Никто не выVOZит эту жизнь - Герман Умаралиевич Садулаев
Вторая тетрадь
В 2022 году американские научные журналы опубликовали сенсационные результаты исследований про взаимосвязь серотонина и депрессии. Сенсация была в том, что никакой значимой связи нет. Депрессия бывает и при высоком серотонине, и при низком. При любом его уровне может возникнуть, а может и не возникнуть депрессия. Изменение уровня серотонина путём гормональной терапии никак не влияет на течение депрессии. Между тем большинство лекарств от неё увеличивают уровень серотонина. Стало непонятно, помогали ли таблетки, или эффект плацебо, или вообще всё это было придумано. И о чём тогда роман Мишеля Уэльбека «Серотонин»? За Уэльбека было особенно обидно. 22 мая 2022 года я обнаружил себя въезжающим в Мариуполь на микроавтобусе вместе с военкорами и волонтёрами. Мы приехали из Донецка, где собрались довольно случайно, кто-то к кому-то прицепился в попутчики. «Азовцы» уже сдались, но в городе продолжалась зачистка. Слышны были взрывы: то ли где-то ещё шёл бой, то ли разминирование. Микроавтобус был наёмный, водитель высадил нас на проспекте Металлургов и уехал. Все знали, куда и к кому приехали, группу встретили военные и разобрали гостей, кроме меня. Я делал вид, что я тоже военкор, но я не был никем командирован и даже не имел своего телеграм-канала. Меня почему-то везде пускали и не задавали вопросов. Я говорил, что я Юрий Татаров. И показывал свой паспорт. Действительно, Юрий Татаров – убеждались военные. Как будто это имя что-то значило. Иногда шутили: татарин? Я говорил: русский. Девушка Марина, которую забрали военные, посмотрела на меня и моментально всё поняла. Она сказала: «А ты что стоишь? Пошли». И я подхватил её сумку, свою сумку и пошёл за ней, делая вид, что я какой-то её помощник. Или продюсер. Или папа. Или не знаю. Одет я был как всегда плохо. Но ботинки на мне были хорошие. И плёночный фотоаппарат висел на шее. Хотя я и не знал, как им пользоваться. Город был сожжён и разрушен. Я впервые видел большой город, подвергшийся таким разрушениям. Посёлки под Дебальцево – это посёлки. Мне пришёл на ум Дрезден. Курт Воннегут. Бойня номер девять. Мы шли. Под ногами хрустели битые стёкла, шуршала бумага, скрипело бетонное и кирпичное крошево. Иногда на периферии взгляда оказывались какие-то холмики чего-то, тряпья, что ли, или мусора, или не знаю. Мозг отказывался идентифицировать. Ведь для того, чтобы что-то увидеть, мы должны знать, что это – то, что мы видим. Если мы знаем, как выглядит собака, то мы смотрим и видим собаку. Но если мы видим нечто, чего мы не знаем, то мы этого не видим. Нам нужно подобрать аналогию. Однажды мы прошли очень близко, и я узнал в холмике мусора, лежащем на детской площадке, труп полноватой женщины, и после во всех холмиках на периферии зрения я безошибочно угадывал мёртвых людей. Зрительная идентификация дополнительно верифицировалась обонянием. Тысячу раз я читал в военной литературе, что разлагающиеся тела источают запах «сладковатый», «тлетворный», «тошнотворный», «тяжёлый» и так далее, но у меня возникла ассоциация с тухлым мясом; где-то я такое уже чувствовал, от кого-то так пахло – может, от рук моей Клэр, прекрасной Клэр, тонкой девушки, которая работала мясником в мясной лавке. Я подумал о Клэр, и мой член стал затвердевать. Конечно, из-за Клэр, а не из-за трупов. И ещё потому, что я долго ехал в неудобной позе. Это Клэр и микроавтобус, а не запах гниющих тел и не покачивающиеся впереди меня бёдра Марины. Марина будет мне как дочь, так я решил. Пришли в располагу, и Марина начала кого-то интервьюировать, записывать на телефон, а я фотографировал, ну или делал вид, в общем, плёнку я вставил, может быть, что-то такое и получилось бы из этих фотографий. Присели покурить, кто-то достал хлеб и колбасу, и откуда-то из ада выползла адская тварь – одноглазая, с посечённым ухом и перебитой ногой, когда-то трёхцветная, а теперь выцветшая и замазанная в камуфляж словно бы кошка и словно бы замяукала, но таким словно бы глухим предсмертным хрипом. Марина сказала: «Ах какая милая кошечка!» Взяла её на колени, стала гладить и кормить колбасой. Тварь ела и рычала. Марина скормила ей свой кусок колбасы и на вытянутых руках передала мне: «Юр, мы возьмём её с собой». «Куда с собой? – подумал я. – Мы что, уже живём вместе?» Молча кивнул и взял тварь. Ничего, избавлюсь от неё по дороге. Сейчас, спустя несколько месяцев, я понимаю, что трупов не могло быть так много. Всё-таки трупы убирали. Военные убирали, медики, местные жители прикапывали тут же, на детских площадках. Может быть, я видел всего один настоящий труп – ту самую женщину, полную или распухшую от гниения. А потом любые кучки тряпья или мусора казались мне трупами. И ещё Клэр. Её руки могли пахнуть мясом, но хорошим, свежим мясом. Едва ли Клэр пахла тухлым мясом. В её лавке всё было очень чисто и аккуратно. Конечно, мне, вегетарианцу, запах любого мяса мог показаться тошнотворным. Хотя мне нравится запах шашлыка. Однажды я услышал этот запах здесь, у обгорелого танка. Видимо, танкист сгорел внутри. Но Марина действительно не вызывала у меня никаких чувств. Я давно не пью никакие таблетки. Ни салофт, ни игланил, ни камигсту, но, с другой стороны, селтенафил я тоже не пью. Незачем. У меня никого нет. Так что странно, что у меня случился этот стояк. Даже по утрам обычно ничего. А тут на тебе. Наверное, просто застой крови в малом тазу. Отсидел и ототряс в микроавтобусе. Морпехи
