Януш Пшимановский - Четыре танкиста и собака
– Я – «Береза-один», внимание…
– Слышу, «Береза-три»… «Береза-два» слышит.
– Я – «Береза-один», от левого вперед… Левый, быстрей… Перед тобой…
– Вижу… Готов.
– Механик, спокойнее… Огонь! Готов.
– «Береза-два», попал.
– Притормози, заряжай подкалиберным.
– Два горят.
– Третий готов.
– Попадание в гусеницу, горят баки!
– С машины.
– Заряжай, заряжай… О черт!
– Я – «Ока», я – «Ока». «Береза-пять», слышишь…
Голоса стихли, ушли куда-то дальше, и вдруг отчетливо прозвучало:
– Огурцы на грядке, у края леса, вправо пять от трубы…
Кто-то застучал по броне и крикнул:
– Ребята, воды хотите?
Над люком показалось лицо Черноусова. Обеими руками он протянул каску, до краев наполненную водой.
Василий поблагодарил старшину и взял у него каску. Передавая ее друг другу, все по очереди пили по пяти глотков, а другие считали – чтобы было по справедливости. Вода была теплая, с болотным привкусом, который долго потом оставался во рту. Остатки воды отдали Шарику, который быстро выхлебал ее, ворча от удовольствия.
– Василий, ты слышал?
– Слышал. «Береза» – это третья рота.
– Они бой вели. Что с ними стало?
– Неизвестно, но, думаю, жарко было.
– У нас тишина. Может, там мы были бы нужней.
– Может быть.
Как бы в ответ на это замечание о тишине они услышали звук, похожий на скрежет огромных старых часов, с заржавевшими колесиками и пружинами, не заводимых много лет. Елень, сидевший на ящиках со снарядами, вскочил и быстро захлопнул все люки. И вовремя: в следующее мгновение один за другим загремели взрывы.
– Это химический миномет, небельверфер по-ихнему, – пояснил Густлик. – Знаю я этого черта, разглядывал его поблизости. У него шесть стволов. Вместе соединены. А как начнет лупить, так уж лупит вовсю.
Залп, ударивший впереди, был только сигналом. Теперь немецкие минометы начали лаять, как собаки в деревне на проезжающую по улице машину. Они лаяли то слева, то справа, будто распаляя друг друга, а огонь их, видимо корректируемый наблюдателем, искал окопы в лесу и неуклонно приближался.
Осколки, сначала редкие, теперь часто клевали по броне, стукались со звоном и отлетали, гудя, как шмели.
Запахло землей и пылью. Вдруг весь танк встряхнуло. В уши ударила волна грохота.
– А вот и нам попало, – нарушил молчание Саакашвили и добавил одну из немногих выученных им польских фраз: – Нех их холера…
– Ничего, – спокойно произнес Василий. – Это не самое страшное. У нашего коня крепкая шкура.
– Я выйду посмотрю, – забеспокоился механик. – Кажется, по жалюзи мотора ударило.
– У тебя они закрыты?
– Да.
– Тогда подожди, пока не кончат.
– Добрый конь, – повторил Янек. – Надо бы наш танк как-нибудь назвать.
– Может, Гнедым? – предложил Елень. – У моего старика был Гнедой, не крупный, но добрый, выносливый…
– Ну нет… Гнедой к танку не подходит, – запротестовал Кос.
– У Александра Македонского коня звали Буцефал, – улыбнувшись, заговорил Василий, – а у рыцаря Роланда во время битвы в Ронсевальском ущелье был Вейлантиф, быстрый аргамак…
– Вот и нам надо назвать наш танк как-нибудь возвышенно или как человека.
– Уж ты бы точно назвал его или Лидкой или Марусей, – съязвил Елень.
– Тише, – перебил его Василий. – Хватит разговаривать, послушайте.
Мины рвались реже и намного левее. В паузах между разрывами все услышали негромкий рокот.
– Это не танк, – с уверенностью заявил Елень.
– Погоди, опять ничего не слышно, – остановил его Василий. – Может, это только нам показалось.
С правого борта, со стороны леса, кто-то застучал по броне.
– Ну, чего надо? – заорал Елень. – Не лезьте хоть, когда мины рвутся.
– Откройте! – раздался знакомый мелодичный баритон.
– Вот так так! – только и мог произнести растерявшийся Елень, но тут же поспешно бросился открывать люк. – Пан генерал шел под такой пальбой…
Командир бригады стоял на броне со своей неразлучной трубкой в руке и улыбался.
– Ничего страшного, в меня не попадет. Я хотел бы с вами потолковать, но я не один. Может, залезем в танк? Разместите еще двоих? Толстого и худого.
Генерал, несмотря на свою полноту, ловко забрался внутрь башни, а вот второму, щуплому крестьянину в пиджаке, пришлось помочь, потому что он повис в люке и никак не мог нащупать ногами опору.
– Хвала господу, – приветствовал он танкистов, не видя их из-за темноты, царившей в танке.
– Во веки веков, – вежливо ответил Густлик, включая освещение.
Теперь они увидели, что голова крестьянина тронута сединой и он, видно, не брился несколько дней. Седеющая щетина торчала на подбородке и на худой жилистой шее.
– Ой, тесно как тут у вас, – удивился он.
– В тесноте, да не в обиде. Воевать с нами собираетесь? – Елень покровительственно похлопал его по плечу.
– Ой, осторожно, пан, помаленьку – взмолился крестьянин. Затем стал рассказывать. – Когда русские пришли к нам в избу и сказали, что будут отходить, мы с женой как раз хлеб пекли. Жалко было оставлять, и мы подождали, пока допечется, а потом, как немец начал бить, мы горячие буханки в мешок покидали, моя старуха взяла корову за веревку – и давай бог ноги. Со страху ничего не соображал. А когда попали мы к нашим, я пана генерала встретил, и пан генерал приказал посадить на грузовик, который за снарядами ехал, мою старуху с коровой и отвезти за Вислу, я ей мешок с хлебом отдал. Еще сейчас чую, как спина от горячих буханок горит. Мне ее одна солдатка жиром смазала. Я бы тоже поехал за Вислу, но, раз нужно помочь, я с радостью.
Генерал, не перебивая крестьянина, раскрыл планшетку, положил ее так, чтобы свет падал на карту, и сказал:
– Хочу вас ввести в курс дела. Вот посмотрите.
Танкисты и крестьянин склонились над картой, следя за кончиком остро очиненного карандаша генерала.
– Немцы любой ценой хотят ликвидировать этот плацдарм. Они перебросили новые силы из-под Варшавы. Вчера в полдень танковая дивизия «Герман Геринг» прорвала фронт. Вот здесь, в этом месте. Гитлеровцы ворвались в лес, вбили клин между двумя советскими дивизиями, захватили деревню Студзянки, фольварк и кирпичный завод…
– Я сам из фольварка, мы там хлеб пекли, – вставил слово крестьянин.
– Затем ночью немцы произвели перегруппировку и нанесли удар в восточном направлении, через лес, – продолжал генерал, – но напоролись прямо на ваши засады и на танки первой роты. Вы их задержали, сами знаете об этом не хуже меня. С рассветом фашисты двинулись вдоль речки Радомки, захватили Ходкув, но наша вторая рота отбросила их. После полудня они двинулись от Студзянок в северном направлении. Третья рота атаковала их во фланг.
– Мы слышали, – оживился Кос. – По радио слышали.
– Они двинулись без разведки, без пехоты, у них не было времени на подготовку. На войне не всегда так, как в уставе, Тараймовича убили, Гаевского, Дацкевича, Гуславского… Я даже не обо всех еще знаю. Наши понесли большие потери, но «Геринга» все-таки остановили. Завтра утром на том берегу уже будет второй полк, и мы сможем атаковать.
Шарик, который уже давно лазил вокруг, наконец пробрался между Еленем и Косом и высунул морду над картой. Одно ухо опустил, другое насторожил и, глядя в лицо генералу, внимательно слушал.
– Я хотел сначала обрисовать вам общую обстановку. Но для вас есть особое дело. Посмотрите вот сюда. – Генерал показал на карте обозначенный красным карандашом кружок на юге за линией немецкого фронта. Отовсюду в сторону этого кружочка были направлены острые темно-синие стрелки. – Здесь дерется окруженный батальон гвардии капитана Баранова. Они бьются уже два дня, так как получили приказ не отступать ни на шаг. Теперь, когда они уже выполнили задание, нужно помочь им прорваться к своим. Еще слышно, как они ведут бой, но у них уже мало боеприпасов, связь с ними прервана. Если останутся там, все погибнут. Надо помочь. Как вы думаете?
Генерал внимательно посмотрел на лица танкистов, переводя взгляд с одного на другое. От маленькой электрической лампочки сверху падали тонкие длинные полоски теней. Янек молча кивнул, а Елень сказал:
– Так точно.
Саакашвили почесал голову и произнес одно слово:
– Ясно.
– Надо к ним пробиться, – предложил Семенов.
– Есть план, – продолжал командир бригады. – Два танка взвода управления обозначат атаку вот на этой просеке, поднимут шум, отвлекут огонь на себя. В это время вы без десанта двинетесь через лес. Немцы воюют по картам, а мы на своей земле знаем больше дорог, чем можно обозначить на карте… Теперь вам слово, пан Черешняк, только не спешите.
Крестьянин потер щетинистую щеку.
– Значит, так. Идти надо по тропинке возле трех молодых буков, что у просеки стоят, а там сразу орешник начинается. Пойдешь прямо – будет одна полянка, потом другая, третья, но третья с болотом, ее слева надо обходить, и сразу взгорок небольшой, на нем ежевики много. За взгорком лес уже кончается, а только кустики такие, песок, можжевельник. Оттуда видно сосновый бор, тот, что Эвинувом называют, и три халупы стоят в ряд у дороги. Это там…
