгляд никакой угрозы не представлял — покладисто выпустил рукав, беспокойно пошевелился и вдруг сказал:
— Es bonito el dia, senor, verdad?[15]
Мазур его понял: эту фразу он слышал частенько и успел к ней привыкнуть.
— Си, бонито, — ответил он, вполне возможно, безбожным образом греша против испанской грамматики.
Человечек обрадованно зашевелился, передвинулся левее, где было посветлей — Мазур определенно опознал в нем коротышку из поезда, уверявшего сержанта, будто видел пресловутую красную ленту. В лихорадочном темпе перетряхнув скудные словарные запасы, Мазур все же родил подходящий к случаю вопрос:
— Есте, куе паса?[16]
И словно прорвало засорившийся кран: коротышка, то и дело опасливо оглядываясь, ежась, шепотом затараторил, обеими руками изображая выразительные для него самого, но совершенно непонятные Мазуру жесты. Мазур отчаялся выловить в этом потоке слов хоть что-то понятное.
— Есперес… есперен[17], — сказал он в совершеннейшем отчаянии — человек, сразу видно, старался. — Нон хабла эспаньолес…[18] Ду ю спик инглиш, сеньор?
Сеньор, в свою очередь, замотал головой:
— Нон абла ченглезе…[19]
