Никто не выVOZит эту жизнь - Герман Умаралиевич Садулаев
1. Эволюция не завершилась, перед нами промежуточное звено, переходная форма, альфа– или бета-версия, опытный образец: наладка продолжается, баги устраняются, нужно просто дать разработчику время, ещё несколько миллионов лет – и продукт будет готов.
2. Перед нами брак, тупиковая ветвь, в настоящее время происходит утилизация, по какой-то причине она, может быть, затянулась, но в кратчайшие (по меркам эволюции) сроки, за какие-то ещё несколько тысяч лет, всё будет кончено, вид исчезнет.
3. А что с этим видом не так? Он сделан плохо, потому что страдает? Стоп. Вы сейчас о чём? О его субъективном ощущении существования как страдания? А как должно быть? Как счастья? А где это написано? Где в техзадании написано про счастье? Биологический вид должен: а) продолжать жить; б) копировать себя в потомстве. Он живёт? Размножается? Значит, всё окей. То, что при этом особи данного вида испытывают повышенные страдания, никакого отношения к задачам эволюции не имеет. Претензия отклонена.
Так вот, эволюция. Мне было трудно поверить, что господь Бог создал нас из говна и палок, я уже говорил об этом. Но не менее трудно мне было поверить в теорию Дарвина. Я принимал её как некую метафору, как нарратив, который призван описать происхождение многообразия жизни, но не может на самом деле ничего объяснить. Нарратив не тождествен реальности, поскольку реальность сама является нарративом. Но этот нарратив не может быть нами записан в виде текста на нашем языке (здесь мы встаём перед ограничениями, заданными самой нашей речью-мышлением), все наши нарративы по определению меньше и проще нарратива-реальности. В частности, я всегда вопрошал: где переходные формы? И как они вообще возможны? Например, птицы. Представим себе существо, переходное от не-птицы (говорят, это была какая-то пострептилия) к птице. У неё должны быть как бы такие полукрылья. Которые ещё них&ра не функциональны как крылья. Но их уже нужно таскать на себе и обслуживать кровоснабжением и прочей х&рнёй. Нам предъявляют каких-то археоптериксов и птеродактилей, но они все функциональны. Однако в процессе отращивания крыльев обязательно должен быть этап нефункциональных отростков. Как такие уроды могли выжить, закрепить свой признак в потомстве и даже развить его, когда его функциональность ещё не была проявлена? Не надо мне говорить про планирование с ветки на ветку, про перепонки и прочую х&рню. Крыло, хотя бы зачаточное, оно уже сразу есть – функциональное как крыло. Либо его нет. И как оно отрастает? Эволюционисты должны были предъявить нам останки миллионов мутантов с полукрыльями, полужабрами, полухвостами, полуруками, полуногами, полуполовыми получленами. На самом деле никакой функциональный орган не может «развиться» эволюционно. Сначала он всё равно должен как-то отрасти. Как возникает орган и как возникает его функция? Что возникает первым: функция или орган? Орган приспосабливается к функции? Или функция создаёт для себя орган? Ответы у эволюционистов, конечно, есть, но мне они казались неубедительными. Всё сводится к тому же Богу, который из говна и палок, ну, ты помнишь, только этого Бога называют «эволюция». Но я смотрю на человека и, да, вижу этого нефункционального уродца, и он как-то существует, доказывая собой эволюционный нарратив. Вот он, со своими полуруками, полуногами, полужабрами и полумозгами. Человек имеет эволюционно несовершенный, недоработанный организм. Например, у нас нет адаптации к прямохождению. Ходить мы стали на двух ногах, а адаптации нет, позвоночник не рассчитан на прямохождение, потому к 50 годам почти у всех появляются дегенеративные нарушения, такие как протрузии позвоночника. Мы не адаптированы к питанию, из-за чего часто заболеваем диабетом. У нас неадаптированная сердечно-сосудистая система, что выражается в проблемах с давлением. Куда ни посмотри, везде недоработки. Но это всё ерунда. Потому что самая главная проблема – неадаптированность психических, ментальных структур. Наша психика не адаптирована к нашему мозгу. Это значит, что наша гормональная и центральная нервная система не адаптирована сама к себе. Мы не были готовы не только к прямохождению. Мы не были готовы к пониманию собственной конечности-смертности, не были готовы к самосознанию, не были готовы к когнитивной революции. Мы постарались компенсировать, мы постарались адаптироваться посредством изобретения мышления-речи, но это лекарство оказалось хуже, чем сама болезнь. Шизофрения, обсессивно-компульсивное расстройство, биполярное расстройство, депрессия получили постоянную прописку в мышлении-речи и стали передаваться на внешних носителях и воспроизводиться вместе с так называемой культурой. И всё было бы ничего. Однако эта обезьяна страдает. Она выдумала религию, науку, психоанализ, право, избирательные процедуры, автомат Калашникова, эстраду 1980-х, международный терроризм, экологический активизм, борьбу с абортами, борьбу за аборты, палеолитическую диету, любовь, «ВКонтакте», немецкую философию и русскую литературу, ипотеку и срочные вклады со сложным процентом, но она всё ещё жестоко страдает. И кажется, ничто не может ей помочь. Может, ей было бы лучше оставаться медузой. Или улиткой. Да, лучше всего улиткой.
Тебе могло показаться, что я
